— Хорошее дело затеяли, — одобрительно кивнул директор.
Я сдержанно улыбнулась.
— Решила начать с вас.
— И правильно! Фабрика старинная, коллектив заслуженный, а живут наши ветераны очень и очень тяжело, — с воодушевлением подхватил мой собеседник. — Очень своевременная идея. От меня что требуется?
— Мне бы личные дела ветеранов посмотреть.
— Это можно. Сейчас вызову начальника отдела кадров.
— Уже вызвала, — донеслось от двери.
Оказывается, впустив меня в кабинет, секретарша решила не возвращаться на свое рабочее место и лично присутствовать при беседе. Застыв в проеме распахнутой двери, она с любопытством наблюдала за происходящим.
При звуке ее голоса директор встрепенулся, грузно развернулся и сердито спросил:
— А ты, Светка, что здесь делаешь? Тебя звали? А ну марш на место!
Светлану будто ветром сдуло. Секунду назад еще была — и вдруг не стало.
— Чайник поставь, — крикнул Геннадий Васильевич.
— Сделала уже, — откликнулся недовольный голос из приемной.
— Беда с этими детьми. Жена уговорила взять нашу младшую к себе секретаршей, а я, дурак, согласился. Теперь вот мучаюсь, — вздохнул директор.
Сокрушался он, на мой взгляд, совершенно зря. Девица хоть и страдала некоторой вольностью манер, секретаршей на самом деле была, по-видимому, неплохой. Умением предугадывать желания начальства и бойкой расторопностью, этими далеко не последними качествами хорошей секретарши, Светочка была наделена сполна, что она и не замедлила продемонстрировать, вплыв в кабинет с полным подносом. Следом за ней шел пожилой мужчина, в выправке которого безошибочно угадывался бывший военный.
Пока Света суетилась у стола, директор вводил начальника отдела кадров в суть проблемы. Выслушав начальство до конца, военспец без единого вопроса бесстрастно подвел черту беседе:
— Все выполним, Геннадий Васильевич.
Тем же бесцветным, лишенным всяких эмоций голосом заведующий кадрами разговаривал и со мной, когда я вприпрыжку неслась следом за ним по коридору.
— Личное дело должно храниться пятьдесят лет, — бубнил он, не посчитав нужным даже голову повернуть в мою сторону.
Прикинув в уме, что пятьдесят лет не так мало, и мать Ефимова в те годы еще могла трудиться на фабрике, я с энтузиазмом воскликнула:
— Отлично! Почитаю, подберу кандидатуры, а потом, если позволите, снова к вам загляну. Для уточнения. Думаю, может получиться чудесный материал!
Мой энтузиазм его не заразил, в ответ он скептически хмыкнул и тем же бесцветным голосом сообщил:
— Отправленные в архив дела были сложены в подвале, а там трубу с горячей водой прорвало…
— Выходит, у вас ничего нет? Зачем же вы тогда голову мне морочите? Куда мы вообще идем? — не на шутку разозлилась я.
— Можете посмотреть картотеку, — равнодушно пробормотал он. — Сведений в учетных карточках содержится конечно меньше, чем в личных делах, но это лучше, чем ничего.
Я хотела было уже отказаться и просто повернуть назад, но в этот момент мы, как оказалось, уже пришли. Стоило мне увидеть ряды каталожных ящиков, как мое раздражение мигом улетучилось. В конце концов этот сухарь прав: карточки лучше, чем вообще ничего.
— Архив вам все равно бы ничего не дал. Его весь крысы погрызли, — утешил меня напоследок начальник отдела кадров и занялся собственными делами.
Начать хотелось конечно же сразу с буквы «И», но под бдительным взглядом бывшего военного, который изредка все же косился на меня, это было бы опрометчивым шагом. Поэтому, еще раз поблагодарив за содействие, я стала просматривать все карточки подряд, время от времени для видимости занося отдельные фамилии в блокнот.
На мое счастье, учетные карточки на местной фабрике заполнялись тщательно, с дотошной педантичностью отражая основные этапы жизненного пути сотрудников.
«Так мне никакое личное дело не понадобится. Все, что требуется, я и здесь найду», — с радостным оживлением подумала я, вчитываясь в каллиграфически выведенные строчки.
Понаблюдав за мной некоторое время, начальник отдела кадров окончательно потерял ко мне интерес и с головой погрузился в ворох бумаг.
Я тут же воспользовалась предоставленной мне свободой и кинулась искать нужную карточку. Нашла быстро, потому что Ивановых здесь оказалось лишь трое, и одна из них — с именем Ольга Петровна. Выхватив пожелтевший от времени формуляр из каталожного ящика, я быстро пробежала его глазами и от огорчения чуть не взвыла. Ну надо же, такая невезуха! У всех карточки как карточки, а тут всего три строчки!
Родилась мать депутата Ефимова в деревне Васькино Московской губернии в 1904 году. В графе «Происхождение» значилось «из бедняков». Сирота. На фабрику поступила в 1919 году. Проработала почти год… В октябре 1920 года в формуляре против записи о приеме на работу сделана пометка «Уволена». Снова вернулась на фабрику в 1943 году и проработала до 1961-го, когда ушла на пенсию. Судя по записям, работала добросовестно. Отмечена многочисленными благодарностями и почетными грамотами. На оборотной стороне был указан домашний адрес: 1-й Прудовый переулок, дом 4, кв. 6.
1920 год. Лето
Лили уколола иголкой палец и тихонько вздохнула. Ну вот, опять. И когда только она научится шить так же ловко, как другие? Вон девочки рядом сидят… Чуть постарше ее, но у них все отлично получается, а у нее пальцы до крови исколоты.
Девушка тихонько вздохнула. Нельзя сказать, что она, Лили, не умеет обращаться с иглой. Мама и Луша учили ее и кружева плести, и вышивать, и шить. Только грубое солдатское сукно — это не батист и даже не полотно…
От мысли о матери Лили окончательно загрустила.
«Бедная, бедная мамочка. Как слегла прошлой осенью, так до сих пор никак не поправится».
Лили прекрасно помнила, как они с Лушей ждали маму тогда в парке. Это тянулось так долго, что Лили продрогла до костей, а Луша забеспокоилась и собралась уже возвращаться. Наконец они увидели мать в конце аллеи. Она шла медленно-медленно… и ступала так неуверенно, словно слепая. У Лили перед глазами до сих пор стоит ее бледное и пустое, без всякого выражения, лицо. Стыдно сознаться, но она, Лили, тогда здорово струсила. Ей показалось, будто это и не мама перед ней. Страшно подумать, что было бы, не окажись рядом Луши. Вот она-то не испугалась… Кинулась к маме, принялась ее тормошить, расспрашивать. А мама ровно неживая. Стоит, прижав руки к груди, и молчит. Долго-долго. Целую вечность. А потом вдруг отчетливо так произнесла:
— Я его убила. Кочергой.
И снова замолчала. Луша еще раз посмотрела на маму и заявила, что одних их не отпустит. Так и шла с ними пешком до самого Вуславля. А это целый двадцать верст, и все лесом. По дороге было бы, конечно, короче, но Луша опасалась погони.
Идти было трудно. Стояла осенняя распутица, тропа вся в рытвинах, заполненных водой… и еще маму под руки вести было нужно. У Лили промокли ботинки, она промерзла и устала. Больше всего на свете ей хотелось сесть на землю, закрыть глаза и больше не двигаться. Но рядом шла Луша и не жаловалась. Лили косилась на нее и тоже терпела.
— На вокзал вам идти резона нет. Варвара Федоровна себя не помнит. Куда ты с ней такой? Ей сейчас покой нужен, а не по поездам таскаться. А в чужой город приедете, у кого остановитесь? Что есть станете? Нет, вам сейчас из родных мест уезжать никак нельзя. Пропадете, — наставляла Луша девушку.
— Зачем же мы тогда в город идем? — не выдержала Лили. — Может, следует вернуться домой?
— Удумала, — вздохнула Луша. — Домой! Неужели не слыхала, что матушка сказала? Вас скоро по всей округе искать будут.
— Так что ты предлагаешь? — потеряв терпение, сердито выпалила Лили.
— У сродственницы моей жить станете. Варвара Федоровна, пока не поправится, из дома все равно выходить не сможет, а тебя в городе никто не знает. Даст бог, обойдется. Доживете до весны, а там видно будет.
Некоторое время шли молча, потом Луша горестно вздохнула:
— Ох, времена… Лихие. А у вас и документов-то путевых нет.
Лили встрепенулась:
— Почему нет? Есть!
— Те, старорежимные? Так с ними одна дорога — в тюрьму.
— У мамы справки должны быть. Ей знакомый выдал, когда она в город по поводу папы ездила.
— От новой власти справки? — насторожилась Луша.
— Да.
Луша все всегда делала быстро. Вот и в тот раз, только услышала про документ, тут же сошла с дороги на обочину, открыла саквояж и начала в нем рыться. Найдя кожаный бумажник, сунула его в руки Лили.
— Ищи справки. Ты грамотная.
Перебрав немногочисленные бумаги, Лили нашла нужные и показала Луше.
— Вот они. На меня и маму.
— Фамилия ваша?
— Нет, другая. И имена не наши.
— Кем по справке числитесь?
— Мама учительница сельской школы, а я ее дочь.
— А печать есть?
— Конечно, — снисходительно улыбнулась Лили. — Это ж документ.
— Документы раньше выдавали, а теперь так… бумажки, — машинально огрызнулась Луша, думая о чем-то своем.
— В чем дело? Что тебе не нравится? — насторожилась Лили.
— Хорошая бумага. Крепкая. Только не в нашем городе. Тут твою маменьку в лицо знают. А ну как встретится такой знакомый, да донесет куда следует?
Лили растерялась. Она так обрадовалась, что не нужно уезжать далеко, что у них есть надежная бумага, а тут… Мысль о подобной опасности ей и в голову не приходила.
— Ладно, — объявила Луша. — Как решили, так и будем делать. Теперь уж поздно перерешивать. Только ты меня, детка, послушай…
Остаток пути Луша наставляла Лили, как себя вести и что говорить.
— Одежду я тебе завтра другую принесу. Эта больно в глаза бросается. За версту видно, что господский дитенок.
Лили воздохнула, шустро орудуя иглой. Лучше удалось тогда договориться с родственницей, что они останутся у неё, пока мама не поправится. Думали, до весны, а вот уже и лето наступило.
Лили снова вздохнула. Маме сейчас, конечно, несравнимо лучше, чем было прошлой осенью или даже зимой. Теперь она пришла в себя, рассуждает разумно. Удивительно, но на нее благотворно повлияло сообщение Луши о том, что Сидельникова она не убила, а только ранила. Они долгое время боялись маме об этом сказать, а у той словно камень с сердца упал. Она перестала метаться и кричать по ночам. И днём, если не спала, то лежала тихо и не плакала. Лили кажется, что именно с того момента мама и пошла на поправку. Но все равно она еще очень слабенькая. Из комнаты не выходит.