– Никак нет. То есть так точно, не подымался.
– И глаз не открывали? Не видели, не слышали ничего?
– Да нет же. Что-то прямо род летаргии напал.
– Скажите, а ведь вы перед дуэлью с Павлом Петровичем предсмертные записки писали?
– Было дело.
– А где та, что написана его рукой?
– Так вы и про это знаете?! Глеб сам себя заложил, да?
– Типа того.
– Да, он вчера как раз ко мне приходил. После ужина. Пьяный. Нес всякую ахинею. Что я должен «вбити» Павла Петровича. И даже ту записку, что Кирсанов написал, мне оставил. Хоть я и против был. В общем, я его выгнал. А записку он все-таки тут бросил.
– И где же она?
– Сейчас.
Он залез в прикроватную тумбочку. Лицо его вдруг побледнело. Он пошарил в ней.
– Ничего не понимаю. Записки нет.
Молодой человек бросился к столу. Поискал среди книг. Потрусил каждую. Глянул и на книжной полке. Потом залез под кровать.
Наконец поднялся – красный, смущенный. Набросился на меня:
– Да вы понимаете, что я на дуэли с ним дважды в воздух стрелял?! Совершенно не нужно мне после этого было тайком Кирсанова убивать!
– Допустим, я вам верю. Но смотрите, что получается. В двенадцать ночи вам Глеб сюда это письмо приносит. А к утру оно оказывается рядом с постелью убитого. Само перелетело? Или вы отнесли? Или кто-то другой-третий?
И тут – бывают же такие счастливые совпадения! Редко, но бывают. У меня блямкнула эсэмэска. Я достал телефон, скосил глаза:
Мать гврт: нчью из кмнт Евг выход жнщн. Кли его.
Я понял, что Пшеничный писал мне тайком, вслепую, не прерывая допроса. Впрочем, расшифровать можно было без труда: Мать говорит: ночью из комнаты Евгения выходила женщина. И приписка: Коли его!
Понятно, Базаров врет. Возможно, из благородных побуждений. Как, типа, истинный джентльмен и мужчина.
Я напомнил ему, что я частный сыщик и моя основная задача – ничем не навредить людям. Кроме преступника, разумеется. И добавил:
– Обещаю, сохраню все, что вы тут вчера творили, в тайне. Если только это не убийство. Поэтому прошу вас, скажите, кто еще, кроме Глеба, приходил к вам этой ночью. Фенечка?
– Фенечка? – вылупился на меня он. – Ну, нет. Как я могу так поступить с хозяином дома!
– Значит, его мать? Сорок первого года рождения?
Он кисло усмехнулся моему солдафонскому юмору.
– Вы обещаете, что не будете эту даму впутывать?
– Если она не убийца.
– У меня ночью здесь была Елена Сергеевна.
– Соседка?
– Да. Одинцова. Мы сговорились еще вечером, во время ужина. Потом ко мне явился этот Глеб со своей бумагой. Я не чаял, как его поскорее выставить, поэтому и согласился взять записку, лишь бы отделаться от него побыстрее. Ну, а после пришла она.
– И долго она пробыла у вас? Во сколько ушла?
– Если честно, не знаю когда. Заснул.
– Как-то не по-молодому. Не впечатлила?
– Давайте вы свои мужланские намеки оставите при себе.
– Почему? В контексте убийства той же ночью все важно. И сколько раз, и в каком помещении дело было, и спал ли, когда ушла.
– А что значит – в каком помещении?
– Ну, у вас тут и ванная есть. Да и погода хорошая, можно траву-мураву измять.
– Нет, ничего мы не мяли. А про Елену Сергеевну – да, приходила. В половине первого ночи, по-моему. Когда ушла – не знаю. Взяла ли записку – тоже не ведаю.
– Но раз вы заснули, значит, дверь за ней не заперли.
– Да, не запер. Но я и вообще никогда тут не запираюсь.
Что ж! Настала пора навестить Одинцову.
Я позвонил Аркадию и обратился к нему за помощью.
Мы встретились с молодым человеком на крыльце.
Прогулялись, и он указал мне на неприметную калитку в боковом заборе. Нажал на кнопку замка – тот щелкнул и отворился.
– А со стороны Одинцовой – такая же система? Можно войти безо всякого ключа?
– Там кодовый замок и простой код – две семерки. Все его знают.
Я ступил на участок «соломенной вдовы» Елены Сергеевны.
Дом здесь тоже стоял на пригорке. Решен он был совсем в ином стиле, чем у Кирсановых. У тех – барская усадьба. Тут – модерн и хай-тек: квадратные окна-иллюминаторы во весь первый этаж, угловатые базальтовые столбы навеса. А перед самым домом, на уровне чуть ниже, – огромный бассейн с изумрудной водой, в длину такой же, как дом. И пара шезлонгов у кромки воды, тоже в стиле хай-тек.
И на одном из них раскинулась роскошная женщина лет на вид тридцати пяти, в одних трусиках и темных очках. Она лениво листала глянцевый журнал. Тело ее свидетельствовало о тщательном, ни на день не прекращающемся и многомиллионном уходе: груди торчком, живот без примеси жира, бедра без капли целлюлита. Глядя на то, как я приближаюсь, она улыбнулась и выпятила грудь. Красавица явно хотела меня смутить – но я и не такое видывал.
– Вы кто? – спросила она, тем временем нашаривая верхнюю половину купальника и без тени стеснения, не спеша, надевая и застегивая ее.
Я представился.
– Зачем вы здесь?
– Можно это я вас кое о чем спрошу?
– Вопросы здесь задаю я, да? Школу милиции заканчивали, да?
– Где вы были вчера вечером?
– У соседей была. У Кирсановых. А что?
– Когда вернулись в дом?
– Часов в двенадцать. В начале первого.
– А какие отношения вас с ними связывают?
– Дружеские, соседские.
– А с Павлом Петровичем Кирсановым вы в интимной связи состояли?
– Ну, вы и спрашиваете! Я, между прочим, замужняя женщина. И по какому поводу допрос?
– Ваш любовник, Павел Петрович Кирсанов, мертв.
Мне была интересна ее реакция.
– Боже мой, – выдавила она, и я так и не понял, была ли весть о случившемся для нее внове. – Ф-фу, вы меня напугали. Садитесь, – она указала на соседний шезлонг. – Хотите что-нибудь выпить?
– Воды без газа, не холодной, безо льда.
Одинцова нажала на кнопку лежавшей рядом рации и повторила мое распоряжение в нее.
Через минуту к нам подбежала то ли тайка, то ли филиппинка со стаканом. Я взял его и протянул Елене Сергеевне.
– Зачем мне?
– Потому что разговор пойдет о неприятных для вас вещах. Вы, чего доброго, начнете врать – а ложь, как известно, сушит полость рта. Язык начинает скрестись о внутреннюю поверхность щек, сохнут губы.
– Лучше скажите, что случилось с Павлом.
– Пока не ясно. Как вы с ним вчера расстались?
– Как все. После ужина. Он пожелал всем спокойной ночи и пошел к себе.
– Давайте чуть подробнее. Итак, вы вчера у Кирсановых ужинали. Ужин закончился. И – что? Кто первый встал из-за стола? Кто за ним? Вспомните поподробнее.
– Первой вроде Фенечка ушла. Раньше всех. Еще часов в одиннадцать. Сослалась на ребенка. Ну, мы еще немного посидели – и отправились восвояси.
– Что, прямо все одновременно?
– Ну, нет. Первым вроде Евгений ушел… Потом, спустя какое-то время, Николай Петрович…
– А слуги?
– Они все рядом крутились… Подавали, убирали… Хотя нет – потом Глеб ушел, Нина одна осталась. А вы что, меня в чем-то подозреваете?
– А Павел Петрович сидел до последнего?
– Ну да, он один из последних ушел.
– Может, он вас дожидался?
– С чего бы?
– Так ведь вы же с ним в интимной связи состояли.
– Вот давайте не будем про мои интимные связи! И очень даже глупо с вашей стороны, да и с его, предполагать, что между нами вчера что-то могло быть.
– А может, Кирсанов вас не для этого вчера выпасал…
– А для чего?
– А для того, чтобы понять, куда вы после ужина пойдете.
– Глупости вы несете!
– А! Покраснели! Конечно, Павла Петровича заело ретивое. Как же это вы вдруг – раз, и в постели его главного недруга окажетесь!
– Это кого же?
– Гостя Кирсановых. Базарова Евгения. Вы что, не заметили, что они с Павлом Петровичем враги? Говорят, они даже стрелялись. Уж не из-за вас ли?
– Ерунду вы какую говорите!
– Ерунду, не ерунду, а только я доподлинно знаю, что вы далеко не сразу после ужина у Кирсановых вернулись в свой особняк. Где вы были? У кого в комнате?
Дама медлила и злилась. А я продолжал:
– Потому что если вы были не у Евгения, то тогда у Павла Петровича. А если у Павла Петровича, значит, я вправе спросить о его последних минутах. И о том, что он сказал перед смертью.
– Не была я ни у какого Павла Петровича!
– Роскошно. Значит, у Евгения.
Она по-прежнему молчала, зло закусив губу.
Я напомнил, что расследую убийство, и что я не официальный сыщик, и мне совершенно неинтересно ее нескромное поведение, и я буду молчать, как рыба об лед.
– Вы ж понимаете, никаких документальных свидетельств у меня нет, а моему бла-бла-бла все равно никто не поверит, включая вашего мужа. Никакой записывающей аппаратуры при мне тоже нет, – я достал свой телефон, выключил и вытащил батарейку.
– А ты разденься, – дразняще молвила она.
– Ради бога, – я расстегнул рубашку, распахнул, обнажив свой довольно мускулистый торс с кубиками и потянулся к молнии на брюках.
– Ладно, хватит стриптиза! Ну да! Я ушла от этого вашего Евгения около трех часов ночи. Этот тип сразу после задрых, как колода. Ловить там мне было больше нечего.
– Около трех. А точнее?
– На часы не смотрела. Но уже светало. Впрочем, нынче ведь и не темнеет толком. Вряд ли в такое время года какую бы то ни было тайну сокроешь под покровом ночи.
– А вы, извините за подробности, прямо в его комнате предавались любви? Никуда не выходили?
– Вы эротоман?
– Я в интересах расследования спрашиваю.
– Ах, вот как… – протянула она насмешливо. – Тогда, в интересах расследования, сообщаю: Евгений зачем-то затащил меня в свою ванную. Не знаю, что у него за водяные фантазии. А после того как мы перебазировались на кровать, мгновенно и захрапел.
– Зачем вы, уходя от Базарова, прихватили с собой предсмертную записку Кирсанова?
Она вытаращилась.