Затем он поднял с пола оружие – за края, руками в перчатках, и громко и слегка рисуясь произнес:
– Внимание, понятые! Изымается для проведения экспертизы и последующих следственных действий пистолет, из которого предположительно было совершено самоубийство. – Он покрутил его под лампой, присмотрелся. – Видимых повреждений в результате падения с высоты нет, следы крови, волокна ткани отсутствуют. – Последнее он, скорее, произнес для меня. И я понял, что это значило. Когда человек стреляет в себя сам – это происходит с самого близкого расстояния, поэтому велика вероятность, что на пистолете окажутся частички крови или ткани, выброшенные из тела при ударе пули. Вдобавок пистолет, выпавший из мертвой руки и брякнувшийся, пусть с незначительной высоты, пусть на ковер, может в результате падения получить повреждения. Впрочем, это все только вероятности: кровь могла попасть на оружие (а могла и нет), на пистолете при падении могла возникнуть свежая вмятинка (а могла и нет).
Пшеничный положил «ТТ» в пластиковый пакет.
– Изымается также письмо, извещающее о самоубийстве, – сунул он в файлик бумагу. А потом вполголоса проговорил мне: – Странно, зачем предсмертную записку сгибать? Да еще втрое, будто в карман ее хотели спрятать? И помятая она какая-то… Интересно, что дактилоскописты по поводу пальчиков на бумаге скажут.
Тем временем эксперт смочил в спирте тампоны и протер ими обе руки трупа – я понимал, что он определяет, остались ли на кистях пороховые газы, как случилось бы, если покойник стрелял в себя сам (женщина-понятая при этом снова перекрестилась). Затем криминалист спрятал тампоны в пробирки, а потом на всякий случай – вдруг потребуется повторная экспертиза – обмотал кисти покойника белой тканью.
– Повреждения на руках, связанные с выстрелом, имеются? Ссадины, порезы? – вполголоса осведомился у него Юрец.
– На первый взгляд нет. – Тоже понятно: если человек стреляет в себя сам, да еще непривычной рукой, бывает, что кожух или затворная рама ссаживают при выстреле кожу.
Итак, на все три вопроса – следы крови на оружии, повреждения на руках или на пистолете – предварительно был дан отрицательный ответ. Значит, гражданин Кирсанов стрелял в себя НЕ сам? Ему помогли?
Потом была еще долгая возня: изымали стреляную гильзу (она закатилась под кровать), пинцетом вытаскивали пулю из спинки кровати, переворачивали труп и осматривали матрац с простыней под ним, раздевали труп и осматривали входное и выходное отверстия.
Понятых Пшеничный отослал, чтоб не травмировать:
– Идите посидите на кухне или в гостиной, пусть вам хозяин нальет чайку или чего покрепче. Главное вы видели, протокол потом подпишете… Да и ты, Пашка, чего тут забыл? Иди лучше, составь для меня списочек свидетелей-подозреваемых – кто в доме в момент происшествия присутствовал.
Когда часа через полтора он наконец закончил с осмотром, вызвал труповозку и подписал у понятых протокол, мы снова с ним встретились, и я спросил:
– В итоге – как думаешь, действительно самоубийство? Или помогли ему?
– Конечно, экспертиза многое покажет – кто пистолет в руках держал, кто записку сгибал… И мне, конечно, спокойней было бы, если б это суицид… Но поверь моему опыту: на девяносто процентов – убийство.
А я еще до этого разговора зажал в углу своего заказчика, Аркадия.
– Ну-ка, давай колись: что здесь происходило? Что за история? Почему слуга твоего Базарова подстрелил? И что между погибшим дядей и твоим другом творилось? Какая кошка меж ними пробежала?
Тогда Аркадий вздохнул и, как на духу, рассказал, что произошло между его дядюшкой и его другом Евгением Базаровым.
Павел Петрович Кирсанов
В день дуэли стояло роскошное утро: благоуханное, переполненное до краев мягким светом восходящего солнца и разноголосым щебетом птиц. Павел Петрович и Глеб в роли его секунданта прибыли на опушку Матвеевской рощи без четверти пять.
Оставили «Мерседес» на проселочной дороге и, измачивая в росе брюки и туфли, пришли на назначенную для поединка поляну. Павел Петрович оделся, как в присутствие, рассчитывая, покончив с делом, завезти в усадьбу Глеба и следовать прямиком на службу.
Евгения не было. Он подкатил только в четверть шестого, запыхавшийся – на велосипеде. Сказал, спешиваясь:
– Покорно прошу простить. По дороге слетела цепь. Можно попросить у вас платок или тряпку, а то все руки в смазке перепачкал, неловко брать оружие.
Глеб взял у хозяина ключи от «Мерседеса», принес для молодого человека влажные салфетки. Павел Петрович стоял, отвернувшись.
– Премного благодарен.
Евгений оттер руки.
Бросили жребий. Кирсанову достался «ТТ», Евгению – «вальтер».
Глеб зарядил в каждый по два патрона.
Он же отмерял расстояние в двадцать пять шагов. В качестве барьеров использовали сучья, что в изобилии валялись на поляне. Их стоймя с силой воткнули в землю.
Запасливый Глеб протянул молодому человеку планшет с листком бумаги и авторучку. Тот написал, что в смерти своей просит никого не винить, и невольно поежился. «Сейчас шлепнут меня слуга с господином, и дело с концом. Все шито-крыто, и расписочка смертная имеется. И никто ничего так и не узнает».
Однако в Павле Петровиче, несмотря ни на что, жило еще понятие о благородстве. Он тоже написал, что уходит из жизни по доброй воле, и протянул листок Глебу.
Тот спрятал обе бумажки в карман куртки и протянул каждому из дуэлянтов оружие.
– Ставайте до барьеру! – важно скомандовал он.
Довольно странно было видеть в нем, рабочем-электрике, образованном в советском ПТУ, распорядителя в почти средневековой дуэли.
Враги встали к барьеру.
– Востанне прошу вас примиритеся! – важно провозгласил Глеб.
– У меня нет никаких претензий к Павлу Петровичу, – проговорил Евгений, голос его предательски дрогнул, и он сам подосадовал на себя за это. – И я снова заявляю, что готов перед ним извиниться. Если желаете, при всех.
– О примирении не может быть и речи! – выспренно воскликнул Кирсанов.
– Тоди сходитеся, – махнул платком распорядитель.
Павел Петрович сделал только один шаг и тут же, даже не прицелившись как следует, выстрелил в сторону своего врага.
Пуля вжикнула рядом со щекой.
Кирсанов укорил себя за поспешность.
Евгений выстрелил в воздух.
«Благородство свое демонстрирует! Проклятый! И кем я теперь буду, если пристрелю его?!
Как перед самим собой оправдаюсь?» – эти мысли мешали Павлу Петровичу целиться, но он все-таки метил в своего врага. Рука ходила ходуном.
Евгений между тем вскинул свой пистолет вертикально и выпустил вверх и вторую свою, последнюю пулю.
– Боком встань! Закрийся пистолетом! – заорал ему секундант Глеб.
Молодой человек стал поворачиваться – почему-то левым боком, – но тут Кирсанов дрожащими руками выстрелил. На плече Евгения появилось красное пятно. Оно стало быстро увеличиваться в размерах.
– Вот и все, – сказал Кирсанов. – Финита, господа.
Базаров тяжело опустился в траву. От пережитого смертного страха ноги не держали.
На плече его расплывалось кровавое пятно. К потерпевшему кинулся слуга.
– Пиднимить руку! – кричал и суетился он. – Треба зупинити кров!
«Какая глупость! – отстраненно подумал Павел Петрович. – Неужели я убил его?»
– Бижить до машини! – гаркнул на него Глеб. – Тягнить аптечку!
Лицо Евгения стремительно бледнело. Слуга зажимал ему плечо.
Кирсанов бросился к своему автомобилю. «Неужели и впрямь я пристрелил его? – отстраненно думал он. – Или ранил? Но ведь это ж все равно уголовное дело! Конец карьеры. Конец всему!»
Он вытащил из багажника аптечку, потрусил к раненному им противнику.
«Боже мой, и как нелепо! На пороге юбилея!»
Евгений оставался в сознании, лицо его было бледно. Он полулежал на траве.
Павел Петрович между тем прикидывал варианты: к кому обратиться, проплатить. Все зависело от того, насколько серьезно ранение парнишки.
– Артерия, сдается, не зачеплена, – сказал ему Глеб. – Кость теж. Але все одно… – он хотел произнести: «треба в лекарню», однако Павел Петрович опередил его.
– Поднимай пострадавшего. Везем в клинику. И прекрати ты на суржике своем изъясняться!
Русский знаешь ведь!
У него уже сложилась в мозгу комбинация: куда ехать, кого просить, чтобы все было шито-крыто, сколько и кому заносить денег.
– Подождите, – перескочил на русский Глеб. – Сначала перевязать.
– Ах да.
– Что, Павел Петрович? – усмехнулся Евгений бледнеющими губами. – Смыл я вашу обиду своей кровью?
Глеб ловко и быстро наложил ему на рану повязку. Обломал ту же ветку, что послужила барьером. Зафиксировал на всякий случай плечо.
– Мабуть пуля в кости застрягла, – проговорил он, мешая русский с украинским. – Выхидного отверстия я не бачу. Вхидного в тулово тоже немае.
– Да ты прям корифей фельдшерских наук, – с усмешкой заметил ему Кирсанов.
– Довелось повоевати, – деловито откликнулся тот. – Кров бачив… Сам идти можешь? – обратился к Базарову. Столь интимное дело, как оказание первой помощи, словно дозволило ему обращаться к нему на «ты».
– Могу, – Евгений приподнялся и поковылял к машине. Глеб стал поддерживать его.
В этот момент в голове у Кирсанова сложилось наконец, словно пазл, точное понимание, что говорить в больнице и во время расследования (а оно, к сожалению, обязательно будет). Как объяснить все и что говорить, чтобы реальность ни в коем случае не выплыла наружу.
Если бы он не умел подобные вещи решать творчески, а главное, быстро, практически с ходу, грош цена ему была бы как чиновнику.
Пока Базаров со слугой брели к лимузину, Кирсанов поискал на поляне гильзы. На счастье, он помнил, где стоял при выстрелах сам, а где Евгений. Все четыре гильзы нашлись в траве.
Велосипед, на котором прибыл на место дуэли молодой человек, Кирсанов бросил на полянке как несущественную деталь. «Велик все равно братцу принадлежит. Позвоню Нине, если не забуду, пусть домой пригонит. Если таджики местные ему раньше ноги не приделают. Ну, да в создавшейся ситуации велодрын – все равно меньшее из потерь».