Я был одним из переводчиков, когда начались допросы военных преступников. Я бы не перенес этого, но когда делал пересадку, уже на обратном пути, я оказался в Мюнхене, как раз в то самое время, когда союзники вели работы по разборке Дахау. Зрелище, которое я увидел, об этом нельзя даже говорить, но говорить надо, потому что этого не следует забывать… В конце концов я собрался уехать домой, бежать от всех этих руин — да, это были руины, вида которых я не мог вынести, руины и солдаты, расхаживающие с важным видом и жующие жвачку, — все это такой кошмар, как будто у тебя на глазах произошло коллективное надругательство над Германией, и все — нацисты, союзники и все остальные, — принесли ей только опустошение, только разрушали и зверствовали. А Германия была изумительна, прекрасна. Я никогда не забуду, как перед войной я очень хотел там жить.
Моя жена никогда не чувствовала себя спокойно в Германии, хотя она немецкого происхождения, как и я. Она не хотела говорить по-немецки и делала вид, что забыла немецкий язык. Я не могу понять, почему я женился на ней. Нет, это неправда. Я знаю. Я встречался с этой милой девушкой, мне было двадцать пять, и я полагал, что отец решил довольно долго смотреть на все сквозь пальцы. Он сказал, что было бы неплохо, если бы я время от времени виделся с Эми. Он сказал это между прочим, но приказ я ни с чем перепутать не мог. Эми принадлежала к нашему обществу, ей было девятнадцать, воспитывалась, как и мои сестры, но была красивее моих сестер. Сначала я думал, что она умна. Боже, какая ужасная ошибка жениться, когда ты лишь влюблен…
Я люблю своих детей и все сделаю, чтобы защитить их, но я совсем не знаю, о чем с ними говорить, когда мы вместе. Я вижу их очень редко — слишком занят в банке — и понимаю теперь, что возникла точно такая ситуация, которой я хотел избежать, когда мне было восемнадцать, — весь цикл повторяется снова, но я теперь оказался в положении моего отца. Я ни в коем случае не хотел, чтобы моя жизнь стала повторением жизни моего отца. Но это случилось, и сейчас ничего с этим не поделаешь, за исключением, быть может, того, чтобы не встать на пути моего сына, если он решит, что его не привлекает то будущее, которое я планирую за него, хотя сознаю, что следовало бы воздержаться от этого.
Однако, если Дэвид взбунтуется и решит не работать в банке, понятно, это будет концом Рейшманов, и меня это не может не печалить. Семья Рейшманов также угаснет. Демография не в состоянии объяснить, почему семьи возрождаются и почему приходят в упадок, но, разумеется, это частично обусловлено биологически. Мой прадед приехал в Америку с тремя братьями, и с тех пор за три поколения в их потомстве насчитывается двадцать один мужчина, кроме Дэвида, и в его поколении остается еще один Рейшман мужского пола. Если Дэвид не будет работать в банке, я вступлю в объединение, чтобы сохранить имя, и уйду в отставку как председатель правления, но это, по-видимому, не поможет остановить закат семейной традиции. Возможно, к этому времени мы даже не будем жить на Пятой авеню, спекулянты недвижимостью только и думают, как бы прибрать к рукам как можно больше частных домов, чтобы построить супермаркеты и многоквартирные дома. Как заметил Теннисон, старые порядки меняются и дают дорогу новым.
Но мне не нравится этот новый порядок. По-видимому, он делает мой порядок устаревшим и бессмысленным. Но что я могу поделать? Я думаю, то, что делал всегда: жить беззаботно и делать вид, что мне на все наплевать. Однако это не так. Я очень тревожусь. Я живу в семейном доме, зная, что дни его сочтены; я работаю в семейной фирме, зная также, что она, возможно, перестанет существовать; я живу с женщиной, которую не любил, ради детей, с которыми не могу поговорить и вижу их лишь изредка; я менял любовниц одну за другой, но сама мысль о любви удалялась от меня все дальше. И что все это значит? В чем состоит смысл? Я полагаю, что смысл состоит в том, что нет никакого смысла. Не так давно я пытался говорить об этом с Нейлом, но он отказался обсуждать серьезно этот вопрос. Возможно, я испугал его тем, что поднял проблемы, которыми он сам пока не в силах заниматься, но когда-нибудь столкнется с ними, когда-нибудь он должен будет сказать себе: «Какого черта я делаю, и что все это означает?», и тогда мне хотелось бы узнать, какой он найдет ответ и чем он себя утешит.
Однако мы с Нейлом разные люди. У него есть замечательная привычка видеть все в черном и белом цвете и твердо верить, что Господь всегда на его стороне — шедевр англосаксонского самообмана! Или он на самом деле так думает? Можно ли с умом Нейла — а он определенно не дурак — быть таким дураком? Иногда я думаю, что он воздвигает этот англосаксонский фасад для своей защиты. Иногда я думаю, что он слишком напуган, чтобы созерцать мир, где Бога нет, или мир, в котором Бог, если он существует, враждебен… Но теперь я впадаю в метафизику. Я должен остановиться. Ты поняла, что я пытался тебе сказать, Алисия, моя дорогая, или я просто произнес бессмысленную речь?
Я налила нам обоим немного виски, взяла его руку в свою и нежно сказала:
— Расскажи мне о твоей прекрасной гостинице.
На следующее утро после нашего разговора ко мне приехала Вики. Я заканчивала просматривать дневную почту и передала ее моей секретарше, чтобы она ответила, и одобрила два меню, которые моя экономка представила мне для предстоящих званых обедов, и написала еженедельное письмо Себастьяну. Приказав принести кофе в гостиную, где были радиоприемник и телевизор, я закончила аранжировку цветов в золотой комнате и приготовилась расслабиться в течение получаса за просмотром дневного сериала.
Лакей впустил Вики в дом, когда я пересекла холл.
— Алисия! — воскликнула она. — Ты занята? Я просто решила заглянуть к тебе.
Она выглядела более привлекательно, чем когда-либо. Ее волосы были недавно уложены, на ней было новое синее пальто, которое я никогда раньше не видела. На ее щеках горел слабый румянец. Ее серые глаза сияли от счастья. Внезапно я почувствовала себя старой и скучной.
— Ох, как я рада видеть тебя, дорогая! — сказала я. — Не хочешь ли кофе? — Я повернулась к лакею. — Я только что заказала кофе, позаботьтесь, чтобы хватило на двоих, и принесите, пожалуйста, в золотую комнату.
— Я собиралась приберечь новость до вечера, когда папа вернется домой, — сказала Вики жизнерадостно, — но я просто не могла ждать! И поэтому я забежала к папе в банк и рассказала ему, он прямо весь задрожал, но первое, что он сказал, было: «Дорогая, расскажи Алисии, она будет так рада!» Тогда я собралась позвонить тебе и затем решила: нет, я пойду на Пятую авеню и удивлю тебя…
Мне хотелось посмотреть продолжение дневного сериала. Удалось ли сестре героини в точности установить, кто отец ее ребенка? Я вдруг подумала, что реальная жизнь намного менее интересна. Девушки, по-видимому, всегда точно знают, когда они забеременели, а гордого папашу обычно можно сразу вычислить.
— …Таким образом, я выскочила из дома, поймала такси…
Когда мы вошли в золотую комнату, я заметила, что севрские часы опять остановились. Я была раздосадована. Я специально приказывала Каррауэйю напоминать новому лакею, чтобы он заводил часы ежедневно.
— Все это кажется очень увлекательным, дорогая, — сказала я. — Надо ли понимать, что…
— Да! У меня будет ребенок! Ох, Алисия, разве это не самая удивительная новость, которую ты могла когда-либо себе представить! — сказала моя сияющая падчерица и бросилась мне в объятья.
— Это прекрасно, дорогая! — я посмотрела на неподвижные часы.
Для Вики время летело вперед в безрассудном пульсирующем вихре, но для других оно давно остановилось, и общество застыло под своим колпаком, защищавшим его от пыли.
— Я очень рада, — сказала я. — Поздравляю! Когда…
— В апреле следующего года!
— Идеально! Весенние крестины всегда так прекрасны. Я должна сшить крестильную рубашку! — Я подумала, что говорю все правильно, но мне трудно быть уверенной в этом, потому что в моей голове все смешалось. — А как Сэм? — спросила я, как раз вовремя вспоминая о нем.
— Трепещет от восторга! На седьмом небе!
— Да, разумеется. Конечно, так и должно быть! — Уголком глаза я увидела, как Каррауэй вошел с кофе. — Каррауэй! — сказала я. — Севрские часы опять стоят. Я очень недовольна.
— Стоят, мадам? Я лично сейчас же внимательно их посмотрю. Возможно, тщательный осмотр или чистка…
— Заводить, вот все, что требуется, Каррауэй, как вам хорошо известно. Нет, не делайте этого сейчас. Я занята с миссис Келлер. Зайдите позднее.
— Как пожелает мадам. — Каррауэй вышел с видом мирского смирения, как будто он грустил по английской аристократии, которой он служил перед войной. Я презирала себя за проявление мелочной раздражительности, но, к счастью, Вики едва ли это заметила; как обычно, она была полностью занята собой.
Я пила кофе, слушая с улыбкой ее болтовню и пытаясь не думать о тех давнишних временах, когда я была какой-то особенной, Алисией Блейс Фоксуорс, талантливой, удачливой, единственной. Боль стала внезапно такой острой, как нож мясника. Я ненавидела себя за то, что не смогла удержать нож в ножнах, и чем больше я ненавидела себя, тем невыносимее становилась боль.
— Дорогая, мне так не хочется уходить, — сказала я, — я бы хотела говорить с тобой целую вечность, но у меня встреча за ленчем.
Вики быстро вскочила.
— О, конечно! Я забежала только на несколько минут, но, пожалуйста, приходите с папой к нам сегодня вечером, мы устроим необыкновенный ужин!
— Благодарю, дорогая, это очень мило. К семи? — я не имела представления, чем Корнелиус собирался заниматься этим вечером, но я смогу выяснить это позже. Моей основной задачей сейчас было избавиться от Вики до того, как она сможет понять, как я холодна и равнодушна, и, проводив ее к парадной двери, я обняла ее так тепло, как могла.
— До свидания, дорогая… Очень благодарна за то, что ты забежала к нам… Я так счастлива за тебя… — Мой голос задрожал. Я отвернулась.