Да ведь, может, и теперь не поздно отжать?
Кроме того, валялось в сейфе и всякое барахло: кирсановский диплом, ПТС на его машину, но… Нашлась и еще одна бумага, которая девушку заинтересовала.
То была копия свидетельства о праве собственности на еще одну квартиру в столице, принадлежащую опять-таки в равных долях Павлу Петровичу и Николаю Петровичу Кирсановым. (Что-то много у этих братьев всего пополам, пора кончать эту порочную практику!) Квартирешка была, конечно, крошечная, однокомнатная, всего 29 квадратных метров, и кухня пять с половиной квадратов – зато в самом центре. Девушка тут же ее прогуглила: да, Фонарный переулок, неподалеку от мастерской, так бездарно профуканной старичком (да и самой Фенечкой, чего уж там греха таить!).
А ведь «папик» никогда о существовании этого жилья даже не заикался! Что это?! Еще одно убежище для тайных встреч, которые он приберегает на будущее? Когда Фенечка надоест и надо будет искать ей замену? А то, может, и сейчас он квартирешку эту пользует, чтобы тайно встречаться с новой полюбовницей?! Или…
Девушку заело ретивое.
Запасные ключи – от дома, гаража, сарая, от всех гостевых комнат в доме – обычно у Николая Петровича висели в доме, в шкафчике в кладовке. Имелась среди них и одна неопознанная пара с «таблеткой» от домофона и брелком от сигнализации. Раньше Феня им значения не придавала. Ну, думала, может, от бывшей квартиры старичок сохранил – на случай, если экс-женушка в одночасье помрет или соседей зальет, находясь в отъезде. Но теперь решила присмотреться к незнакомым ключам повнимательней. Точнее – чего там присматриваться? Надо действовать!
Она сделала в металлоремонте копию всех ключей на связке. Приныкала их в багажнике своего «мерсика», в автомобильной аптечке – все равно туда никогда никто не заглядывает. Вернула оригинал на место. И однажды под предлогом маникюра-педикюра-косметических процедур выскользнула из дома и направилась прямиком в Фонарный переулок.
Приехала, припарковалась. Затаив дыхание, прижала «таблетку» домофона – он открылся: значит, не напрасно? Значит, с ключами угадала?
Поднялась на пятый этаж, под самую крышу. Всего две квартирки на площадке, похоже на мансарду, и потолки ужасно низенькие. Она постояла у двери, послушала. Все тихо.
Нажала кнопку на брелоке: снять с охраны. За дверью что-то щелкнуло. Вставила ключ, повернула. Его заело, она даже подумала – ошиблась! Но потом туго, со скрипом, провернулся. Так же и со вторым замком – семь потов сошло, пока открыла, думала даже в машину за баллончиком универсальной смазки спуститься. Наконец дверь заскрипела, а там!..
А там – ничего особенного. Полно пыли – наверно, тут несколько лет никого не было, ничья нога не ступала, никто не прибирался. Полутьма. Плотные гардины закрывают окна. Жаль, она не взяла с собой фонарик, включать свет было стремно. Но вскоре глаза к сумраку привыкли, девушка встала по центру комнаты, огляделась по сторонам.
И – да, недаром она все-таки училась в универе худпромдизайна, недаром преподавателем ее (и невенчанным мужем!) был сам старик Кирсанов!
Феня сразу же поняла: это богатство! Вот она, та самая коллекция, о которой толковала бабка! Она не могла, разумеется, навскидку определить, сколько стоил тот или иной предмет – да и тем более цены на них все время менялись, подстегиваемые модой, колебаниями курсов валют, наглостью или скромностью продавцов, провенансом и еще бог знает чем. Можно было лишь оценить в самых общих чертах: да, это капитал. Потому что буквально ни единого места живого не было на стенах, все они, вплотную друг к другу, не давая лишнего сантиметра, от пола и до потолка были завешаны картинами. Да какими! Хаотично, без музейной определенности, совершенно вперемешку, где икона семнадцатого века соседствовала с русским авангардом начала двадцатого, махровый соцреализм перемежался кем-то страшно похожим на Фалька, а натюрморт в стиле Рембрандта (а может, и сам Рембрандт?) висел вплотную с (кажется) Кандинским.
Из мебели в комнате имелся только диван.
Такой, знаете ли, его величество диван, дореволюционный, кожаный, скрипучий, с латунными гвоздями. А еще – книжные полки. И все пространство, что не занимали картины, забирали книги. И тоже непростые, не какая-нибудь советская «Королева Марго» или собрание Пушкина. Фолианты там были сплошь старые, раритетные. И конца позапрошлого века, и начала двадцатого столетия, и дореволюционные, но более всего – советских двадцатых и тридцатых годов. Много альбомов, художественных и фотографических. Множество поэтических книг: Маяковский, Пастернак, Цветаева. Иные – с автографами на первых страницах. Мелькнуло: «Золотому Николаю Петровичу – в знак немеркнущей памяти».
Вот она где, оказывается, коллекция. Вот она, в собственности у братьев! Настоящая лавка древностей! Подлинная пещера чудес!
И это богатство она, Фенечка, в отличие от бездарно уплывших к Марии кирсановской квартиры в Архитектурном переулке и мастерской, – не должна упустить.
Девушка, подчиняясь наитию, взяла одно из изданий. Огромный альбом. Коленкоровый переплет, конструктивистский стиль. Фотографические коллажи (в ту эпоху явно сработанные художником вручную, клеем и ножницами): над трубами, фабриками, паровозами, массами, газетными заголовками царит Сталин вышиной с фабричные трубы. Автор Эль Лисицкий, «СССР на стройке», Изогиз, 1933 год издания.
Книга – это не картина. Вряд ли у братьев даже есть подробный каталог имеющейся у них библиотеки.
Фенечка достала из сумочки полиэтиленовый пакет. Бережно уложила туда альбом.
Посмотрела в инете адреса ближайших букинистических.
Если уж решила действовать, действовать следовало быстро.
В тот же день молодуха объехала трех ближайших букинистов. И везде – да, везде, это был хороший признак – книгу предложили у нее купить. По тому, как загорались глаза оценщиков, и по тому, сколь делано-равнодушным становился их тон, подруга Кирсанова поняла: фолиант и впрямь представляет ценность. В одной лавке ей посулили семь тысяч, в другой десять и в третьей пятнадцать. Там, где пятнадцать, Фенечка оспорила: «Нет, двадцать пять», – и по тому, как оценщик сразу согласился, она мгновенно поняла: продешевила.
Потом она видела в Сети, что эту (или точно такую же) книгу продали на аукционе за семьдесят пять тысяч российскими.
И тогда же у нее родилась другая идея.
Но к осуществлению ее следовало хорошо подготовиться.
Ведь если в коллекции братьев действительно есть, к примеру, Малевич – хотя бы даже агитационные рисунки, хотя бы литографии – все равно это десятки, а то и сотни тысяч. Долларов. А если в квартире найдутся, допустим, супрематические композиции, то – миллионы.
Уже миновала горячка первых студенческих лет, покуда все наваливалось и было страшно – вдруг отчислят. Для студентки-старшекурсницы пребывание в институте – сплошной шоколад. Тем более для нее, когда все знают, что Фенечка с одним из преподов тесно связана.
Из дому в Хаупе всегда можно свалить под предлогом занятий – не будет же Николай Петрович унижать свое достоинство, проверять ее посещаемость! При этом скучными лекциями да и семинарами просто манкировать. Вот и высвобождается огромное количество времени.
И в это самое высвобожденное время Фенечка затеяла следующее.
Как раз получался у нее род живописной практики.
Она выбрала из всего богатства коллекции явного и неоспоримого Малевича. В плотной папке лежал единичный бумажный лист. То был всего-навсего акварельный рисунок, агитационный плакат. Надпись по кругу: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» – и вокруг революционный шурум-бурум: что-то похожее на лестницу, и типа зубцы шестеренок, и типа флаги, и молоты.
Фенечка любила ко всему подходить системно. И тщательно готовиться. Она прочитала в Инете о творческой манере художника. Живопись слоями, надо же. Интересно, а в случае акварели как получится в итоге?
Попутно узнала, за какую цену Малевич уходил на аукционах. Художник редкий, продается нечасто. Поэтому голова кружилась от цифр. Восемь миллионов долларов. Двенадцать. Двадцать. Тридцать пять. И – рекорд – восемьдесят шесть!
С ума сойти, восемьдесят шесть «бакинских» лимонов! А если среди неразобранной коллекции тоже скрывается подобное сокровище? Но доподлинно узнать сие – без догляда специалиста, без экспертизы – невозможно.
Акварелька, пусть даже Малевича, конечно, будет подешевле. Но и продать ее, наверное, окажется легче.
Фенечка долго разъезжала по Москве, искала подходящую бумагу. Подбирала краски, а потом уединялась в квартире с коллекцией при закрытых шторах и – писала копии.
Тринадцать первоначальных вариантов того самого «Пролетарии всех стран» пришлось сжечь, изрезать, утопить в унитазе. Только четырнадцатый по счету рисунок стал на что-то похож. Более-менее саму Фенечку удовлетворил. Можно было – во всяком случае, на беглый взгляд и без экспертизы – счесть его подлинным Малевичем.
И тогда она сделала фото рисунка – того самого, изначального, и, не желая оставлять никаких интернет-следов, лично отправилась по галереям.
Все потенциальные покупатели в галереях оказались похожи друг на друга своей жуликоватостью. Но при этом говорили они, как показалось девушке, очевидные и реальные вещи. И все – примерно одно и то же. Только цифры разнились – слегка, не на порядок.
Да, утверждали они, рисунок, скорее всего, Малевича. И если вы хотите его хорошо продать, надо заказывать экспертизу – в одном, другом, третьем месте. Скорее всего, экспертиза подтвердит авторство. Тогда можно выставлять вещь на аукцион. И получите вы в итоге тысяч сто пятьдесят – двести. В долларах, разумеется. Но это история долгая, в общей сложности – год, полтора, два.
Однако если вам вдруг надо продать срочно – пожалуйста. Мы готовы рискнуть. Выкупим у вас эту вещь без экспертизы, вот прямо завтра. Но получите вы… В одном месте сказали двадцать тысяч, в другом – двадцать пять, в третьем – тридцать. Как сговорились они. А может, и впрямь сговорились? Может, имелся у них утвержденный между собой негласный протокол, как разводить таких, как Фенечка, новичков и чайников?