Когда Вирпи переехала к Микко на первый этаж, предприятие оживилось. Вирпи умела вытребовать деньги с должников Микко. И не «машиной, где всего-то нужно заменить коробку передач», а наличными, пожалуйста.
А потом Вирпи собрала вещи и уехала. Микко запил, и с деньгами опять стало плохо. Все слезы за этим столом – когда умер Альберт, потом Микко, потом Вирпи. Потом заболела и умерла его Май-Лиз. Сиввинг переехал в подвал, там и остался. И Терезия не сказала ни слова по этому поводу. В поселке много об этом говорили, но Сиввинга это не заботило.
Он помнил Ребекку на похоронах Терезии, в дорогом черном платье. Сиввинг сидел на этом самом месте, когда посоветовал ей не продавать дом – мало ли как сложится… Он уже тогда беспокоился за нее. А потом Ребекка вернулась из Стокгольма, измотанная работой и с синевой под глазами. Попала в психиатрическую больницу, где ее лечили электрошоком. Боже мой, Сиввинг и не думал, что они до сих пор применяют такие методы.
Хорошо, что она не продала дом. Сиввинг втайне радовался, когда Ребекка завела собаку. Это как якорь, с собакой она вряд ли вернулась бы в Стокгольм. Тем более с собаками, потому что одно время Вера[89] тоже жила у Ребекки. Бедняжка Вера…
Сиввинг общался с Ребеккой, заботился о ней и беспокоился больше, чем за собственных детей, которые, по правде говоря, благополучно обходились и без него. «Это Божие благословение – быть кому-то нужным», – думал он. Но где-то в глубине души понимал, что у него нет никого ближе Ребекки, включая собственных детей и внуков. Хотя и убеждал себя в том, что это разное.
Собаки улеглись под столом. Теперь на кухне слышалось только их посапывание, тикание настенных часов да осторожный скрип стула, на котором сидел Сиввинг.
– Тяжелая штука старость, – сказал он. – Тело становится ненадежным. Я больше не могу доверять этой руке. Я стал забывчив и путаюсь в собственных воспоминаниях. Но самое страшное, что люди списывают тебя, как отслужившую свое вещь. И ты начинаешь замечать, что они больше не слушают тебя, раздражаются, когда ты повторяешься или становишься, как им кажется, слишком многословным. При этом ничего не говорят тебе напрямую. Хочешь кофе?
Сиввинг почти не сомневался, что она откажется, но Ребекка как будто оживилась.
– Чашку чая было бы неплохо. И три ложки сахара. У меня кусок вяленого мяса в холодильнике. Можешь достать?
Сиввинг обрадовался. Когда он набирал воды в чайник, Ребекка застонала. Сиввинг понял, что у нее раскалывается голова, и стал осторожнее – убавил воду до тонкой беззвучной струйки. Оторвал два пакетика чая и бросил в чашки. Молча наблюдал, как поднимаются со дна мелкие пузырьки, и выключил чайник в тот момент, когда вода закипела. Сиввингу пришлось трижды подойти к столу, потому что он не мог взять за раз больше одной чашки. Третий рейс был за дюралексовым стаканчиком для использованных чайных пакетов.
– Поговори со мной, – попросил Сиввинг Ребекку. – Иначе я умру.
Он хотел позвонить Кристеру, но вовремя одумался. Этот вариант был навсегда исключен.
– Я весь день ходила на лыжах, – сказала Ребекка. – У меня снежная слепота. Мне нужны новые солнечные очки.
Сиввинг не был дураком. В молодости даже учился на инженера-строителя. Отсюда и прозвище – сокращение от комментария против его фамилии в телефонном справочнике – сiv.ing. Оно быстро прижилось в поселке как напоминание о том, что не следует слишком много о себе думать. Сиввинг понимал, что Ребекка не лжет, но и то, что это не вся правда. После случая с Анной-Марией Меллой и Томми Рантакюрё Ребекке не следовало бы и носа казать на улицу. Что же понесло ее в горы?
– Это из-за Похьянена, да?
Утром Свен-Эрик прислал эсэмэску, что Похьянен умер. Не сказать чтобы неожиданно, но все равно грустно.
Ребекка дышала быстро и поверхностно, как Май-Лиз накануне смерти. И прижимала руки к животу, как будто что-то грызло ее изнутри. А Сиввинг сидел за столом, подавленный собственным бессилием.
Но он испугался. Снова вспомнил при элетрошок. Однажды это уже случилось и имеет все шансы повториться. То, что сейчас происходило с Ребеккой, посерьезнее обычного для нее приступа меланхолии. Сиввингу вдруг захотелось коснуться ее. Или сказать, как он ее любит. Но сентиментальные откровения никогда не были приняты между ними, и Сиввинг смутился уже при одной этой мысли.
Поэтому и обрадовался так, когда Снуррис вскочил на лапы, запрыгнул на кухонный диван и прижался к ногам Ребекки.
Полчаса спустя Сиввинг набирал эсэмэску для Свена-Эрика Стольнаке. Написал, что у Ребекки снежная слепота после лыжной прогулки. Нужны глазная мазь и капли, но где их достать в субботу вечером?
Рагнхильд и Бёрье выключили новости, устав от убийств и охоты на подозреваемых без всяких шансов на успех. Вместе приготовили ужин. Бёрье резал лук и хвалил ее острые ножи. Рагнхильд замочила булку и занялась приготовлением брусничного соуса.
Они поговорили о фрикадельках. Рагнхильд рассказала, что ее мать вместо булки добавляла в фарш вареный картофель. И фрикадельки получались маленькими и идеально круглыми, одна к одной.
– Всё-то они умели, женщины того времени, – вздохнула она.
– Только не моя мама, – возразил Бёрье. – Она умела стричь волосы. Готовила мясной хлеб, потому что так было быстрее. Даже гардины не меняла на Рождество и Пасху. Мальчишки во дворе смотрели на меня с жалостью – мало того что без отца, еще и без рождественских гардин…
– Картина безрадостного детства. – Рагнхильд покачала головой, не то в шутку, не то всерьез.
Вилла не устояла перед запахами. Села возле стола и внимательно следила за действиями двуногих. Рагнхильд дала ей немного мясного фарша и погладила по голове.
– Похоже, я учу ее клянчить лакомства, – недовольно заметила она.
– Вовсе нет, – утешил ее Бёрье. – Ты учишь Виллу доверять нам.
Рагнхильд поцеловала его в щеку. Бёрье положил нож и обнял ее.
– Ты еще не закончил, – строго заметила она.
– Могу я сделать перерыв? – пробормотал Бёрье ей в волосы.
Взгляд Рагнхильд упал на розовую квитанцию возле чайника. «Мне надо забрать из химчистки пуховик», – вспомнила она.
Тут зазвонил ее мобильник. Бёрье выпустил Рагнхильд из объятий и вернулся к луку.
Это был Свен-Эрик Стольнаке. Они обменялись несколькими фразами об ужасных событиях последних суток. Свен-Эрик хотел просить Рагнхильд об одолжении. Ему известно, что она на пенсии, как и он сам. Но у Ребекки Мартинссон снежная слепота, и Свен-Эрик спрашивал, не может ли Рагнхильд доставить ей необходимые медикаменты. Рагнхильд бросила взгляд на Библию на кухонном столе.
– Опять ты за свое, – сказала она Господу.
И только когда Свен-Эрик переспросил: «Что?» – поняла, что произнесла это вслух. Пришлось соврать, что разговаривала с собакой.
С Ребеккой она обещала разобраться. Заверила Свена-Эрика, что никаких проблем.
Собаки залаяли, лишь только машина въехала во двор Ребекки в Курравааре. Рагнхильд бывала здесь и раньше. Однажды, когда Ребекке было шесть, а Вирпи – двадцать пять, Рагнхильд набралась смелости и приехала в Курраваару с подарком. Она уже не помнила, что это было, только пакет. Возможно, комнатный цветок.
Вирпи, которая никогда не отличалась предусмотрительностью, воротила нос. Если бы Терезия не вспомнила, что «надо ведь что-нибудь и в клюв положить», Рагнхильд не налили бы и кофе. И вот они с полчаса сидели и болтали с Терезией, а Вирпи курила, затягиваясь нервно и озлобленно.
Рагнхильд боялась, что сейчас Ребекка будет такой же, как тогда Вирпи. Новые страхи подпитывались старыми эмоциями.
«Теперь только Ты один можешь нам помочь», – обратилась Рагнхильд к Господу, когда поднималась по лестнице.
Дверь открыл старик. При одном взгляде на него Рагнхильд поняла, что бедняга пережил инсульт. Одна сторона тела работала хуже, чем другая. Здороваясь, Рагнхильд инстинктивно сделала шаг к пораженной стороне, чтобы выяснить, пострадало ли зрение. Но старику не пришлось поворачивать голову, чтобы видеть Рагнхильд, и она вздохнула с облегчением.
Старик представился как Сиввинг, ближайший сосед. Ребекка лежала на спине на кухонном диване. Жалюзи в комнатах были опущены. Собаки приветствовали Рагнхильд, как будто она была рождественским гномом.
Рагнхильд сразу почувствовала, как переменился к ней Сиввинг – как будто понял, кто она такая, – когда она приласкала собак в прихожей и похвалила тряпичный коврик у двери, пока расшнуровывала ботинки.
– Четырехосновное полотно, – заметила Рагнхильд. – Так оно получается плотнее и лучше лежит. Это Терезия ткала?
Сиввинг ответил, мол, да, он думает, что это она. И большего не потребовалось, чтобы его сомнения насчет Рагнхильд окончательно развеялись. Строго говоря, Рагнхильд больше не была Пеккари. Не только Пеккари, во всяком случае.
– Ну а вот и наша пациентка. – Сиввинг положил руку на плечо Ребекки.
– Это он позвонил Свену-Эрику, – объяснила Ребекка из-под полотенца. – Тебе не обязательно было приезжать. Со мной всё в порядке.
– Ну раз уж я здесь, – ответила Рагнхильд голосом медсестры, – и прихватила с собой «Вискотеарс», я тебя посмотрю.
Она закапала «Вискотеарс» в воспаленные глаза Ребекки.
– Поставь флакончик в холодильник. Лучше использовать, когда он холодный.
Ребекка поблагодарила, и Рагнхильд снова вспомнился снежный мост.
Ее переполняло такое желание помочь Ребекке, что Рагнхильд испугалась. В этом чувствовалось что-то нездоровое. «Нет ничего плохого в том, чтобы подлечить человека, – успокаивала себя она. – Тем более что я медсестра».
– Утром полегчает, – пообещала Рагнхильд.
– Хотите чаю? – предложил Сиввинг. – Может, кофе? Вы пьете кофе по утрам? Некоторые говорят, что не могут уснуть, если…
Он прочитал небольшую лекцию о кофеине, отношение к которому, оказывается, может меняться с годами. Вспомнил одного своего знакомого, который не ложится в постель, не выпив перед этим трех чашек кофе.