Я замолкла, прикидывая, как бы это половчее донести до него горькую правду о почти неизбежной кончине.
— Ну чего? Говори!
— Если что, этот финт тебе не поможет. Убийце, если Зинку действительно убили из-за них, до зарезу нужны эти документы. И он твоим клятвам не поверит.
— Поверит! Еще как поверит! Я всем растрезвоню, что ты их у меня забрала. Все ж видели, как ты сегодня два раза сюда приезжала. Вот и скажу, что за документами. Продал я их! Если скажу, что продал, обязательно поверят! Берешь?
— Уговорил, беру. Только мне ведь тоже подставляться не хочется, поэтому сделаем так...
Гришка вытянул тощую шею, ожидая моего решения.
— Скажешь, купила я их для Голубкина. Запомнишь?
— А это кто?
— Серьезный человек. К нему убийца точно не сунется.
— Лады. Мне без разницы. Голубкин так Голубкин. Лишь бы избавиться от этой папки.
— Кстати, что в ней?
— Дело. Я не читал, но на обложке написано: «Дело. Департамент полиции».
— Значит, давай, Григорий, мы с тобой так договоримся, — произнесла я и задумалась, как бы подоходчивее изложить ему суть того, что от него требовалось.
Гришка смотрел на меня настороженно, даже, казалось, дышать перестал от напряжения.
— От папки я тебя избавлю! — сказала я, и Григорий облегченно перевел дух. — Но ты, Гриша, мне эту услугу должен будешь отработать.
— Как? — не на шутку испугался Гришка.
— Не бойся! Ничего непосильного не попрошу! Ты тут в округе каждую собаку знаешь, так?
Гришка согласно мотнул лохматой головой:
— Ну!
— Тебя тоже каждый знает. Вот тебе и карты в руки! Займешься частным сыском!
— Чего?!
— Про Зинку расспрашивать будешь! — рассердилась я.
— Что спрашивать?
Гришка смотрел на меня круглыми глазами, и видно было, искренне не понимал, чего я от него добиваюсь.
— Нужно подробно разузнать, что с Зинаидой происходило в день убийства. Что делала, с кем разговаривала, куда она ходила, кто к ней приходил. Мне все интересно, а твои вопросы у местного населения настороженности не вызовут. Зинка тебе не чужая была... Так что, будь уверен, расскажут все без утайки.
— Зачем тебе?
Своими мыслями и подозрениями о причине Зинкиной смерти делиться с Гришкой я не собиралась. Это могла быть папка, а могли быть и мои расспросы об Ольге Петровне, матери Ефимова. К чему голову мужику забивать? Она у него и так не больно крепкая, а от обилия информации вообще может кругом пойти, и тогда проку от Гриши не будет никакого. Поэтому я скроила скорбную мину и задушевно произнесла:
— Правду о ее гибели желаю узнать. Мы с Зинаидой подружились в прошлый раз, и она мне здорово помогла. Не хочу, чтоб ее убийца безнаказанным остался. А милиция, сам знаешь, усердствовать не станет.
Гришка согласно кивнул:
— Это точно. Зинка им как кость в горле была.
— С чего это?
— Так скандалила ж без конца, — изумился он моему непониманию. — Нрав у нее чересчур горячий был. Чуть что не по ней — сразу в драку лезла. И вот что характерно: что под руку подвернется, тем и лупит. Так заводилась, что в запале и пришибить могла. Соседи, естественно, тут же милицию вызывали, ну а милиция ее в участок...
Я задумалась. Об этой черте характера покойной мне известно не было, а ведь подобная скандальность могла кому-то и не понравиться...
— Так, может, ее кто из местных? — поделилась я с Григорием внезапно пришедшим на ум предположением. — По старой обиде? И папка здесь тогда ни при чем, а ты только зря перепугался.
— Может, и так... Зинка та еще штучка была! И покуражиться любила, и поскандалить, и туману напустить. Вот тут на днях в Москву моталась...
— Когда? — встрепенулась я.
Григорий одарил меня задумчивым взглядом и неуверенно произнес:
— Ну точно день я тебе не скажу...
— А ты вспомни! Когда это было? К примеру, после моего появления или до него?
Гришка задумался, с трудом вспоминая недавнее прошлое, и наконец изрек:
— После тебя! Точно! Ты днем приезжала и журнал с Пашкиной физиономией Зинке оставила, а вечером она ко мне вместе с тем журналом и заявилась.
Григорий сморщился и с отвращением сплюнул на пол. Я насторожилась и спросила:
— Гриша, ты чего? Что-то случилось в тот вечер?
— Да ничего не случилось! Просто она мне все настроение тогда испоганила. У нее ведь еще половина той бутылки, что ты покупала, оставалась! Могли бы посидеть, как люди, поговорить... Так нет! Вместо этого она весь вечер держала в руках тот журнал, разглядывала фотки и нудила.
— Ее расстроило, что бывшие одноклассники стали такими успешными?
— Ну! Прямо за живое ее зацепило Пашкино богатство! Заколебала она меня своими воспоминаниями да жалобами на погубленную жизнь.
— А что именно вспоминала?
— Глупости всякие. Как росли, как в школу вместе ходили... Слюни пускала. Ты пойми, я и сам не прочь юность вспомнить, только чего зря нудить? А она как завелась! И несчастная она, и невезучая! Могла бы быть такой, как Пашка... Тоже как сыр в масле кататься. У нее оснований для того побольше, чем у некоторых, имелось, а вот не пофартило... А все потому, что судьба-злодейка обошла ее...
— У меня создалось впечатление, что недолюбливала она Павла, — осторожно обронила я. — Считала, что он Степана использовал.
— Это тебе Зинка наплела? — взвился Григорий. — Плюнь и забудь! Соврала, подлая! Лучше дружбана, чем Пашка, у Степки не было. Крепко они дружили, хоть и разные были. Пашка Степку вечно за собой тащил. И в школе, и потом, когда выросли. Думаешь, почему Степан в Москву подался? Пашка уговорил! И в институт он его пристроил! Уж я-то знаю! Степка мне лично рассказывал. Степан в столицу поначалу и перебираться не хотел! Ему и здесь неплохо было. Днем на фабрике трудился, а вечерами с ребятами у ларька ошивался. Кабы не Пашка, таким, как мы все тут, стал бы! Это Пашка его на ум наставил. В столицу перетянул, к экзаменам подготовил, с нужными людьми переговорил. Иначе, считаешь, Степан поступил бы в московский институт? Да ни в жизнь! С нашими-то знаниями! Это все Пашка! Точно тебе говорю! А Зинку ты не слушай! Заполошная она была и злопамятная жутко. Оттого наболтала тебе всю эту чушь, что обида в ней кипела. Бросил нашу красавицу Пашка и в Москву укатил! И оно б все ничего, у Зинки после него много ухажеров перебывало, из-за всех не напечалишься, так, видишь, Пашка там в люди выбился! А это Зинке уже обидно! Считай, мимо носа счастье пролетело. Потому она и к Пашкиной жене прицепилась.
— А от нее ей что нужно было?
— А ничего! Бабская зависть! Мол, она, Зинка, в молодости куда лучше этой крашеной выдры была, только жизнь к ней спиной повернулась. Надоело мне все это слушать, ну мы и поругались.
— Так до ее смерти и не помирились?
— Скажешь! Весь следующий день она, конечно, дулась, а вечером снова явилась. Чистый конверт пришла просить.
— Кому писать собиралась?
— Да никому! Повод придумала, чтоб помириться. Сама прикинь, откуда у меня конверт? Кто его покупал?
Признав справедливость Гришкиного заявления, я спорить не стала.
— Дальше что было?
— А уже на другое утро я ее в коридоре встретил при всем параде и с сумкой в руках. Спросил, куда собралась. А она мне с гонором: «В Москву! По делам!» Представляешь?
Представить, что у Зинаиды могли быть какие-то дела в столице, было сложно, в чем я Гришке честно и призналась. Он меня понял и от всей души поддержал:
— Да врала она все! Какие дела?
— Зачем же тогда ездила?
— А бес ее знает.
— Может, родственников навестить?
— С ума сошла? Какие родственники? Вся ее родня тут жила, тут их и похоронили. И папашу запойного, и старшего брата. Тот тоже пил не просыхая, пока зимой под забором не замерз.
— Мать тоже пила?
— Нет... Работала она как лошадь. Всю семью одна кормила.
— На фабрике трудилась?
— Это папаша с Зинкиным братом на фабрику, когда трезвые были, заглядывали. А мать у них по чужим домам горбатилась. Наталья была женщина ловкая и аккуратная... Ну и Зинка, когда подросла, ей помогала.
— Как ты Зинкину мать назвал? Наталья?
— Ну... Звали ее так. Наталья! Чего ты удивляешься?
— Да ничего... Продолжай!
— Так вот! Наталья была такая чистюля, аж странно. И заметь, все по хозяйству делать умела! Потому и нанималась к людям. Где квартиру уберет, где белье постирает. Еще у нее старуха одна была. Так она за ней несколько лет ухаживала. Каждый день как на службу ходила. А еще она девочку нянчила. Только это все не у нас, а в городе. В бараках таких бар нет, сами все делают.
— В общем, жили, как все, — подвела я итог. — Только все это, Гриша, не мешает иметь родственников в столице. Отец с матерью у Зинаиды местные были?
— Спрашиваешь, из Вуславля они или нет?
— Да.
— Понятия не имею. В бараки они приехали, когда у них уже двое детей народилось. А откуда взялись и где раньше жили, я никогда не интересовался.
— А родня в этом городе у них была?
— Вот это знаю точно! Ни души! Зинка не раз плакалась, что помрет и похоронить некому будет.
— Ладно, с этим выяснили. Вернемся к поездке. Значит, утром Зинаида отбыла в Москву на весь день. Что говорила, когда вернулась?
— Ничего особенного не говорила, но выглядела очень довольной. Сказала только, что все уладила, как хотела. Давно, мол, ей в Москву съездить следовало.
— Думаешь, правду говорила?
— Похоже, что так. С деньгами вернулась и с обновками. Я, честно говоря, как увидел, на что она гроши потратила, не выдержал, высказался.
— Что за обновки?
— Побрякушки бабские! Сережки да кольцо с этой... с брошкой.
— Неужели?
— Не веришь?
Возмущенный до предела Григорий шустро кинулся к батарее парового отопления и извлек из-за нее небольшой полиэтиленовый мешочек. Вытряхнув его содержимое на стол, запальчиво выкрикнул:
— Сама гляди! — и пока я внимательно разглядывала вещицы, топтался рядом, нетерпеливо вытягивая шею. В конце концов не выдержал и раздраженно спросил: — Они Зинке нужны были? С ее-то помятой рожей да золото на себя цеплять!