Стояла зима сорок второго. Ночь, стужа, снегу по пояс, в городе комендантский час. По улицам без пропуска не пройдешь. И тут вдруг стук в дверь. Громкий, требовательный. Лили с юности таких боялась. Ночной стук в дверь мог означать только плохое, и Лили долго колебалась, прежде чем решилась откинуть засов. Оказалось, это Антон. В шапке-ушанке, в ватнике, с солдатским рюкзаком на плече. Худой, шрам через всю щеку.
— Ты? — не то выдохнула, не то всхлипнула она. — Откуда?
— Впустишь? — криво усмехнулся он.
Тут только Лили сообразила, что стоит на пороге, загораживая проход. Схватив Антона за руку, втащила в комнату и тяжело припала к его груди. Припала и зарыдала. В голос. Взахлеб. В три ручья. Он кинул рюкзак на пол, осторожно обнял ее за плечи и тихо зашептал на ухо:
— Успокойся. Не нужно. Все уже позади.
— Они тебя отпустили? — подняла она к нему заплаканное лицо.
— Да. На фронте не хватает командных кадров.
Лили дернулась, как от удара, хотела сказать что-то резкое, но опомнилась и прикусила язык. Это опять, как раньше, привело бы к размолвке, а она была счастлива и не хотела омрачать свое счастье ссорой. Вместо этого тихо спросила:
— Надолго ко мне?
— До утра. Завтра днем нужно явиться в горвоенкомат.
Сообразив, что сейчас уже середина ночи и до утра осталось всего ничего, а значит, для счастья ей отпущено лишь несколько часов, Лили заметалась по комнате. Быстро разожгла печь, быстро поставила на нее ведро с водой. Это чтобы вымыть его с дороги. Быстро принялась подогревать вчерашний суп и картошку. Чтобы накормить, хоть немного, хоть тем, что есть. И что бы ни делала, глазами неотступно следила за ним. Ей казалось, отведи она взгляд на одно мгновение, и Антон бесследно исчезнет, как мираж.
Под утро, когда они, тихие и умиротворенные, лежали рядом, когда голова Лили уютно покоилась на плече Антона, она спросила:
— Ты уже знаешь про отца?
— Нет.
— После того как тебя арестовали, я бегала, узнавала... Про тебя сказали: десять лет лагерей, а про Сергея Васильевича...
Лили сглотнула жесткий комок и твердо закончила:
— Высшая мера. Расстрел.
Антон долго молчал, и она ему не мешала. Знала, тяжелые вести переживают без слов. Громкие слова нужны, когда чувства молчат, а Антон очень любил отца. Когда, намолчавшись, он потянулся за папиросами, она спросила:
— Ты идешь воевать... Неужели простил?
— Кого?
— Власть. Тех, кто поломали твою жизнь и жизнь твоего отца. — Антон ничего не ответил, тут бы и ей замолчать, а она уже не могла остановиться. — Неужели не понимаешь? Тебя выпустили не потому, что ты ни в чем не виноват. Просто они сейчас нуждаются в тебе, а кончится нужда, и тебя снова могут отправить назад, гнить в лагерях.
Она не говорила. Она кричала, яростно выплевывая слово за словом и сверля его гневным взглядом.
— Прекрати! — оборвал он ее. — Страна в опасности, и, если я могу помочь, я сделаю это.
— Почему?!
— Потому, что должен! Можешь не верить, но я счастлив, что нужен ей. Значит, меня простили, и я кровью смою свой приговор.
— Кровью?! Приговор, которого не заслужил?! Это что? Расплата за грехи, которые не совершал? Да ты больной! Все вы больные! Покорно идете под нож палачей и еще благословляете их!
— Замолчи!
— И все забудешь? — не унималась она.
— Нечего забывать! Это была ошибка. Понимаешь? Трагическая ошибка!
— Ты такой глупец, что веришь в ошибки? У них все продумано и просчитано! Сначала они уничтожили нас, потом взялись за вас! Весь вопрос, кто будет следующим. Но кто бы ни был, вы это заслужили!
— Ты не о том говоришь! Я иду защищать свою страну и свой народ. Это святое.
— А высшая мера? Расстрел твоему отцу? Это тоже народ? Или кто другой?
Слово за слово, и они поссорились. Антон вскочил, быстро собрался и, хлопнув дверью, ушел. Ей бы броситься за ним, остановить, попросить прощения... Но она ничего этого не сделала. Не смогла себя пересилить. Поганый характер, проклятая гордыня. Всегда так было. С мамой, которую она любила, но которой не смогла простить ее покорности перед судьбой. С Ксюшей, которая ни в чем не была перед ними виновата. Конечно, Сидельников был ей отцом, но ведь родителей не выбирают... А Ксюша оказалась морально куда выше ее, Лили. Она сознательно приняла вину отца на себя и нашла силы прийти каяться, вымаливать прощения у вдовы безвинно убитого. А Лили никогда не умела ни каяться, ни прощать. Почему, когда Ксюша принесла им вещи отца, которые Сидельников снял с его холодеющего трупа, Лили выгнала ее вон? Почему не приняла их с благодарностью? Потому что гордыня обуяла. Уверенность, что только она знает, как правильно! И поплатилась за это! Одна осталась. Совсем одна.
В углу комнаты в детской кроватке беспокойно заворочался спящий ребенок. Лили вскочила, поправила сползшее одеяльце и задумалась. Как мирно спит... Никаких забот пока не ведает... Неужели, когда вырастет, пойдет тем же тернистым путь, что и они с Антоном? С потерями, ненавистью, предательством, завистью... Нет, только не это! Господи, пощади! Зачти все страдания его близких и прости те грехи, что оно совершит в будущем, ее дитя!
Глава 26
Накануне мы с Аллой Викторовной договорились, что я приеду к ней на следующий день утром, но не слишком рано, часиков в двенадцать. Ей так было удобнее, поскольку к этому времени ее супруг уже отбудет по своим неотложным депутатским делам и мы сможем спокойно поговорить с глазу на глаз. Однако то, что устраивало Аллу Викторовну, совсем не подходило мне. Я-то как раз была совсем не против встретиться с Ефимовым, поскольку то, что собиралась сказать, касалось й его. В общем, не стала я ждать назначенного часа, выехала из Москвы пораньше и уже в начале одиннадцатого стояла на пропускном пункте их элитного поселка. Хотя Ефимовых я навещала не так часто, охрана уже знала меня в лицо, а все потому, что девушка я приветливая и с обслугой держусь без заносчивости. И дело здесь не столько в характере, сколько в опыте. Жизнь научила со всеми ладить. При моей работе никогда не знаешь, кто может пригодиться, а прислуга все замечает и всегда в курсе всех событий. Короче, ребята встретили меня улыбками, я тоже в долгу не осталась. И улыбнулась в ответ, и шуточку отпустила, и пококетничала слегка. Довольные возможностью немного скрасить монотонность службы, парни мое старание оценили и, когда я между делом задала несколько вопросов, отмалчиваться не стали. Расставались мы очень довольные друг другом. Я — оттого, что разжилась информацией, они — от нежданно свалившегося на них развлечения.
Мое появление Аллу Викторовну не обрадовало, а поскольку, в отличие от меня, она прислугу держит в строгости, то и со мной церемониться не стала.
— Вы слишком рано. Павел еще не уехал. — Она недовольно скривилась и для большей убедительности даже губы поджала.
— Так уж получилось, — беззаботно отозвалась я и в ответ на ее кислый взгляд улыбнулась особенно лучезарно.
— Провожу мужа, тогда и поговорим, — заявила Алла Викторовна, бесцеремонно впихивая меня в ближайшую к выходу дверь.
Водворив меня в небольшую комнату непонятного назначения, она тут же исчезла. Я и слова вымолвить не успела, как перестук ее каблуков раздавался уже где-то вдалеке. Сделав несколько шагов, я остановилась и задумалась. Идти разыскивать Ефимова по всему дому было до крайности неприлично, а перехватывать его на выходе — не имело смысла. Пока я мучилась сомнениями, дверь приоткрылась и в комнату бочком проскользнул Макс.
— Привет, — белозубо улыбнулся он, и я, не удержавшись, улыбнулась в ответ.
Хоть и непутевый был младший Ефимов, но в обаянии ему отказать было невозможно.
— Зачем пожаловали к нам с ранья? Неужели закончили расследование и приехали отчитаться?
— Точно, — усмехнулась я.
— Неправильно выбрали время. — Он забавно скривился. — У нас сегодня ответственная пресс-конференция. Будем доносить программу своей партии до прессы и телевидения. Журналистов соберется тьма! Со всех каналов и газет! Отец с Можейко вчера до поздней ночи над докладом корпели, готовились. Сейчас отчалят.
— Жаль, хотелось бы, чтобы и он при разговоре присутствовал.
— Так вас же мать нанимала! Ей и отчитайтесь! Отец при чем?
Не дождавшись ответа, подобрался ближе и с любопытством заглянул мне в лицо.
— Или что интересное нарыли? Не желаете со мной поделиться? Помнится, договор у нас с вами был...
Я отрицательно помотала головой:
— Позже.
Макс скроил уморительную рожу:
— Боитесь, что растрезвоню? Зря! Я, если требуется, могила!
Я оценивающе глянула на него. Чем черт не шутит... Вдруг и правда удастся его уломать...
— Просто так не скажу, но если предложение о сотрудничестве еще в силе... В общем, мне опять нужна помощь.
— Вам никогда не говорили, что вы пройда? — Макс беззлобно усмехнулся.
— Говорили, но я не обижаюсь. Так оно и есть. Ну, каково будет решение?
Долго размышлять Макс не стал.
— Что от меня требуется? — с готовностью спросил он.
— Пустяки. Свидетельство о рождении Аллы Викторовны.
— Когда?
— Хотелось бы побыстрее.
— Тогда давайте прямо сейчас, — кивнул он и выскочил из комнаты.
Ждать его возвращения долго не пришлось. Уже через несколько минут Макс появился снова и без слов протянул мне зеленую книжицу. Посчитав свои обязательства полностью выполненными, с размаху плюхнулся на диван и, вальяжно раскинувшись на подушках, стал с интересом наблюдать за мной. Я же, не теряя времени, принялась изучать принесенный им документ. Так, родилась в Москве... Надо же, Алле Викторовне уже шестой десяток идет, а по виду никогда не скажешь. Смотрится великолепно... Графа «отец» — прочерк, «мать»... За дверью раздался перестук каблуков и раздраженный голос Аллы Викторовны, гневно отчитывающий за какой-то проступок нерадивую прислугу. Макс сорвался с места, выхватил у меня из рук свидетельство и быстро сунул его в карман брюк.