– Что случилось?! – воскликнул он. – Что еще произошло? Почему вы до сих пор не связались с поверенным Фэррелайнов и не объяснили ему суть дела? – Он поднял брови. – Уж не хотите ли вы послать меня для этого в Эдинбург?
Все те чувства, которые юрист старался подавить в себе с момента первой встречи с Дэйли – страх, беспомощность, негодование, предчувствие грядущих бед, – вылились в обыкновенную вспышку гнева.
– Нет, не хочу, – сквозь зубы процедил он. – Вы что, воображаете, что я отправил Клементса рыскать по всему городу просто потому, что мне понадобился посыльный?! Если это – все, на что вы способны, значит, я зря потратил время – и свое, и ваше. Нужно было обратиться к кому-то другому. Господи, да к кому угодно!
Монк еще сильнее побледнел. Поведение адвоката сказало ему больше, чем напечатанный крупным шрифтом текст. Он увидел в нем страх и неуверенность, что для Рэтбоуна было хуже пощечины.
– Тело Мэри Фэррелайн по требованию ее дочери, Гризельды Мердок, было подвергнуто вскрытию, – холодно проговорил Оливер. – Нет сомнений, что она умерла от чрезмерной дозы лекарства – того самого, давать которое входило в обязанности Эстер. В связи с этим полиция обвиняет Эстер в убийстве с целью похищения жемчужной броши.
Он испытал горькое удовлетворение при виде того, как лицо сыщика стало мертвенно-белым, а в глазах его отразилось потрясение, словно на него внезапно обрушился неодолимый ураган. Несколько мгновений они стояли лицом к лицу в гробовом молчании. Все же Монк пришел в себя быстрее, чем мог ожидать юрист, и – следовало признать – быстрее, чем он сам.
– Полагаю, мы оба убеждены в невиновности Эстер? – ровным голосом проговорил Уильям. – Несмотря на любые доказательства обратного?
Рэтбоун слабо улыбнулся, вспомнив, с каким подозрением отнесся Монк к себе самому, когда очнулся, лишившись памяти, и как настойчиво плел он тогда паутину испытаний, чтобы понять о себе хоть что-то. По глазам детектива адвокат понял, что и тот вспомнил об этом же, и оба мгновенно ощутили полное взаимопонимание. Казалось, рухнула разделявшая их стена. Враждебность исчезла.
– Разумеется, – согласился Оливер. – Нам известны лишь обрывки истинной картины. Когда мы узнаем все, история предстанет в совершенно ином свете.
Сыщик улыбнулся, но затем в нем почти сразу проснулась прежняя агрессивность:
– А что позволяет вам полагать, что мы узнаем все? Разве кто-нибудь, черт возьми, знает всю правду о чем бы то ни было? Вы, к примеру?
– Иногда мне удается узнать достаточно для того, чтобы отвести возражения, – холодно проговорил Рэтбоун. – Это приносит неплохие результаты. Так вы готовы оказать мне практическую помощь или предпочитаете, стоя здесь, вести дискуссии на отвлеченные философские темы?
– Ах, практическую помощь! – вскинув брови, саркастически усмехнулся Монк. – Что вы имеете в виду? – Он скользнул взглядом по столу в поисках каких-либо свидетельств активности адвоката, но ничего не обнаружил.
Оливеру было бы нетрудно объяснить ситуацию: с момента ухода Дэйли и до появления Уильяма он был занят завершением неотложных дел, чтобы получить возможность полностью отдаться делу Фэррелайнов. Однако он не желал оправдываться перед детективом.
– Существуют три возможных объяснения происшедшего, – заговорил он ровным голосом.
– Ну, естественно! – перебил Монк. – Мэри могла по ошибке принять слишком большую дозу лекарства…
– Нет, не могла, – уверенно возразил Рэтбоун. – Сама она его вообще никогда не принимала. Если говорить об ошибке, то ее допустил кто-то, отмерявший порции препарата еще до отъезда из дома Фэррелайнов в Эдинбурге. Если же она приняла его сама, то лишь намеренно, а в таком случае следует говорить о само-убийстве, и это – второе из возможных объяснений. Однако все обстоятельства, да и характер леди, судя по словам Эстер, свидетельствуют, что это абсолютно невероятно.
– А третье объяснение – убийство, – закончил Уилья-м. – Но совершила его не Эстер, а кто-то другой.
– Вот именно.
– Или ошибка, или убийство. А кто готовил лекарство? – спросил Монк. – Врач? Или аптекарь?
– Не знаю. Это один из тех вопросов, на которые предстоит ответить.
– А что собой представляет ее дочь – эта Гризельда Мердок? – Не в силах усидеть на месте, детектив начал в нетерпении ходить по кабинету. – Что вам о ней известно?
– Только то, что она недавно вышла замуж, ждет ребенка и необычайно тревожится о своем здоровье. Миссис Фэррелайн ехала в Лондон специально для того, чтобы ее успокоить.
– Успокоить? Что вы имеете в виду? Чем она могла ее успокоить? Что такое было известно ей, чего не знала бы сама миссис Мердок? – Монк разозлился, словно нелепость ответа свидетельствовала о глупости его собеседника.
– Послушайте, вы! Я же не акушерка. Я понятия не имею, в чем там дело! – сердито отозвался Рэтбоун, вновь усаживаясь в кресло. – Может быть, Гризельда беспокоилась из-за какой-то болезни, перенесенной в детстве.
Пропустив этот ответ мимо ушей, Уильям задал следующий вопрос:
– Полагаю, эта семья достаточно богата?
– Похоже на то, но ручаться я, конечно, не могу. Это тоже предстоит выяснить, как и многое другое.
– Так что же вы намерены предпринять? Существуют же в Шотландии юристы! Семейство наверняка имеет поверенного. Как насчет завещания?
– Этим я займусь, – сквозь зубы процедил Оливер. – Но выяснение всего этого потребует времени. И каков бы ни был ответ, он не объяснит нам ни того, что произошло в поезде, ни того, кто подсунул в аптечку неправильную дозу лекарства, прежде чем они сели в вагон. В лучшем случае это поможет нам кое-что узнать о семейных обстоятельствах Фэррелайнов и о мотивах их поступков. Не исключено, что причина и в самом деле в деньгах, но не можем же мы сидеть сложа руки в на-дежде, что это подозрение подтвердится!
Вскинув брови, Монк с откровенным недоброжелательством смерил взглядом элегантную фигуру расположившегося в кресле адвоката. Того это, к его собственному удивлению, ничуть не рассердило. Пожалуй, он даже испытал некоторое удовлетворение. Его, скорее, вывело бы из себя, если бы детектив сохранял сдержанность. Это означало бы, что он не встревожен, не принимает ситуацию слишком близко к сердцу. А необходимо было, чтобы он испугался, – ведь опасность и в самом деле реальна! Только дурак не поймет этого.
– Я хочу, чтобы вы отправились в Эдинбург, – с еле заметной улыбкой заговорил Рэтбоун. – Расходы я, разу-меется, оплачу. Вам необходимо разузнать все, что возможно, о семействе Фэррелайнов – о каждом из них.
– А что собираетесь делать вы? – настойчиво повторил Уильям, остановившись у стола и весь напрягшись.
Оливер холодно посмотрел на него. Он понимал, насколько пока что слаба его позиция. Юрист чувствовал себя в своей стихии, находясь в зале суда, лицом к лицу со свидетелями и судьями. Он умел учуять обман, выстроить словесную ловушку и загнать в нее лжеца, умел выудить правду из-под нагромождений лжи, из тумана неведения и забывчивости. Подобно хирургу, тщательно зондирующему рану, он умел извлекать на свет скрываемые факты. Но сейчас у него не было необходимых свидетелей – кроме Эстер, знающей так безнадежно мало.
– Я собираюсь побольше узнать о медицинской стороне дела, – ответил он, – а также об упомянутых вами юридических фактах. И подготовиться к процессу в суде.
Слово «суд», казалось, подействовало на Монка подобно холодной воде, сразу выведя его из состояния раздражения. Он хотел что-то сказать, но раздумал. Пожалуй, все уже было ясно и без слов.
– Прежде я должен повидаться с Эстер, – спокойно проговорил сыщик. – Устройте эту встречу. – Лицо его окаменело. – Мне необходимо, чтобы она рассказала об этих людях, что только сможет. Нам понадобится все, что удастся обнаружить, – даже впечатления, слухи, мысли, воспоминания. В общем, буквально все. Бог знает, как мне заставить их принять меня и согласиться со мной разговаривать!
– Солгите им! – с кривой усмешкой отозвался адвокат. – Только не уверяйте меня, что этот способ претит вам!
Уильям бросил на него полный омерзения взгляд, но ничего не сказал. Чуть помедлив, он повернулся и направился к выходу.
– Вы что-то говорили о расходах, – с явной неохотой произнес он. Оливера неприятно резанула мысль, что Монк сейчас попросит денег. Он предпочел бы дать их без напоминаний – ради Эстер.
Прочитав во взгляде Рэтбоуна, что тот его понял, детектив пришел в ярость, взбешенный и тем, что его намерение оказалось столь откровенным, и тем, что юристу было известно его финансовое положение. А больше всего его, пожалуй, возмутила забота адвоката о мисс Лэттерли. Вспыхнув, он стиснул зубы.
– У Клементса все для вас приготовлено, – ответил Оливер, – в том числе билет на сегодняшний ночной поезд до Эдинбурга. Он отправляется в четверть десятого. – Юрист взглянул на золотые карманные часы, изящ-ную вещицу с гравированной крышкой. – Отправляйтесь домой и соберите все необходимое, а я пока договорюсь о вашем посещении тюрьмы. Пишите из Эдинбурга обо всем, что вам удастся узнать.
– Разумеется, – отозвался Монк и после минутного колебания распахнул дверь и вышел.
Всю дорогу домой он проделал в состоянии шока. Эстер обвиняется в убийстве! Это напоминало кошмар, не укладывалось в сознании и все же было реальностью при всей своей дикости и нелепости. У сыщика возникло чувство, словно он уже испытал нечто подобное когда-то прежде.
Он упаковал необходимое белье, носки, бритвенные принадлежности, щетку для волос и запасную пару обуви. Предугадать, долго ли ему придется пробыть в отъезде, было невозможно. Насколько Уильям мог вспомнить, ему раньше не приходилось бывать в Эдинбурге. Он не имел представления, холодно ли там. Может быть, там такая же погода, как в Нортумберленде? Но и те места он помнил крайне отрывочно: в памяти сохранились не ощущения, а лишь отдельные картины. Впрочем, сейчас ему было не до мыслей об этом.
Сыщик понимал, откуда ему знакомо это владеющее им гнетущее чувство – страх и смесь неверия с осознанием неоспоримой реальности происходящего. Это было похоже на то, что пережил он сам, ощутив себя одновременно и охотником, и дичью, когда впервые очнулся в больнице после случившегося с ним несчастья. Он не помнил даже своего имени и, расследуя дело об убийстве Джослина Грея, по крупицам открывал для себя собственное «я». Он и теперь, спустя два года, знал о себе самом далеко не все, и многое из того, что обнаружил, глядя на себя чужими глазами, что-то припомнив, а о чем-то догадавшись, смущало его, ибо некоторые из собственных качеств были ему неприятны.