Аркадий ничего не отвечал, но надулся. И я его понимал: не каждому понравится, когда его отца-художника конформистом называют.
Наконец Фенечка разлила чай. Все пили черный, и только Антонина Николаевна принесла из своей комнаты пакетик, как она сказала, «сонного» и заварила его.
Было около двенадцати, когда все разошлись. Слуги принялись убирать со стола, таскать вниз, на кухню, грязные тарелки и бокалы.
Я поднялся к себе на третий этаж.
Мое внимание привлек какой-то шум. Я прислушался. Громко разговаривали двое, мужчина и женщина.
Тон беседы был игривым. Дама хохотала. Однако слов было не разобрать, и тут я понял, что говорят по-английски. Видимо, в соседней, через стенку и туалеты, комнате резвились Антонина Николаевна и ее Мигелюшка.
Я встал и закрыл окно в ванной. Стало тише, но кое-какие звуки все-таки просачивались. Я вдобавок плотно прикрыл фрамугу в комнате – однако все равно что-то долетало. А потом, фу, начались натуральные сексуальные игрища: женские постанывания, мужское рычание. Фу-фу-фу.
Чтобы избавиться от нескромных видений, я набрал Римку. Моя помощница – сова, для нее полпервого – время детское, явно еще не спит.
– Как ты? – спросил из вежливости.
Она рассказала и спросила:
– А как твое следствие?
Я поведал, причем довольно подробно. Хотелось заглушить звуки игрища, каковому я стал невольным свидетелем. Вдобавок взгляд на дело со стороны – тем более такого свежего ума, как Римка, – не помешает.
Девушка выслушала мой рассказ, а потом заметила:
– Как-то все проживающие в доме, где ты гостишь, поразительно хорошо спят… Ночами происходят странные вещи, однако никто ничего не слышит, даже выстрела.
– Ты что, подозреваешь сговор? Все они вместе взяли и Павла Петровича пришили? Как в «Убийстве в «Восточном экспрессе»?
– Да вряд ли, просто я пытаюсь рассуждать вслух.
Тем временем, после особенно громкого и синхронного вопля, за стеной утихли. Римка на другом конце линии зевнула.
– Ладно, – сказал я, – пора и мне укладываться.
Мы отбились, и я едва успел раздеться, как провалился в сон.
Спал я глубоко и крепко, пока меня не разбудил бешеный стук в дверь.
Я глянул на часы: половина седьмого утра. За окном сияло утреннее солнце, птицы наперебой орали как сумасшедшие.
Я подскочил к двери и открыл ее.
Передо мной стоял Мигелюшка в одних трусах. Нижняя челюсть его тряслась.
– Help! Oh, God! She`s not breathing! Is she dead? Oh, my God!16
Я уцепился за слово «dеаd» и переспросил:
– Who?!
– Antonina!
Я бросился в соседнюю комнату.
Завернутая до подбородка в простыню, на разбутыренной кровати лежала на спине бледная, торжественная и очевидно мертвая Антонина Николаевна Кирсанова. Короткие седые волосы – торчком. Черты лица расправились и застыли. Я кинулся пощупать ей пульс – пульса не было. Шея уже была холодной.
На тумбочке – стакан с водой, несколько пузырьков и облаточек с таблетками, крем, телефон, очки. Одежда в беспорядке валяется на стуле. Поверх – ее давешний парик.
Ничего подозрительного. Никаких следов насилия.
Я сказал Майклу-Мигелю, чтобы несся вниз, будил Николая Петровича.
Он и Фенечка прибежали к нам на третий этаж. Я вызвал «Скорую» – констатировать смерть.
– Может быть, в полицию звонить не надо? – пролепетал художник. – Не похоже ведь, чтобы смерть была насильственная, криминальная.
– Да что вы! – возразил я. – Очень даже надо вызывать.
Я набрал своего друга Юрца Пшеничного из Следственного комитета.
Смерть Антонины была вызовом мне. Особенно если ее убили.
Боже мой! Я, частный сыщик, нахожусь в том же доме! Больше того! В смежной комнате, в десятке метров по прямой от жертвы! И я спокойнейшим образом проспал, прошляпил убийство!
А может, произошла нелепая случайность? И Кирсанова умерла сама по себе? Все-таки возраст какой! Под восемьдесят! В любую минуту нить жизни, как говорится, может оборваться!
Но нечего самого себя успокаивать. Мне следовало разобраться в обеих смертях и как можно скорей – иначе я сам себя перестану уважать.
Все в доме пребывало в расстроенности. Капризничал и рыдал Фенечкин ребенок. Заламывал руки и что-то себе шептал Мигель – молился, что ли?
Вид Николая Петровича был совершенно убитый. Шутка ли! В два дня он потерял и брата, и мать!
Аркадий тоже ходил бледный, с расширенными глазами и сам не ведал, казалось, куда себя деть. У него тоже – практически на глазах – злой рок отнял дядю и родную бабушку.
Мария, его родная мать, явившаяся со своим Константином на половину Кирсанова-младшего, жадно вглядывалась во всех и все, словно бы стараясь накрепко запомнить происходящее.
И только Евгений сохранял присутствие духа – а впрочем, что ему-то Антонина Николаевна! Он что-то вкручивал вполголоса Мигелю. Разговор шел по-английски, и моего лексического запаса не хватало, чтобы понять, какими словами утешает он осиротевшего любовника.
Наконец прибыла давешняя докторша – констатировать смерть.
Приехал и мой друг Юра. Встретил он меня саркастически: «Да, Синичкин! Где ты – там и труп! Ты у нас прям как смерть по вызову!»
И что мне прикажете отвечать? Как тут отшутишься, если приятель кругом прав? Оставалось только смиренно промолчать.
Сам же он сказал, что будет место происшествия описывать, и опять попросил Аркадия привести понятых.
Я постарался взять себя в руки и опросить всех ночевавших в доме: что видели, что слышали.
Первым я стал выспрашивать Мигеля – а перевести мне попросил Евгения. Оба согласились.
– Как вы спали? Когда легли? Что слышали? – вызнавал я.
И опять та же самая история: как и вчера, заснул быстро, ночью не вставал, не просыпался – и только сейчас, утром, заметил, что любовница неподвижна и холодна.
– Но вы ведь вечером вчера с ней любовью занимались?
– А почему нет? – огрызнулся Мигель.
– Все-таки возраст.
– Любовь еще никогда и никому не вредила.
– Чем ваша сожительница болела? Чем лечилась?
– Насколько я знаю, у нее пониженное давление было.
– Пониженное? У старичков обычно повышенное.
– Именно пониженное. Она все кофе попивала, чтоб его выровнять. От коньяка не отказывалась.
– У вас с ней оформлены отношения?
– Нет. Мы просто друзья.
После нашего разговора с Мигелем я поговорил с толмачом – Евгением. Он ведь тоже был соседом убитой – через коридор. Однако он также ничего не видел, не слышал за всю ночь и до самого утра.
Затем я пошел опрашивать прочих.
И опять никто – ничего. Не видал, не слышал.
Все, как оказалось, спали сном праведников.
Но кто-то при этом убивал.
Потом я решил пройтись и подумать над происшедшим.
Кому выгодны были смерти Павла Петровича и Антонины Николаевны?
Кто мог убить первого? И как убили вторую?
Были и другие вопросы, меньше масштабом, но все равно занимательные: как предсмертная записка перенеслась из комнаты Евгения в апартаменты погибшего Кирсанова-старшего? Как в его руках оказался пистолет?
Наконец вызванная труповозка увезла тело Антонины Николаевны.
Юрец шепнул мне, что никаких следов насилия на трупе не обнаружил. «Очень похоже на смерть от естественных причин. Впрочем, вскрытие и экспертиза покажут».
Пока я не очень понимал, что делать.
Впрочем, одна идейка у меня забрезжила.
Я ушел за калитку, прогулялся до станции электрички и позвонил по пути Римке.
Римма
Правильно говорит мой босс Синичкин: на девяносто процентов работа сыщика – сплошное занудство.
Или электронные базы шерстишь, пока глаза не вытекут, или в пустопорожней засаде часами сидишь, или охмуряешь госслужащих низшего звена, чтобы информацию из них выцыганить.
Да только Пашка при этом не уточняет, что он-то себе выбирает самое интересное. Все вершки и сливки. А мне достается совсем уж унылый отстой. И, значит, в моем деле рутины – все девяносто девять процентов.
И ведь не покапризничаешь. У нас в агентстве, увы, заведено: он руководитель и мужчина, значит, практически полубог. Я – подчиненная, помощница и слабый пол. Посему слушаюсь его и повинуюсь.
При этом у меня имеется право сколько угодно ворчать, вслух или про себя.
Вот и в этот раз: позвонил и в самом ультимативном тоне поручил узнать, причем как можно скорее, про личную жизнь и семейные связи некоего Павла Петровича Кирсанова, 1968 года рождения, прописанного по адресу: Новинский бульвар, дом двадцать восемь, квартира тридцать девять.
При этом почему-то требовался моему начальнику самый изначальный период жизни указанного типа, с восемьдесят шестого по девяносто третий примерно год.
– Он женат тогда был – выясни, на ком. Когда развелись. Кто невеста: фамилия, имя, адрес. Кто ее родители. И самое главное, были ли у них дети. И если да, то где эти самые дети (или дитя) обретаются сейчас. Прошерсти загсы московские. Вот тебе наводка: оба молодожена из знатных тогдашних семей происходили, у него дед был академик архитектуры, а у нее родители – партийные работники. Поэтому, скорей всего, они тогда где-то в центровом месте женились.
– А у самого Павла Петровича об обстоятельствах его юной жизни спросить нельзя?
– Нельзя, – отрезал Синичкин. – Умер он недавно. Убили его.
Я поглядела в Яндексе на панораму и фотографии дома, где прописан был покойный. И впрямь роскошное место, сталинского ампира здание с высоченными потолками на самом Садовом кольце.
Прогуглила его фамилию – узнала, что он в подмосковном правительстве чин известный, что интервью не дает, в социальных сетях аккаунтов не имеет. Точнее, все уже в прошедшем времени: интервью не давал, аккаунтов не имел.
Так проходит мирская слава – и кому теперь нужны его апартаменты с высоченными потолками в понтовом месте, в понтовом доме? Точнее, кому-то они и нужны, и не ради них ли его убили?