Он свою нужду справил быстро, с облегчением отпустил ее.
Взял с тумбочки портмоне, протянул ей два красных пятитысячных билета: «На вот, держи».
– За проститутку меня принимаете?
– Нет, это премия тебе – за добросовестную работу да за выполнение дополнительных обязанностей. И давай приходи ко мне на всю ночь.
– Как же я смогу? А Глеб?
– Не волнуйся, я ушлю его.
И верно, на следующий вечер Глеб в домик для прислуги из большого дома возвращается растерянный. «Меня, – говорит, – Павел Петрович в Москву отсылает. Ремонт в городской квартире, на Новинском, начинать. Странно, с чего вдруг решил. Вроде раньше не планировал». Неизвестно, тогда он что-то заподозрил или после догадался, да только синяки, появившиеся у Нины на бедрах, муж в тот вечер, кажется, заметил – Кирсанов-старший крепко пальцами ее сжимал, будто вот-вот отнимут. Она отбоярилась, отговорилась, что о перила ударилась, когда полы мыла.
Увез Кирсанов мужа в Москву.
А тем же вечером пришел к ней тайком в гостевой домик с двумя бутылками вина, бисквитами, шоколадом. «Надо же, – говорит, – ни разу я еще в этом домике не ночевал, да и бывал тут, только когда строили и обставляли. А у тебя здесь уютненько». В тот раз было у нее немного греховного женского счастья, не одна только голая случка: Павел Петрович за ней ухаживал, вина подливал, комплименты говорил.
На следующую ночь он ее к себе в большой дом позвал, браслет золотой подарил. Она его припрятала, чтоб муж не заметил. Потом еще раз такая ночь повторилась, и еще. Павел Петрович ублажал ее, шептал слова ласковые. Она даже, грешным делом, стала думать: а вдруг и впрямь влюбился? Вдруг заставит от Глеба уйти? И женится? Чем она хуже той же Фенечки? Ведь та – такая же точно бесприданница, ни кола ни двора, из подмосковного Кошелкова, а захомутала младшего Кирсанова, художника.
Глеб продолжал возиться на городской квартире с внезапным ремонтом. Названивал Нине, конечно. Да по паре раз в день. Начал подозревать, возможно, что-то.
И Фенечка на Нину стала коситься: что это она на ночь глядя в господский дом шастает? Да и Николай Петрович тоже взялся посматривать – молодая жена, видать, и ему донесла, и его накрутила. Шила-то в мешке не утаишь.
Их беззаконная любовь продолжалось недели три, но однажды произошла катастрофа. Вечером в пятницу Павел Петрович приехал со службы поздно, слегка навеселе. Поставил машину в гараж и сразу к Нине поднялся, с вином, ликером, конфетами. Они возлегли и только с делом покончили – внизу раздался шум. Кто-то приехал, дверь гаража открывает. Время – час ночи. Нина быстро сообразила, растолкала Кирсанова-старшего: «Одевайтесь, бегите, живо!»
Но тот ничего не успел. Так и застал их Глеб: постель распахнута, измята, пахнет любовью. Жена в халатике на голое тело, Павел Петрович с обнаженным торсом, в брюках, босой.
Глеб только проговорил: «Понятненько», дверью грохнул, вышел прочь и спустился в гараж. Нина боялась, что он с собой что-то сделает. А может, с ней? Или с ним? Однако Глебушка в ближайшее время не появился и ничего не предпринял, и Кирсанов спокойно, безо всяких помех, оделся и ушел в свой барский дом.
Глеб вернулся под утро, пьяный вдрызг. Избил Нину. Она не защищалась и не сопротивлялась особенно – чувствовала свою вину.
Следующим днем – как раз была суббота, неприсутственный день – их обоих, Нину и Глеба, призвал Павел Петрович. Усадил в малой гостиной, в своем крыле, на первом этаже, налил по рюмке.
У нее все тело болело после побоев мужа, но он, сволочь, бил по-милицейски, не по лицу, и старался не оставлять следов. Поэтому Павел Петрович ничего не заметил и заступаться за нее не стал.
Кирсанов-старший предложил выпить мировую и произнес речь.
Так, мол, и так, сказал, я сожалею о случившемся между нами недоразумении. (Именно так и выразился: «недоразумении».) Чтобы загладить его, я готов предложить вам обоим щедрую компенсацию. И шварк на стол «котлету» – пять тысяч долларов.
– Я надеюсь, – говорит, – это поможет вам надежно забыть о том, что произошло. Что же касается вашей дальнейшей работы в усадьбе – я вас не гоню. Со своей стороны заверяю, что ничего подобного, что мы с Ниной себе позволили, больше не повторится. Я буду по отношению к вам обоим вести себя исключительно корректно. Если вы сочтете возможным, буду рад, если оба останетесь в усадьбе. С ответом не спешите, обдумайте все, и я буду ждать вас завтра.
Вечером Глебушка опять Нину побил, и опять так, чтобы людям незаметно было, а потом сказал: куда мы сейчас пойдем? Где приют искать будем? Остаемся!
И они остались.
Павел Петрович больше к ней не приставал – как отрезало. Глеб иногда поколачивал. А недели через две сказал, подшофе: эх, мало мы за твой позор со старикана получили. Надо еще взять.
Она усмехнулась: «Пойдешь просить?»
– Ты пойдешь! Скажешь, беременна. Скажешь – от него. Потребуешь денег на аборт.
– Да? А если он скажет рожать для него ребеночка?
– Поговори у меня еще! Проститутка, шалава, мразь! – и опять с кулаками.
Делать нечего, пошла Нина к Павлу Петровичу просить еще денег. Сказала, пряча глаза, что забеременела. Что чувствует – от Кирсанова зале-тела, да и с Глебкой у нее в те дни ничего не было.
Хозяин усмехнулся: «Глеб тебя прислал?»
– Почему? – смутилась. – Я сама.
– Да ты б сама такого постыдилась. Ладно. Но это уж последний раз. Больше не приходи.
Достал из сейфа доллары, отсчитал три тысячи, а потом обнял ее, прошептал:
– Раз тебя муж не жалеет, на позор отправляет, так пусть и он этот позор изопьет по полной. – И снова отвел в спальню, уложил ничком на кровать и довольно грубо взял сзади – как в самый первый раз, поглядывая на сад за окном, в котором опять копошился Глеб.
После этого она очень, очень хотела уйти от Кирсановых. Прямо-таки умоляла Глебушку: давай уедем! Но он – нет. Останемся здесь.
И продолжал служить.
Она даже думала: может, он что-то задумал?
Может, вынашивает планы мести?
Когда Нина закончила, добавила, совершенно убежденно:
– Так что мотив убить у Глеба моего, может, и был. И ненавидел он Павла Петровича, наверное. И парня этого, Базарова, он, может, спьяну на убийство толкал. Да только сам не убивал. Я Глебушку хорошо знаю. Поверьте, не трогал он Павла Петровича. Он против сильного никогда не пойдет.
«А против слабого?» – захотелось спросить мне, глядя на синяки на ее плечах, – однако я не стал углубляться в тему семейного насилия.
Во время повествования Нины я слышал, как муж ее тоже поднялся наверх из гаража и засел в соседней комнате. Почти наверняка он слышал то, что она повествует мне, – но не вмешался, зашухарился. Страдал, наверное, молча? Копил свою ревность?
Я знал подобный типаж и подобные семьи. Очень токсичные для самих себя, они черпают сок для своего существования в негативе. Тщательно раздуваемая ревность питает их болезненную любовь и тягу друг к другу.
Иногда подобный союз оканчивается трагически. Ревнивец убивает предмет своей страсти. Но обычно, насколько я знаю, он вредит, как правило, своей половине. Крайне редко случается, когда его карающая, так сказать, длань падает на соперника.
Хотя – всяко бывает. И показания прислуги требовалось проверить.
Я отправился в комнату Евгения.
По пути, на первом этаже барского особняка, в кухне-столовой того крыла, где жил Николай Петрович, я обнаружил приятеля своего Юрца.
Он, завидев меня, высказался в том смысле, что хорошо бы нам (употребив множественное местоимение) по горячим следам убийство раскрыть. Я спросил его, уверен ли он, что случилось убийство, и он как раз пояснил мне, что полной уверенности нет, но есть ощущение.
– А во сколько наступила смерть?
– По температуре тела судя, около четырех утра. Плюс-минус час. Экспертиза должна точно указать. И ответить точно, убийство то было или суицид.
– А быстро экспертизу сделают?
– Что, хочешь ускорить?
– Не помешало бы.
– Тогда простимулировать экспертов надо.
– Я поговорю с заказчиком насчет дополнительного финансирования.
Юрка как раз собирался допросить накоротке матерь убитого, Антонину Николаевну. Я сказал, в свою очередь, что иду к Евгению. Мы договорились поделиться результатами.
Евгений Базаров обретался в комнате для гостей, на третьем этаже. Стандартный набор удобств, но ничего выдающегося-роскошного (как выглядели покои хозяина этажом ниже). Похоже на гостиницу три звезды. Кровать, стол. На столе – ноутбук и книги, все научные, с трудновыговариваемыми названиями. Индивидуальность временного хозяина пока не успела пропитать это жилье.
Евгений встретил меня в шортах и футболке, с повязкой на правой руке. Очень весь бородатый, волосатый, с татушкой на плече.
– Давно вы здесь гостите?
– Как из Англии вернулся. Недели две.
Я спросил его о взаимоотношениях с покойным.
– Плохие, – не стал скрывать он.
– Я вот не могу понять. Вас здесь, в доме, что держало? Раз с хозяином случились такие контры?
– Пригласил-то меня не Павел Петрович, а Аркадий.
– И все равно, другой после того, что случилось, хлопнул бы дверью да съехал. А вы тут присосались.
Я намеренно провоцировал его. Человек, выведенный из себя, всегда готов ляпнуть лишнее.
Он глянул исподлобья.
– Вы сами знаете. – Я показал пальцами: «Пиф-паф».
– Вам уже донесли.
– Да, и мне очень странно, что вы до сих пор здесь сидите.
– Дознаватель – они ведь дело открыли – просил меня никуда не выезжать. Не то чтобы подписку брал, просто убеждал быть в доступе.
По глазам я видел, что дело не только в этом. Что-то еще его тут держало. Возможно, Фенечка? Или вчерашняя гостья, Елена Сергеевна?
– Ладно. А что вы делали вчера ночью? После ужина?
– А что делают по ночам добрые люди? Спал.
– Всю ночь без просыпа? И не поднимались?