Я никогда не принимал гостей в своей квартире, потому что каждая минута моего свободного времени мне была нужна, чтобы отдохнуть от напряжения, которое требуется для того, чтобы я был Скоттом, и поэтому я приобрел лишь самую необходимую для меня мебель. Раскладное кресло и оттоманка на ковре. На стенах полки с книгами, а в одном углу более широкие полки, на которых хранится проигрыватель и коллекция дисков. Телевизора нет. Поскольку большую часть времени я провожу с примитивами и недоумками, мне не хочется заново воспроизводить это окружение в часы моего отдыха. Вместо этого я много читаю, не только, как многие могут подумать, средневековую литературу, но некоторые известные романы, книги по истории, немного по психологии, этнографии и философии. В уик-энды я играю в сквош и совершаю дальние прогулки, но иногда, когда промежуток между отпусками становится нестерпимо длинным, я сажусь на самолет и лечу куда-нибудь — на Бермуды или в Канаду, или даже просто в какой-нибудь большой американский город — и провожу уик-энд в поисках какой-нибудь физической деятельности.
После войны, когда я отказался от алкоголя, я быстро понял, что мне нужно найти какую-нибудь отдушину, иначе жизнь становится невыносимой от стрессов, и хотя я считал все отдушины потенциально опасными для моей самодисциплины, я разработал систему правил, по которым риск был минимальный. Моей целью всегда было сразу прекратить занятие, которое грозило превратиться в одержимость, поэтому мои любовные связи длились недолго и происходили далеко от дома.
Такая программа развлечений могла бы показаться многим неудовлетворительной, но дело в том, что я не слишком люблю секс. Если я просто хотел снизить сексуальное напряжение, я предпочитал обходиться своими силами, не опасаясь потери контроля над собой, но я мечтал о чем-то большем, чем физическая разрядка, когда совершал эти поездки по отдаленным городам. Мне нравился азарт охоты и новизна контакта с другим человеческим существом, каким бы коротким он ни был. Это была скорее умственная, чем физическая разрядка, которая давала возможность на время выходить из состояния полной изоляции.
Даже до того послевоенного решения, которое изменило мою жизнь, мне никогда не удавалось выдержать любовную связь дольше нескольких первых свиданий. Меня пугала мысль о любовной неудаче. Мне было четырнадцать лет в 1933 году, когда мой отец бросил Эмили, чтобы отдаться своей роковой страсти к Дайане Слейд, и я слишком хорошо понимал, что такая одержимость может только причинить страдания и несчастья другим невинным людям. После катастрофы, связанной с побегом отца, я не доверял ни одной женщине, кроме моей любимой Эмили, и много лет я регулярно лгал Корнелиусу, когда он деликатно, по-отечески интересовался моей личной жизнью. Когда я служил на флоте, я опасался, что буду слишком отличаться от остальных и даже получу ярлык гомосексуалиста, так что я однажды напился во время увольнения на берег и тем самым подтвердил свою нормальность. После этого инцидента я, наконец, перестал беспокоиться о том, что произвожу впечатление гомосексуалиста. Однако Корнелиус твердо верил, что каждый нормальный человек должен иметь половые связи, по меньшей мере три раза в неделю для того, чтобы соответствовать «Докладу Кинси», и часто выражал беспокойство, что я не выказываю интереса к женитьбе.
Мысль о женитьбе мне никогда не казалась привлекательной. После войны, когда я решил, чем буду заниматься в жизни, эта мысль стала для меня вообще неприемлемой. Я настолько был настроен против длительных отношений, независимо от того, в браке или вне его, что меня едва ли удивляло, что женщины улавливали мое настроение и поступали соответственно. Мои тщательно скрываемые амбиции и вуаль, накинутая на несчастливое прошлое, делали из меня загадку, которая вначале их интриговала, а потом отталкивала. Я прекрасно знал, что если бы я даже попытался продолжить отношения, женщина все равно нашла бы повод, чтобы уйти.
Но величайшая ирония ситуации заключалась в том, что, несмотря на то, что мне почти нечего было предложить женщинам, у меня не было отбоя от них. Я всегда удивлялся, отчего они так стремились попасть в мою постель, ведь я не был красавцем, не был таким представительным, как мой брат Тони. В конце концов я вынужден был прийти к выводу, что о женских вкусах не спорят, и допустить, что во мне можно было найти неожиданные преимущества. Так, когда я периодически путешествовал в поисках отдушины, я всегда старался трахнуть как можно больше женщин, но здесь уже проявлялась другая ирония, присущая моей личной жизни: я не мог полностью воспользоваться своим везением. Я слишком боялся потерять над собой контроль.
В бытность мою на флоте все было в порядке. Усыпив свою боязнь затруднительных положений, я без труда достигал высокой сексуальной отдачи, которая даже в понимании великого Кинси могла бы считаться нормальной, но после войны, когда я бросил пить и постоянно стремился к укреплению самодисциплины, положение дел изменилось. Теперь я годами страдал от хронической неспособности выполнить половой акт нормальным образом, хотя, к счастью, — и в этом заключалась еще одна ирония моей парадоксальной личной жизни — большинство женщин не понимали степени моей ограниченности, и с глубокой благодарностью предполагали, что в угоду им я затягиваю половой акт.
Иногда это меня огорчало, но не часто. Бывают и более серьезные сексуальные проблемы. Зачем жаловаться, если большинство женщин считают тебя чем-то вроде высокопородного жеребца? У меня хватало здравого смысла смотреть с юмором на эту ситуацию и делать вид, что неудача не имеет для меня никакого значения. Но в действительности, просыпаясь в гостиничном номере, вдали от дома, я продолжал ощущать гнетущее одиночество. Я по-прежнему был в изоляции, погребен заживо, как сказала перед смертью Эмили.
Я долго сидел в темноте, думая об Эмили, но в конце концов встал, пошел на кухню, чтобы открыть другую бутылку кока-колы. Я решил, что нынче ночью я не впаду в депрессию. Позже, когда мой отпуск закончится, я смогу позволить себе несколько минут жалости к себе, но не теперь, когда мой отпуск впереди, когда я буду путешествовать две недели в поисках отдушины в жизни Скотта, работающего в банке на углу Уиллоу-стрит и Уолл-стрит.
Мысль о банке напомнила мне о Корнелиусе, и я взглянул на рисунок, висящий на стене. В моей квартире был всего один рисунок, и висел он над кухонной раковиной, потому что виси он в спальне или гостиной, он тем самым как бы вмешивался в мою личную жизнь. Это был фрагмент картины Мазаччо «Чудо со статире», увеличенный портрет святого Иоанна.
Интересно, узнал бы Корнелиус сам себя на этой картине, но я подумал, что нет. Мы видим себя не такими, какими видят нас окружающие.
Я включил настольную лампу в гостиной и достал книгу Виктора Лейски «Дж. Ф. Кеннеди: Человек и легенда». Критический разбор жизни Кеннеди вызвал во мне раздражение, и я вскоре отложил книгу. Теперь вошло в моду клевать Кеннеди, но я решил не принимать в этом участия. Мы с Джеком Кеннеди были примерно одного возраста, и иногда мне казалось, что его слава и величайший успех давали мне силы продолжать мой поиск. Он был живым доказательством того, что если у тебя достаточно амбиций, ты можешь осуществить все то, что задумал.
Я поставил пластинку — симфоджаз Дейва Брубека — и стал размышлять о своей мечте. Я был доволен тем, чего достиг. Мое положение было отличным. Конечно же, я ни в коем случае не должен принимать предложение Джейка, но было бы очень благоразумно польстить ему, потянув время — как бы для того, чтобы обдумать его предложение. Позже я бы сказал о нем Корнелиусу, и мы бы вместе посмеялись. Это сделает Корнелиуса счастливым, а его доверие ко мне достигает небывалых высот. Оценка Джейком нашей ситуации была в корне ошибочна, но вряд ли в этом было что-то удивительное, поскольку он был всего лишь чужаком, пытающимся расшифровать сложную ситуацию на далеком расстоянии.
Если я только не сойду с ума или не сделаю невероятную ошибку, я получу этот банк! Комплекс вины Корнелиуса, который я так долго и так успешно эксплуатировал, никогда не позволит ему успокоиться, пока он не передаст мне власть. Как только это случится, я смогу в два счета завершить свой поиск. До 1968 года, даты обещанного им отказа от своей должности в банке в мою пользу, ждать еще пять лет, но я часто задумываюсь, выдержит ли он столько. Ему пятьдесят пять лет, а его астма становится все хуже. Он уже пережил по возрасту моего отца на три года.
Я снова думаю о моем отце. Я не часто думаю о Нем, но он всегда со мной — тень в моем сознании, тяжесть на душе, память, выжженная в моем мозгу, и я настолько пропитался его духом, что часто был им, хотя иногда я умею держаться в стороне и видеть его беспристрастно. Мне бы хотелось понять, что он нашел в Дайане Слейд. Теперь я должен признать, что он сошел с ума на почве сексуальной одержимости, но экстравагантность его поступка до сих пор меня огорчает. «Дайана была любовью всей его жизни», — написал мой брат Тони в своем знаменитом письме, так испугавшем Корнелиуса, но я прочитал эти слова и почувствовал себя более сбитым с толку, чем обычно. Дайана Слейд? Я вспомнил большую некрасивую женщину с раздражающим английским акцентом. Я простил своего отца, но все равно я далек от того, чтобы понимать его.
Я снова размышлял над невероятным феноменом сексуальной привлекательности, и сразу же вспомнил Себастьяна, погубившего свою карьеру, предавшись необъяснимой роковой любви к Вики. Вики? Я не мог представить, что он в ней нашел. Правда, она была хорошенькая, но у нее такой же ограниченный ум, как у ее отца, а ее фривольная сущность слишком мелка, чтобы привлечь мужчину калибра Себастьяна. Его влюбленность в нее так же трудно объяснима, как влюбленность моего отца в Дайану, и заставляет меня снова и снова удивляться, как человек в своем уме может полагать, что влюбленность может быть романтической мечтой. Влюбленность это не романтическая мечта. Влюбленность это кошмар.