б должен был быть настоящим и принадлежать реально существующей личности. С одной стороны, это было немало, так как являлось основанием для продолжения расследования. С другой стороны, ничего такого, за что можно было бы зацепиться и двигаться дальше, я так и не узнала. Ни единого намека на участие представителей рода в сражениях, на честное выполнение общественного долга или какие-либо другие заслуги перед отечеством. Правда, один фрагмент на щите остался мной непрочитанным, и это вселяло некоторую надежду, но тут мне собственными силами точно было не справиться.
Отлепившись от спинки кресла, я потянулась к ящику письменного стола и достала пухлую записную книжку. Хотелось мне того или нет, но обращения к специалисту было не избежать. И я даже точно знала, к кому именно. Михаил Яковлевич Щетинин, хороший знакомый и известный знаток геральдики, вот кто мне был нужен!
— Михаил Яковлевич? Добрый вечер. Анна беспокоит.
— Анечка? Какой сюрприз! Рад слышать. Давненько мы не общались. Куда пропали? — раздался бодрый голос в трубке, и перед глазами моментально возникло добродушное полное лицо со старомодной бородкой клинышком и задорно поблескивающими глазками.
Помимо воли расплывшись в улыбке, я ответила:
— Никуда не пропадала, Михаил Яковлевич. Здесь я, в Москве. А не объявлялась потому, что дел много.
Михаил Яковлевич насмешливо хмыкнул:
— А сейчас вдруг выпала свободная минута? Или у вас ко мне дело?
— Дело, Михаил Яковлевич, дело, — покаянно вздохнула я. — Потому и беспокою.
— Анечка, что за странные слова? «Беспокою»! Меня может беспокоить моя подагра, но никак не красивая женщина. Запомните это. Я еще достаточно молод, чтобы получать удовольствие от общения с дамами. Особенно если они так юны, как вы.
— Обязательно запомню, Михаил Яковлевич.
— Отлично, по этому вопросу договорились. Переходим ко второму. — Голос старого ловеласа потерял игривость и стал деловитым. — Что за консультация нужна?
— Что может означать пушка с сидящей на ней райской птицей?
— И где вы такое видели?
— На гербе одного частного лица.
— Ага…
— Это сложный вопрос?
— Совсем не сложный. Пушка на лафете и птица — это герб Смоленского княжества. Появился в 1392 — 1393 годах, после возвращения князя Глеба Святославовича из Литвы и восхождения на княжеский престол Смоленска. Пушка выражает мощь города и сулит беспощадное возмездие любому напавшему на него врагу. Райская птица прозывается Гамаюн и символизирует мир, счастье и процветание.
— А что эта картинка может означать на гербе честного лица?
— Что его род берет начало на земле Смоленска…
Не успела я тепло распрощаться с говорливым Михаилом Яковлевичем, как ожил мой мобильник.
— Анна? — завибрировал в трубке мужской голос.
— Да.
— Ефимов беспокоит, — грозно рыкнули прямо мне в ухо.
Слегка опешив от неожиданности, я попыталась сообразить, что же такое могло столь внезапно понадобиться от меня господину депутату. Тот мое молчание расценил по-своему и с ходу пришел в крайнее раздражение.
— Откройте дверь, — гневно потребовал он. — Мне нужно с вами поговорить. Срочно.
— Вы что, ко мне приехали? — ахнула я.
— Естественно! — не скрывая неудовольствия, отозвался Ефимов. — Моя машина стоит у вас во дворе.
За те несколько секунд, что мы с ним пререкались, я успела прийти в себя, и потому мой ответ прозвучал достаточно холодно:
— Поднимайтесь, раз уж вы здесь. Надеюсь, этаж и номер квартиры сами знаете.
Ответом я удостоена не была, Ефимов просто взял и отключил мобильник.
Быстро смахнув разложенные на столе предметы в ящик стола, я окинула взглядом комнату и, плотно сжав губы, отправилась встречать незваного гостя.
Он влетел в квартиру подобно пушечному ядру и выглядел, прямо скажем, не лучшим образом. Легкое кашемировое пальто нараспашку, галстук сбит набок, совсем недавно так тщательно — волосок к волоску — приглаженная шевелюра распалась на непослушные вихры. По большому счету, мне до него дела не было, но про себя я непроизвольно отметила, что таким Ефимов мне нравился больше. Под напором распиравших его чувств та броня, что он так старательно и не один год наращивал на себе, не выдержала, треснула, словно хрупкая скорлупа, и распалась. Стоило ему перестать себя контролировать, как разом исчезли и отстраненная холодность, и заученная глянцевость, и выверенность движений, а под маской лощеного стареющего красавца вдруг обнаружился обычный российский мужик, который под горячую руку может и матерком пустить, и полновесную оплеуху отвесить. И таким, как ни странно это звучит, Ефимов казался мне и ближе и понятнее. А господин депутат, даже не подозревая о моих мыслях в отношении своей особы, прямо с порога, не дав мне рта раскрыть, напустился на меня.
— Я категорически запрещаю заниматься этим дурацким расследованием, — разорялся он. — Слышите? Категорически! Немедленно возвратите мне вещи, которые получили от моей жены, дайте слово молчать, и мы расстанемся по-хорошему. Обещаю! Я просто забуду о вашем существовании. Иначе… — Ефимов перевел дух и грозно закончил:
— Вы горько пожалеете об этом!
Пока он просто кричал, я слушала его с непроницательным лицом, но, когда Ефимов перешел на угрозы, я решила, что пришла пора поставить буяна на место.
— Павел Юрьевич! Вы забыли поздороваться, — заметила я.
Сказала я это тихо, не повышая голоса, но Ефимов от неожиданности запнулся на полуслове.
— Что такое? — опешил он.
Видать, и помыслить депутат не мог, чтобы ему перечили или прерывали. Мое беспардонное поведение повергло его в настоящий шок, и Ефимов глядел на меня, изумленно выкатив глаза. Понять его было можно. Депутатствовал он уже не первый срок, и за эти годы у него образовался определенный и, в общем, узкий круг общения: соратники по партии, спонсоры, просители. Ну еще избиратели. Но с этими приходилось вступать в контакт только во время проведения предвыборных кампаний. Все они держались с ним если не заискивающе, то, во всяком случае, уважительно и уж точно не позволяли себе его перебивать. А тут вдруг… У него в голове не укладывалось, что на свете существуют индивидуумы, способные разговаривать с ним на равных, потому что им от него ничего не нужно, а даже больше — им попросту нет де него дела. А между тем такие имелись, и их было немало, и я являлась одним из них.
— Это было во-первых, — невозмутимо продолжала я. — Во-вторых, возьмите себя в руки, перестаньте орать и объяснитесь спокойно.
Пока я все это говорила, Ефимов стоял передо мной набычившись, уперев в меня неподвижный, тяжелый взгляд. Я уж было решила, что кризис миновал, и он наконец успокоился, однако стоило мне замолчать, как гость взорвался новым яростным воплем:
— Да что вы себе позволяете?!
Огорченная, что надежды на мирное урегулирование ситуации не оправдались и придется проявлять жестокость, я легонько вздохнула и, подав в голос металла, принялась чеканить фразу за фразой:
— Это вы себе позволяете, Павел Юрьевич! Явились без приглашения и еще изволите кричать! А я, между прочим, у себя дома и вы мне никто! Так что утихомирьтесь и без нужных угроз изложите свои претензии.
Первым порывом Ефимова в тот момент было разразиться новой гневной тирадой, но он был тертым политиком и хорошо чувствовал, где проходит та черта, переходить которую ни в коем случае ни стоит. В том случае, естественно, если тебе от собеседника что-нибудь нужно.
Одарив меня неприязненным взглядом, Павел Юрьевич сцепил зубы так, что желваки заходили под кожей. Не меньше минуты потребовалось ему, чтобы взять себя в руки, но когда он заговорил снова, то был почти спокоен.
— Извините, погорячился, — сдержанно произнес Павел Юрьевич.
— Извинения принимаются. Пройдемте в комнату и все обсудим.
Дождавшись, пока гость устроится в кресле, я вежливо поинтересовалась:
— Чай, кофе?
— Ничего не нужно, — нетерпеливо буркнул он в ответ.
Уговаривать я не стала. Сама не горела желанием разводить китайские церемонии, а угощение предложила исключительно из вредности: мол, мы хоть и не депутаты, а тоже не лыком шиты. Получив отказ, согласно кивнула, опустилась в кресло напротив и вполне мирно спросила:
— Так что случилось?
Ефимов к тому моменту уже окончательно пришел в себя и потому ответил так же мирно:
— Когда я увидел вас у нас в доме, решил, что Алла заинтересовалась антиквариатом, а вы ее консультируете. И тут вдруг выяснилось, что она затеяла собственное расследование. Не так давно ей в голову пришла совершенно бредовая идея насчет родословной… — Ефимов кисло скривился, будто лимон проглотил. — Происхождение… Дворянские предки… Гербы… Будь оно все неладно! После вашего отъезда у нас с Аллой произошел разговор… точнее, мы крупно поскандалили, и я строго-настрого запретил ей заниматься этой самодеятельностью. Алла пообещала, и вдруг оказывается, что она меня ослушалась. Естественно, я пришел в ярость. Не ожидал от него такого! Мы с женой живем дружно и обычно действуем согласованно, а тут вдруг… Короче, я вышел из себя, сел в машину и поехал к вам…
— Зачем?
Вопрос поверг Ефимова в изумление, и он вытаращил на меня глаза:
— Как это зачем? Забрать вещи, которые она вам отдала, и аннулировать все договоренности. Не нужно никакого расследования!
По его тону чувствовалось, что он снова начинает медленно закипать. Малейшее слово поперек — и неминуемо последует взрыв. Мне эти его перепады настроения были ну совсем ни к чему. Во-первых, я предпочитаю решать проблемы мирным путем, а во-вторых, и это главное, если бы мы снова начали ссориться, мне бы уже никогда не узнать, почему Ефимов так противится расследованию. Стараясь ничем его не спровоцировать, я рассудительно спросила:
— Что плохого вы усмотрели в затее жены?
Стараться-то я старалась, но получалось у меня неважно. Услышав вопрос, Ефимов так и подпрыгнул на месте: