— Алла, я тебя предупредил. Никаких расследований, иначе ты горько об этом пожалеешь.
Стоило мужчинам скрыться за дверью, как Алла Викторовна, словно ничего и не произошло, тут же вернулась к прерванному разговору:
— Для этого дела мне нужен надежный человек. Такой, которому я могу полностью доверять, а вас мне рекомендовал Алексей Антонович Голубкин.
Голос женщины звучал слегка устало после только что пережитой бури, руки нервно теребили резную бляху янтарного ожерелья, но настырности в ней не убавилось ни грамма. Спорить с Аллой Викторовной было совершенно бесполезно. Такие, как она, никого, кроме себя, не слушают. Можно было бы, конечно, просто встать и уйти, но такого ухода Голубкин никогда бы мне не простил. Пришлось взять себя в руки и попробовать хоть как-то разрулить ситуацию.
— Как вы представляете себе эти поиски? Отчего отталкиваться, если даже фамилия мифического дедушки Павла Юрьевича неизвестна? — собрав волю в кулак, как можно доброжелательнее поинтересовалась я.
— Вот от этого, — твердо заявила Алла Викторовна и вытащила из кармана замшевый кисет. — Вы ведь занимаетесь выяснением истории попавшего вам в руки произведения искусства? Я имею в виду его происхождение, фамилии бывших владельцев… Вот и теперь проделайте нечто подобное, только в данном случае предметом вашего изучения станет семья. Привычная для вас работа, и даже легче, потому что в этих изысканиях придется опираться не на сомнительные свидетельства, а на вполне конкретные вещи. Не вижу проблемы.
— Что ж, обратимся к вашим «конкретным вещам», — не стала спорить я и одним движением вытряхнула содержимое кисета на стол.
Моя покладистость объяснялась вовсе не тем, что я была согласна принять предложение Аллы Викторовны. Вещи такого уровня, как у нее, меня не интересовали в принципе, а уж перспектива оказаться втянутой в нелепые политические авантюры, да еще в компании со столь неприятной особой, как Алла Викторовна, делала это просто невозможным. Все объяснялось просто: я решила предпринять попытку переубедить упрямицу и таким образом расстаться без обид.
Поскольку ближе всех ко мне оказались запонки, то с них я и начала. Взяла в руки сначала одну, потом другую… Каждую долго вертела перед глазами, с преувеличенным вниманием осматривая со всех сторон и одновременно нудно комментируя то, что видела:
— Запонки, две штуки, овальной формы. Золото с бриллиантовой литерой «А» на синей эмали. Без изъянов и потертостей. Не слишком старые. Предположительно вторая половина девятнадцатого века. Специалист может сказать точнее.
Покончив с осмотром, аккуратно положила запонки перед собой и со вздохом заметила:
— Ну и что тут можно сказать? Изящные вещицы, однако, с точки зрения стоящей перед нами задачи, пользы от них никакой. Такие запонки изготовлялись ювелирными мастерскими в больших количествах, поскольку пользовались спросом. Каждый состоятельный мужчина того времени имел в своем гардеробе их по нескольку пар. Короче, пустой номер.
Алла Викторовна хотела мне возразить, но я ей такой возможности не предоставила. Покончив с первым экспонатом, без промедления перешла к следующему.
— Кольцо мужское. Червонное золото, исполнено в виде так называемого гордиева узла. Даже клеймо мастера присутствует, и, несмотря на то что оно сильно затерто, при желании можно узнать, где кольцо было изготовлено. К сожалению, это тоже не поможет в решении поставленной вами задачи, поскольку за время своего существования вещь наверняка много раз переходила из рук в руки. Несомненно, интересная штучка и, судя по потертостям, старинная, но опять-таки бесперспективная. Вряд ли мы сможем проследить ее путь и выйти на последнего владельца.
Кольцо присоединилось к запонкам, а я перешла к последнему, самому крупному предмету этой небольшой коллекции.
— Часы карманные, золотые, на цепочке, так же золотой. К последней в качестве безделушки подвешен брелок-монета. Крышка часов украшена гербом.
— Вот видите! Гербом! — не выдержала Алла Викторовна.
— Не нужно так нервничать, — остудила я ее. — Наличие этой штуковины на крышке может ровным счетом ничего не значить. Богатая отделка карманных часов была обычным явлением в те времена. Их крышки часто украшали драгоценными камнями, чернью, гравировкой, превращая в подлинные произведения искусства. В данном случае применили чеканный рельеф. Выглядит эффектно, но это не повод для необоснованных надежд. Столь милый вашему сердцу герб может оказаться всего лишь плодом необузданной фантазии художника.
— Или вполне реально существовавшим! — запальчиво возразила Алла Викторовна.
— Возможно и такое, — легко согласилась я, горя желанием поскорее закончить этот пустой разговор.
— И это можно выяснить?
— Конечно.
— Вот и займитесь этим!
— И не подумаю. Идентификация герба — всего лишь малая часть большой работы. Но дело, конечно, не в объеме, а в том, что это не мой профиль. У меня совсем другая специализация. А вам, Алла Викторовна, лучше выкинуть эту затею из головы. Ничего путного из всего этого не выйдет.
Алла Викторовна одарила меня тяжелым взглядом и, закаменев лицом, принялась чеканить слова:
— Я не привыкла менять своих планов. Все уже решено, осталось только воплотить идею в жизнь, и тут я очень рассчитываю на вашу помощь. Отказываться не советую. В качестве друга я бесценна, врагом меня лучше не иметь.
— Меня тоже, — сообщила я, и эта фраза стала началом моей не слишком длинной, но очень впечатляющей речи. Выпалив на одном дыхании все, что хотелось, я развернулась и на всех парах понеслась к выходу. Ни об одном сказанном слове я не жалела и ничего, кроме облегчения, не чувствовала. Честно говоря, в тот момент я была просто счастлива, что наконец все закончилось.
Не успела я выскочить за дверь, как налетела на стоящего за ней молодого человека. Парню на вид было никак не меньше двадцати пяти, и выглядел он точной копией депутата Ефимова, с той только разницей, что был значительно моложе и в стельку пьян.
— Что я слышу? — с пафосом спросил он, опасно покачиваясь из стороны в сторону на нетвердых ногах. — У моей мамочки новая фантазия? Ей уже мало быть дочерью знаменитых родителей и женой депутата? Теперь ей в дворянки захотелось?
Парень глумливо прищурился и хотел еще что-то добавить, но за моей спиной раздался полный ярости голос Аллы Викторовны:
— Макс! Что ты себе позволяешь?!
— Мама! — Отпрыск Ефимовых умилился так, будто целый век не виделся со своей родительницей.
— Что ты тут делаешь? Подслушиваешь?
От холода, которым веяло от Аллы Викторовны, можно было озябнуть, но ее сын даже бровью не повел.
— Я?! Как ты можешь, мама? — возмутился он, с трудом ворочая языком. — Что за вульгарные подозрения? Подслушиваю! Да ничего подобного! Просто шел мимо и случайно услышал часть вашего разговора. — Он на мгновение замер, что-то обдумывая, и с неожиданной рассудительностью заявил:
— Я проявил интерес к семейным делам! Да! Ты же сама твердишь, что я равнодушный. Вот и проявил, а ты опять недовольна.
Алла Викторовна хотела было возразить, но Ефимов-младший ее опередил. Хитро прищурившись, он погрозил ей пальцем:
— Мама, ты была права. Абсолютно! Семьей нужно интересоваться. Это так любопытно! Мама, я даже представить себе не мог, сколько всего можно узнать!
— Макс, ты пьян! — не сдержавшись, во весь голос крикнула Алла Викторовна.
— Никогда! — замотал он головой. — Выпил немного, это есть, но пьян… Нет, мамочка, тут ты не права!
— Немедленно отправляйся в свою комнату, — приказала Алла Викторовна дрожащим от гнева голосом.
Младший Ефимов отвесил шутовской поклон, отчего его резко повело в сторону, и покладисто согласился:
— Будет сделано.
Я уж было подумала, что это его последняя реплика, но он вдруг покосился на меня и хитро подмигнул:
— А может, дело не в титуле вовсе, а? Может, это просто дымовая завеса? Может, мамочку что другое интересует?
1919 год. Осень
— Лили, суп готов. Беги в столовую и принеси супницу. И не забудь прихватить блюдо для второго, — приказала Варвара Федоровна, осторожно снимая с плиты кастрюлю.
Из темноты огромной гулкой кухни раздался смешок:
— Мама, ну не смешно ли именовать похлебку из картофельных очистков супом? Это все равно не суп, а варево. Даже если ты его приготовила в дорогой кастрюле из белой меди.
Освещенное слабым язычком пламенем лицо Варвары Федоровны затвердело.
— Совсем не смешно. Все так живут. Что касается супа, так ты не прав. Сегодня он из настоящего мяса, — сухо произнесла она.
— Правда? — совсем по-детски восхитилась дочь, а Варвара Федоровна грустно подумала, что слишком строга с ней. Лили всего четырнадцать, и она просто не способна все время грустить.
— А где ты мясо взяла? — не унималась девочка.
— Из деревни принесли. Прокоп зарезал ягненка, и сегодня утром его жена принесла кусочек.
— Догадались, что папа вернулся?
— Не думаю, — рассеянно отозвалась Варвара Федоровна. — Он ведь ночью пришел, деревня уже спала.
— Конечно, догадались, — упрямо стояла на своем дочь. — Обязательно кто-нибудь заметил его и всем остальным раззвонил.
— Даже если так, что в том плохого? Если учесть, какую злобу разжигают против нас на митингах, мы должны быть благодарны крестьянам за их доброту.
— Чем одарила?
— Дала две льняные простыни и фарфоровую пастушку.
— Свою любимую? Из коллекции?! — ахнула Лили.
— Какие глупости ты болтаешь! — Варвара Федоровна нахмурилась. — Это была всего лишь красивая безделушка.
— Тебе, наверное, не легко было с ней расстаться…
— А легко, зарезав овцу, оторвать у своих детей кусок и принести нам? Мы ведь им чужие! А в стране, не забывай, голод.
Лили тихонько, так, чтобы не услышала мама, вздохнула. Все правильно. Кладовая пуста. Пусты и огромные кухонные шкафы для провианта. И лари для муки тоже пусты. Лили сглотнула набежавшую слюну. Хлеба давно уже нет. Она даже вкус его давно забыла… На одну короткую минутку стало грустно, но долго печалится она