Рагнхильд хотелось вцепиться в плетеный стул, чтобы не податься порыву – поставить пузырек «Вискотеарса» в холодильник, перемыть посуду в раковине и, возможно, потолки и окна.
Усилием воли она заставила себя остаться в осознании боли, которую причинила Вирпи своим предательством.
– Прости, – сказала Рагнхильд Ребекке. – Я должна была встать на сторону твоей мамы против Улле. Я должна была позволить ей жить с нами.
– Но я не моя мама, – ответила Ребекка. – И почти никогда не думаю о ней.
На это Рагнхильд ничего не сказала. Спустя некоторое время объявила, что ей пора ехать. Хотела еще раз закапать Ребекке лекарство в глаза, но побоялась, что не выдержит, если Ребекка не разрешит. Набралась мужества и все-таки спросила:
– Можно я позвоню завтра узнать, как твои дела?
Ребекка пожала плечами, все так же лежа в кровати. И Рагнхильд подумала, что это, наверное, и есть тот жест, который причиняет матерям самую сильную боль.
В машине Рагнхильд полегчало при мысли, что ее ждет Бёрье. Она вспомнила фотографии Паулы, которые положила в ящик письменного стола, когда убиралась в доме накануне несостоявшейся смерти. «Я должна достать их, – решила Рагнхильд, – показать Бёрье. Заодно пересмотреть их все. А если начну плакать и не смогу остановиться, значит, так тому и быть».
Ребекка лежала на диване и слышала, как Рагнхильд завела машину и выехала со двора. Сиввинг появился через пять минут. Он хотел дать ей выспаться. Спросил, забрать ли ему обеих собак.
Ребекка ответила «да», как ни хотелось оставить Снурриса при себе. Просто она решила, что и ему нужно время от времени от нее отдыхать. Вообще, идея с собакой – чистое безумие с самого начала. Люди – как обезьяны, которые берут под покровительство других животных, а потом держат их за рабов и делают с ними что хотят. Как это отвратительно…
Ребекка попросила Сиввинга поставить глазные капли в холодильник. Обещала использовать их и позвонить ему, как только проснется. И еще – раздеться, лечь в кровать и накрыться одеялом. Когда он ушел, она все еще оставалась на месте. Пыталась осмыслить произошедшее. Анна Гранлунд прислала сообщение ей и фон Посту о смерти Похьянена, когда они ехали в машине в Курраваару. После чего Ребекке пришла безумная идея лыжной прогулки на лавиноопасном участке в горах.
Слишком много всего и сразу, но сама идея – глупость и непростительное ребячество. Не говоря уже о смертельной опасности.
Ребекка вспомнила Похьянена. Удивилась: «Почему я не плачу?»
Когда-то она переспала с Монсом в Стокгольме, а потом порвала с Кристером. Ребекку пугало, насколько ее поведение иногда не сообразуется с логикой. Она не хотела расставаться с Кристером, не хотела умирать, ведь так?
У этого корабля ненадежный капитан, презирающий опасности. Он правит прямо на скалы, и всем, кто на палубе, приходится цепляться за снасти, чтобы не швыряло так от одного борта к другому.
Ребекка была почти благодарна пульсирующей в глазах боли. Но с лыжной прогулкой все не так просто. Не стоит преуменьшать ее до обычной глупости.
«Я посмотрела в белые глаза смерти, – подумала Ребекка. – И теперь могу делать что хочу».
Ребекке вдруг захотелось позвонить Кристеру, и она схватилась за телефон. Но, когда прищурилась на экран, ощутила такую боль в глазах, что была вынуждена оставить эту затею.
«Нет, – подумала Ребекка. – Только не это. Потому что это я тоже разрушила сама и теперь уже не смогу восстановить. Никогда, возможно». Ребекка так презирала себя, что даже рассмеялась при мысли о том, что, несмотря ни на что, еще способна себе сострадать.
Она вспомнила о своем психотерапевте. После того как Ларс-Гуннар Винса застрелил Винни и застрелился сам[92], а Ребекка вернулась из психиатрической лечебницы, она несколько раз обращалась за помощью к этой женщине, но давно с ней не общалась.
Психотерапевта звали Агнес Стур. Ребекка помнила, как презрительно морщилась при виде ее шафраново-желтой блузы и вызывающе ярких украшений. Агнес никогда не говорила о себе, но, вне сомнения, была очень экстравагантной особой. У Ребекки все еще был ее номер. Можно написать сообщение, только приглушить яркость экрана…
«Добрый день, это Ребекка Мартинссон. Несколько лет тому назад я ходила к вам на консультации. Не знаю, помните ли вы меня. Мне снова нужна ваша помощь. Если, конечно, вы всё еще работаете и найдете для меня время».
Ребекка засомневалась, стоит ли отправлять такое сообщение в субботу вечером? Но потом все-таки отправила. Положила мобильник на грудь и подумала о том, что ответ придет в лучшем случае в начале следующей рабочей недели. В понедельник, возможно. Или во вторник.
Но спустя двадцать минут телефон завибрировал.
«Добрый день, Ребекка. Конечно, я вас помню. Можем созвониться в понедельник и определиться со временем».
Ребекка положила телефон на стол. Снова прикрыла глаза полотенцем. Она была благодарна Агнес, которая ответила сразу, несмотря на субботний вечер.
Июнь
В самом начале лета, в тот день, когда на Турнеэльвен тронулся лед, похоронили Томми Рантакюрё. Льдины вздымались и бешено бились о берег, передвинули чей-то летний дом на семь метров и повалили дерево. Грохот доходил до семейного захоронения на кладбище в Пойккиярви и вынуждал священника напрягать голос.
Мелла плакала своим единственным глазом, Роберт и Йенни поддерживали ее под руки. «В интересах следствия» полицейские закрыли глаза на преступные действия Томми. Журналисты, родители Томми и жадная до скандалов общественность знали только, что Анна-Мария Мелла и Томми Рантакюрё подверглись нападению как ключевые фигуры следственной группы, которая вела дело против торговцев наркотиками и сутенеров.
В ходе официального следственного эксперимента Анна-Мария Мелла опознала на фотографиях обоих русских, проходивших пока под именами Егор Бабицкий и Юрий Юшенков. Так они значились в договоре аренды Елены Литовой, но полицейские исходили из того, что эти имена не настоящие. Выдвинуть русским обвинение пока не удалось, потому что они исчезли и с большой вероятностью покинули страну. Оба разыскивались Интерполом и Европолом и имели все шансы объявиться в связи с каким-нибудь другим расследованием.
Может быть, когда-нибудь…
Личность «Елены Литовой» также не была установлена. Власти ее родного города сообщили только, что Литова уехала из страны, при этом не смогли даже предоставить ее фотографий. Никакой Марии Берберовой, вышедшей замуж за Франса Меки, ни в каких списках или документах не значилось. Но Елена Литова так или иначе разыскивалась в связи с шантажом, незаконными угрозами и налоговыми преступлениями.
Убийства Томми Рантакюрё, Хенри Пеккари, Галины Кириевской, Адрианы Мор и третьей, так и не опознанной женщины оставались нераскрытыми, но ресурсов на расследование больше не было. Знакомая ситуация – полиция просто прикрыла дело.
Ребекка не встречалась с Анной-Марией с тех пор, как та вернулась домой из больницы. Когда похоронная церемония закончилась, Ребекка вышла из толпы. Она страшно волновалась из-за неудачного званого вечера и борьбы с Анной-Марией Меллой в снегу. Да и женщина, все еще выглядевшая как Анна-Мария Мелла, на самом деле была теперь совершенно другим человеком. Так это ощущалось.
– Здравствуй, – сказала Ребекка. – Рада тебя видеть.
– Ребекка. – Анна-Мария быстро улыбнулась и тут же смутилась, как будто радоваться во время всеобщего траура было неприлично.
Ребекка шагнула в ее широко раскрытые объятия. Они долго стояли так, обмениваясь репликами прямо в уши друг друга.
– Я жива, – сказала Анна-Мария, – и так благодарна за это…
– И я тоже! – подхватила Ребекка.
– Я все думаю о том, – продолжала Анна-Мария, – на какие глупости способен человек, когда не отдает себе отчет в последствиях. Некто за рулем на секунду отвлекся на телефон – и вот он уже виновник чьей-то гибели…
– Понимаю, – прошептала Ребекка. – Но он не какой-нибудь «некто». Он – наш Томми.
– Да, хотя я и имела в виду себя. Я ведь видела, что с ним происходит, я была его начальницей…
– Ох, Анна-Мария, не надо…
– И мне так жаль ту девушку, которую мы так и не опознали… Я очень много думаю о ней. Где ее мама? Я пылесосила в квартире и спросила себя, были ли у нее дети? Или она одна на целом свете? Как выдержать эту чертову работу, объясни мне… – Анна-Мария провела рукой под носом. – Ты говорила, что больше не работаешь. Неужели не вернешься в прокуратуру?
– Я теперь на полставки. Помогаю по мелочи. Но я не знаю… не думаю, что смогу… что хочу, я имела в виду.
– Вот здесь я с тобой не соглашусь, – пробормотала Анна-Мария. – Ты ведь поняла меня, да?
Они отпустили друг друга. Обеим полегчало.
Неделю спустя, когда на березах распустились зеленые «мышиные ушки», похоронили Похьянена. Здесь все прошло не так драматично. Не было ни истерик, ни надрывного плача. Коллеги говорили о профессионализме покойного. Сын выступил с заранее подготовленной речью.
Вечером того же дня к Ребекке вернулся Кристер.
Она стояла на берегу и жгла только что обрезанные ветки. В воздухе висела теплая морось. Кристер вдохнул запах сгорающей молодой листвы – чуть кисловатый, березовый, с ноткой жженого сахара.
На причальном мостике в стороне лежала пила. Ребекка поправила костер палкой. Некоторое время, прежде чем она успела его увидеть, Кристер имел возможность смотреть на нее такую, какой она была наедине с огнем и деревьями. Волосы распущены, разноцветная резинка вокруг запястья – как браслет. Ребекка выглядела счастливой.
Кристер был вынужден отвести глаза, прогоняя мысль о ее губах, которых так хотелось коснуться кончиками пальцев, о соленой коже.
На какое-то короткое время он подумал уйти, оставить ее такой, какая есть. Но