— Да она нас с вами переживет. Железная старуха. Только сейчас ее в Васькине нет. У внучки гостит. Дней через десять приезжайте.
Поскучнев от перспективы очередного ожидания и связанной с ним неизвестности, я тем не менее покорно согласилась:
— Что ж, придется приехать.
— Приезжайте, рады будем, — улыбнулась Василиса, собирая разбросанные по полу фотографии.
— Эй, подождите! — встрепенулась я и почти выхватила из коробки только что уложенную в нее фотографию.
Это был снимок, сделанный в парке. Тот самый, на котором вся троица сидела на лавке. Однако мое внимание привлекло не изображение, а оборотная сторона. Округлым детским почерком на ней было аккуратно выведено: «Самый веселый день моего рождения».
Я как раз прощалась с Василисой, когда в кармане вдруг затрещал мобильник.
— Слушаю.
— Это кто? Аня? — неуверенно спросил незнакомый мужской голос.
— Да, я. Слушаю.
Стоило мне это произнести, как неизвестный жалобно запричитал:
— Что ж ты уехала? Разве так делают? Я поговорить с тобой собирался, а ты взяла и уехала.
— Послушайте, вы кто?
— Это Аня? — тут же испугался неизвестный.
— Да Аня я, Аня! Сам-то ты кто? — теряя терпение, взвилась я.
— Так Григорий! — заволновался звонивший. — Ты что, меня не узнала?
— Нет, конечно! Откуда? Мы с тобой по телефону никогда не разговаривали, и звонка твоего я не ждала, — раздраженно отозвалась я.
И сам ответ и тон, каким он был дан, Гришке не понравились, и он не на шутку обиделся:
— Ты ж сама мне записку с телефоном на столе оставила. Забыла?
— Почему? Помню, — остывая, миролюбиво признала я. — Оставила на всякий случай. Подумала, вдруг у тебя что стрясется, так хоть будет кому позвонить.
Гришкино ухо чутко уловило смену моего настроения, и он тут же этим воспользовался.
— Просыпаюсь, записка лежит, а тебя нет, — жалобно заскулил он. — А я и задремал-то всего на минутку. Сморило меня. Ну все, думаю, не дождалась Аня, свинтила, а я ей еще самого главного не рассказал.
— Гриш, ты о чем толкуешь? О Зинаиде? Вспомнил что интересное?
Мое предположение Гришку здорово удивило.
— Что я мог вспомнить, если ничего не знаю? — с искренним недоумением возмутился он. — Я про себя хотел посоветоваться.
Кляня себя за легкомыслие и излишнюю мягкотелость, я раздраженно вздохнула. Ну вот, сделала доброе дело! Дала свой телефон алкоголику, теперь будем расплачиваться. Он от нечего делать повадится звонить каждый день, а мне хоть номер меняй. Достанет ведь своими звонками!
— Послушай, Григорий, — сурово проговорила я. — Телефон тебе на крайний случай дан. Звонить по нему, чтобы просто потрепаться, не следует. Я человек занятой, и на пустую болтовню у меня времени нет.
— Ань, да ты что? — всполошился Гришка. — Разве ж я не понимаю? Только это не пустой звонок, мне и правда посоветоваться нужно. Приезжай, а?
— Гриша, ты в своем уме? — ласково поинтересовалась я. — Я сейчас нахожусь далеко, даже не в Вуславле. Представляешь, сколько мне до тебя ехать?
— Ань, будь человеком, приезжай. Пожалуйста! Боюсь я!
Он почти плакал, и, хотя я хорошо знала, чего стоят слезы алкоголиков, сердце у меня дрогнуло.
— Ладно, жди. Через часок буду, — сердито буркнула я.
— Ты только не обмани. Обязательно сегодня приезжай, — заныл Григорий, а потом вдруг затих и упавшим голосом прошептал: — Потом, может, уже и не свидимся. Убьют меня.
— Ну что у тебя стряслось? — спросила я с порога, стоило Григорию открыть мне дверь.
Странно, но он был почти трезв. Учитывая то количество водки, что он при мне оприходовал, это было просто удивительно.
«Наверно, водка была «паленая», — нашла я единственно разумное объяснение такому удивительному явлению, следуя за Григорием по коридору.
Едва мы вошли в комнату, как он тут же принялся жаловаться:
— Я, Ань, последнее время спать не могу. Выпью, засну и через час просыпаюсь.
— Может, пить не нужно? — внесла я конструктивное, с моей точки зрения, предложение.
Однако таковым оно казалось только мне, Григория же повергло в шок.
— Ты что? — возмутился он. — Тогда вообще не засну! Так и буду всю ночь сидеть и в угол таращиться.
Все эти доводы и рассуждения мне были не в новинку, от мамаши в юности наслушалась. Если б дело было только в лекарстве от бессонницы, тут же развернулась бы и уехала. Но я помнила его последние слова в нашем телефонном разговоре. Это его потерянное «Убьют» никак не шло из головы, и я решила набраться терпения и разобраться.
— С чего это ты так занемог? Из-за Зинаиды переживаешь?
Гришка маетно вздохнул:
— Зинку, конечно, жалко. Неплохая баба она была. Только спать я перестал, когда про окно узнал.
— Что за окно?
— В Зинкиной комнате. Понимаешь, как Зинку-то нашли да опознали, милиционеры сюда сразу и приехали. Комнату осмотрели и опечатали.
— Всегда так делают, — заметила я.
— А то я не знаю, — нетерпеливо отмахнулся он. — Только на следующий день соседка на кухне и говорит...
Гришка призадумался и затих. Подождав немного, я решила его поторопить:
— Что она сказала, Гриша?
Гришка очнулся, моргнул и потерянно пробормотал:
— У Зинки в комнате окно открыто.
— И что? Может, она сама его и открыла, а потом забыла закрыть.
Григорий выразительно постучал себя пальцем по лбу:
— Думай, что несешь! Зинка хоть и с придурью была, но по жизни лучше нас с тобой соображала. Чтоб она, из дому уходя, окно оставила открытым? Да никогда! Обнесут же вмиг. Тут ушлых малолеток знаешь сколько вокруг слоняется? У нее, конечно, брать было нечего, и это вся округа знала, но Зинка порядок понимала. Дом есть дом! Нет, не могла она окно не запереть!
Вспомнив затхлый запах в Зинкиной конуре, я неуверенно предположила:
— Может, кто из милиционеров открыл?
— Нет, — энергично замотал лохматой головой Григорий. — Они бы штору отдернули, когда открывали. А тут занавески сдвинуты.
Он заговорщицки понизил голос и, таинственно сверкая глазами, сообщил:
— А створка-то аккуратно притворена. Издали и не разглядишь, что она не на шпингалете.
— А соседка как разглядела? — спросила я, начиная сомневаться в Гришкином рассказе.
На собственном горьком опыте знала, какое богатое воображение у алкоголиков, особенно если конечной целью повествования является выклянчивание денег на бутылку.
Гришку мое недоверие прямо-таки изумило.
— Так она ж шла по-над домом. Мимо окна, понимаешь? Ну из любопытства глаза и подняла. Вблизи ведь видно, что створка только прикрыта, — глядя на меня, как на неразумного ребенка, терпеливо втолковывал он мне.
— А другие ходили и не видели?
— Да кто там особо ходит? — возмутился Гришка моей глупости. — Ты погляди, где мы живем! На самом же краю живем! Дальше нас только свалка, кусты далее. Не веришь, давай сходим, сама посмотришь.
— Потом, — отмахнулась я. — Ты мне лучше объясни, чего это ты так разволновался из-за окна? Ну открыто и открыто, тебе что за дело?
— Если не Зинка, так кто его открыл? Чужой! А зачем он туда полез?
— Местные решили поживиться.
— Местные не полезут. Они ж не дураки, знают, что у нее ничего не было.
— Тогда кто?
— Этого я не знаю, — сердито набычился Григорий. — А вот за чем лезли — догадываюсь.
Гришкина загадочность мне уже порядком надоела, и я не выдержала, прикрикнула на него:
— Слушай, не тяни! Если что путное знаешь, говори. Мне еще в Москву возвращаться.
Григорий препираться не стал. Надувшись, подошел к кровати, откинул матрас и извлек из-под него цветастый целлофановый пакет.
— Вот! — объявил он, торжествующе потрясая им в воздухе.
— И что это?
— Документы.
— Что за документы?
— Старые. Еще царских времен.
Я подозрительно прищурилась:
— Откуда они у тебя? Искали ж у Зинки! Не сам ли ты и лазил в то окно?
— Скажешь, — не на шутку обиделся Григорий. — Сдались они мне. Да если б я знал, чем все обернется, духу б их тут не было.
— Так откуда они все же у тебя взялись?
— Зинка притаранила, — проворчал он. — В тот день, когда на свиданку собиралась. Ну ты понимаешь, о чем я...
— Да понимаю я, понимаю. Ты не тяни, рассказывай.
— Сама знаешь, поругались мы с ней, — обстоятельно начал излагать Гришка. — Она меня отшила, я обиделся и к себе ушел. Сижу тут, злюсь. Вдруг дверь открывается, и нате вам! Зинка на пороге вот с этим пакетом в руках. «Злишься?» — спрашивает. Я ее, конечно, послал. Только с нее как с гуся. Стоит довольная, хохочет. Нравилось ей меня злить, всегда стервой была. А потом смеяться перестала и серьезно так говорит: «Гриша, пусть у тебя это полежит. Мне спокойнее будет». Пока я соображал, что бы ей этакое ответить, она сама пакет под матрас и сунула. И к двери пошла, будто и не было ничего. А на пороге вдруг задержалась и тихо сказала: «Ты только никому про него не рассказывай. Просто забудь. Целее будешь». Стыдно сказать, но я испугался. «Что там у тебя? Бомба?» А она, зараза, опять лыбится: «Можно и так посмотреть. Бумаги там, только для некоторых они похуже бомбы будут».
— О ком она говорила? — спросила я.
— Так не сказала! Просто повернулась и ушла.
Я ткнула пальцем в пакет, который он крепко прижимал к груди, и строго спросила:
— Ты хоть понимаешь, что произошло? Если Зинаида говорила правду, так ее, скорей всего, из-за этих документов и убили!
— Не дурак, понимаю, — вздохнул Григорий. — Потому и не сплю ночами. Тот ведь может додуматься, что документы у меня. Раз в Зинкиной комнате нет, так где они? У Гришки! Больше не у кого!
— Правильно мыслишь, — согласилась я. — Что думаешь делать?
И тут Гришка взмолился. Выкатив глаза и подавшись всем телом вперед, он жалобно заканючил:
— Слушай, забери их у меня. Пожалуйста! Ну не могу я спокойно жить, пока они лежат в моей комнате.
— Взять я, конечно, могу. Ноты пойми простую вещь...