— Конечно, это очевидно, — человеку, который потерял рассудок от ревности!
— Почему ты…
Я развернулся в сторону Корнелиуса, который наблюдал за нами, как будто он был древним Зевсом на Олимпе, всемогущий бог, бросивший заинтересованный взгляд на схватку двух мелких божеств.
— Нетрудно угадать побуждения Себастьяна, Корнелиус, его мотивы ясны как день! Он знал, что ты никогда не отзовешь его из Европы, так что он подстроил, чтобы у тебя не было выбора и тебе пришлось бы его вызвать назад, а как только он приехал назад, он использует влияние своей матери на тебя, чтобы получить все, что он хочет здесь в банке на Уиллоу- и Уолл-стрит. А как только он получит то, что хочет, Корнелиус, думаешь ли ты, что он хотя бы пальцем пошевелит, чтобы помочь твоим внукам, которых он всегда ненавидел? И неужели ты на самом деле думаешь, что он сохранит за банком имя Ван Зейла в честь человека, которого он всегда втайне не любил? Вот за кем ты должен наблюдать, Корнелиус! Это только он виноват во всех неприятностях! Я всегда образцово вел себя в Нью-Йорке, а можешь ли ты это сказать о его недавнем поведении в Лондоне?
— Ладно, ладно, ладно, — сказал Корнелиус. — Прекрасно сказано, очень впечатляет, я понял твою мысль. Теперь давайте успокоимся, мальчики, и обсудим все разумно. Мне не интересно наблюдать за вашей перебранкой. Себастьян, что это за чепуха о том, что ты сам подстроил свой вызов из Европы? Вспомни, ты же сам решил в 1960 году ехать на работу в Лондон, и твоя мать очень плохо приняла твое решение. Если ты бы хотел вернуться в Нью-Йорк, тебе нужно было бы только попросить.
— Проклятый лицемер! — заорал Себастьян с такой силой, что Корнелиус отпрянул. — Возможно, это было до некоторой степени мое решение уехать в Лондон, но ты был в восторге — тебе не терпелось от меня отделаться! И ты хотел от меня отделаться не потому, что ты думал — как всегда попадая впросак, когда речь заходила о Вики, — что я испортил жизнь твоей дочери! Ты хотел меня убрать с дороги, потому что мое отсутствие означало, что все мамино внимание достанется тебе, Господи! Только подумать, что у тебя хватило хладнокровия спокойно смотреть, как этот подонок обвиняет меня в ревности! Ты ревновал меня к тому, какое место я занимал в маминой жизни, всегда, сколько я могу вспомнить! Корнелиус направился к складной двери.
— Дискуссия окончена. Я не могу тратить время на выслушивание истерики.
— Это не истерика, Корнелиус, — это называется говорить правду в глаза! Хорошо, давай я заставлю тебя раскрыть карты. Отправь меня снова в Лондон! Если все, что я должен сделать — это попросить, хорошо, я попрошу. Но я скажу тебе одну вещь: если я вернусь, он должен будет уехать. Может, тебе нравится сидеть и смотреть, как он забирает себе банк и трахает твою дочь…
Корнелиус просто сказал:
— Ты уволен, — и войдя в основную часть своего кабинета он раскрыл стеклянную дверь и вошел во внутренний двор, не оглянувшись назад.
Мы молчали. Мы оба онемели. Там за дверью во внутренний двор Корнелиус достал пакет с птичьим кормом и кормил пару голубей.
Наконец Себастьян сдвинулся с места, неловко натолкнувшись на письменный стол и с размаху стукнул по стеклянной двери.
— Ты сошел с ума! Ты не можешь это сделать! Ты просто этого не можешь сделать!
— Я старший партнер этого банка и имею абсолютную власть нанимать и увольнять служащих по своему усмотрению, и никто, даже любимый сын моей жены, не может указывать мне, как управлять моей фирмой. — Корнелиус снова положил пакет с кормом в декоративную вазу, отряхнул руки и шагнул обратно в комнату.
Себастьян последовал за ним. Я все еще стоял неподвижно.
— Убирайтесь отсюда, пожалуйста, — сказал Корнелиус, садясь за свой стол и шурша пачкой бумаги. — Я сомневаюсь, что вы сможете добавить что-нибудь полезное к разговору.
— А Скотт — что со Скоттом?
— Скотт тебя не касается, больше уже не касается.
— Но…
Корнелиус поднялся на ноги так стремительно, что Себастьян попятился. Затем, наклонившись вперед и опершись на обе руки о стол, он сказал самым своим звонким голосом:
— Этот разговор, так же как твоя карьера в банке Ван Зейла, полностью закончены. Понял? Все кончено. Конец. Мне больше нечего сказать.
Себастьян жутко побледнел. Не говоря ни слова, он поковылял к двери, но, прежде чем уйти из комнаты, он повернулся назад.
— Я надеюсь, что он доведет тебя до могилы! — сказал он дрожащим голосом. — Но если ты даже останешься в живых, не приползай ко мне за помощью, чтобы забрать обратно дело твоей жизни — только если ты предложишь мне должность старшего партнера, а сам уйдешь в отставку!
Дверь с грохотом закрылась. Корнелиус сел, ослабил узел галстука и взял таблетку из маленькой золотой коробочки. Я ждал. Наконец он посмотрел на меня. Это был далекий, пустой, холодный взгляд.
— И, значит, — сказал он, — переходим к тебе. Можешь привести мне хоть одну вескую причину, почему я не должен сейчас уволить тебя вместе с Себастьяном, чего ты так очевидно и заслуживаешь?
— Ты очень сильно опоздал, — сказал я. — Ты меня увольняешь, я встаю и иду всего несколько метров к Рейшману и забираю с собой всех самых важных твоих клиентов. Джейк уже предложил мне должность президента новой корпорации Рейшмана. Я теперь в состоянии ободрать тебя, как липку, и не забудь это.
Через секунду после того, как я кончил говорить, я понял, что совершил ужасную ошибку. Весь свой успех Скотт строил на том, что не был враждебно настроен к банку Ван Зейлов. Он старался, чтобы у. Корнелиуса сложилось впечатление, что, пока он с ним достаточно щедр, чтобы дать ему то, что он хочет, он в ответ будет сохранять название банка и присматривать за его внуками. Это было то, во что Корнелиус так хотел поверить, и Скотт приложил большие старания, чтобы утвердить эту точку зрения. И вот одной такой резкой речью, произнесенной от чистого сердца, я разрушил иллюзии, которые Скотт создавал многие годы. Корнелиус передернулся, и, увидев, что он смотрит на меня с ужасом, я понял, что он узнал во мне сына моего отца.
— Ах, черт с ним! — внезапно сказал я, зная, что на кон поставлено мое выживание, и собрал в кулак каждую крупицу мужества, которая у меня еще оставалась. — Зачем мы так друг с другом разговариваем? Зачем мы себя ведем, как враги? Я полагаю, потрясение от недавней сцены довело нас до безумия!
Я замолчал, но в ответ ничего не услышал. Корнелиус казался маленьким и постаревшим. Он снова стал бороться со своим галстуком и принял еще одну таблетку. Он больше на меня не смотрел.
— Послушай, — сказал я, как-то найдя верный рассудительный тон. — Прошу прощения, я понимаю, Себастьян сам сунул голову в петлю и не оставил тебе выбора, как только уволить его, но я признаю, что я виноват, что я первым делом его вывел из себя. Я вторгся на территорию, которую он, без сомнения, до сих пор считает своей, но поверь мне, Корнелиус, Себастьян был последним человеком, которого я бы захотел ввести в курс своей личной жизни! Это все было ужасной случайностью!
— Я думал, что у тебя нет личной жизни!
— Ну, нет… это верно, но…
— Это было исключение, которое подтверждает правило? Ладно, забудем об этом. Это не имеет значения. Меня не интересует твоя личная жизнь.
— Может быть, мне следует воспользоваться случаем и подчеркнуть…
— Не беспокойся.
— …что я не собираюсь жениться на Вики…
— Жениться на Вики? Ты? Взять разведенную женщину с пятью детьми? Не смеши меня!
— Хорошо. Я вижу, что ты должен быть озабочен судьбой Вики, но…
— Нет, я не беспокоюсь за Вики, — неожиданно сказал Корнелиус. — Вики не так глупа, как может показаться. Я беспокоюсь о тебе.
— Уверяю тебя, я в этом не нуждаюсь…
— Не пытайся снова всучить мне эту чушь.
— Черт подери, я не хочу идти работать к Рейшману! Я сказал это только потому, что ты был так враждебно настроен по отношению ко мне!
— Но ведь Джейк предложил тебе эту работу.
— Да, но…
— И ты можешь превратить мою жизнь в ад, если я сейчас тебя уволю.
— Господи, помилуй! Корнелиус, успокойся! Я не хочу превращать твою жизнь в ад! Я не Дракула, я не Франкенштейн, я не Джек По…
— Я знаю, кто ты, — сказал Корнелиус.
— Тогда перестань вести себя, как будто я наемный убийца! А теперь, пожалуйста, давай попробуем разобраться в этом вопросе, так чтобы мы оба перестали расстраиваться. Ситуация такова: по причинам, которые мы оба с тобой знаем, я хочу остаться в фирме. Я здесь всегда хорошо работал и буду продолжать хорошо работать и впредь, если останусь — нет причин сомневаться в моей наивысшей лояльности только потому, что Джейк предложил мне работу, а я по глупости потерял контроль над собой во время разговора с тобой. Послушай, дай мне проявить добрую волю и показать тебе, как я дорожу сохранением статуса кво и хорошими отношениями, которые были у нас с тобой. Позволь мне как-то сгладить мое участие в той неприятной сцене с Себастьяном. Что я должен сделать? Скажи мне. Дай мне приказ, и я его выполню по мере моих сил.
— Здорово, — сказал Корнелиус. — Спасибо. Ты можешь поехать в Европу и привести в порядок то, что там осталось после Себастьяна.
— Конечно. Когда ты хочешь, чтобы я поехал?
— Как только ты сможешь.
— Хорошо. А когда я вернусь назад…
— Ты не вернешься назад.
Я почувствовал, как будто меня ударили под ложечку.
— Ты имеешь в виду…
— Я имею в виду, что это не короткие двухнедельные каникулы в Лондоне. Скажем, пусть это будет назначением на четыре года — скажем, до первого января шестьдесят восьмого года. Этот год будет решающим, потому что мне тогда исполнится шестьдесят лет, и я хочу обеспечить себе будущее с помощью далеко идущих решений. Ты поедешь в Лондон, и если ты заинтересован в своем будущем, используй эти четыре года на то, чтобы доказать мне, что оно у тебя есть. Вот все, что я хотел тебе сказать.
Я колебался. Что бы сейчас сделал Скотт? Я не знал, и это не имело значения. Я понял, что мне надо было делать. Выбора не было. Я медленно приближался к деревянному ящику, и чем ближе я к нему подходил, тем яснее я видел, что это гроб.