— Ты себя очень глупо ведешь, — объявил Макс, перекатываясь на спину и радостно улыбаясь в потолок, — очень, очень глупо. Я даже не берусь тебе растолковать, насколько глупо.
— Утром попробуешь. — Шарлотта забрала коробку с папиросной бумагой и машинку для скручивания сигарет, стоявшие у Макса на письменном столе. — А пока что я это все уношу к конюшне и там сожгу.
— На здоровье! — хихикнул Макс. — Получишь большое удовольствие, это хорошая штука.
Наутро он нисколько не раскаивался, однако немного нервничал, не зная, рассказала Шарлотта Александру или нет.
— Я ничего ему не скажу, — заявила Шарлотта, — если ты пообещаешь мне никогда больше этого не делать.
— Не стану я ничего обещать! — возмутился Макс.
— Почему? — поинтересовалась Шарлотта. — Тебя что, уже взяли на крючок?
— Шарлотта, голубушка, какая же ты наивная. Никто тебя не возьмет на крючок, если ты куришь травку. Она не больший наркотик, чем… чем кукурузные хлопья.
— Это ты бабушке можешь рассказывать, — весело ответила Шарлотта. — И папе.
— Шарлотта, ты ему ничего не скажешь, хорошо?
— Скажу, если ты не пообещаешь.
— Черт побери! — взревел Макс. — Шарлотта, не смей!
— Обязательно, Макс.
— Ну ладно, — покорно вздохнул он. — Ладно. Твоя взяла.
— Ты никогда, никогда больше не станешь этого делать. А если я узнаю, что ты этим занимаешься, я заявлю прямо в полицию. И учти, Макс, я не дурочка, я буду постоянно следить и проверять. Постоянно. И я искренне надеюсь, что ты не настолько глуп, чтобы таскать это в школу.
— Ну, много я с собой не ношу. Иногда прихвачу малость. Самую чуточку. Но ладно, нет так нет. И не смотри на меня так. Сказал — значит брошу. Мне даже доставит удовольствие показать тебе, как это легко и просто. Чтобы ты убедилась, что к травке не привыкают. Идет?
— Идет, — медленно проговорила Шарлотта. — Но завтра я собираюсь на несколько дней уехать. Доверять тебе в мое отсутствие я не могу. Поэтому я тебя возьму с собой. Чтобы за тобой присматривать и не спускать с тебя глаз.
— А куда мы поедем? Это отлично. Люблю путешествовать.
— В Ирландию.
— В Ирландию? Господи, зачем?
Шарлотта посмотрела на него и вдруг почувствовала, что мозг ее начал работать быстро-быстро и решение, которое она так долго откладывала, оказалось принятым почти без ее участия.
— Я тебе расскажу, когда мы туда приедем. А пока собери в дорогу то, что тебе понадобится. Я уже заказала тебе билет.
— А Джорджи едет?
— Нет. Она говорит, что не может, у нее экзамены в колледже сразу же после каникул.
— А она знает, почему ты едешь?
— Да, конечно, — ответила Шарлотта.
Когда они прилетели в Корк, там шел дождь — мелкий, серый, больше похожий на водяную пыль. Шарлотта принюхалась: воздух был какой-то странновато-сладкий, нежный и приятный.
— Похоже, мне тут понравится, — проговорила она.
Она забронировала по телефону места в гостинице «Ферма Хилскелин»; туда они добрались довольно поздно, потому что Макс по дороге настоял на том, чтобы заехать в Бларни и подняться там на сорокавосьмифутовые крепостные укрепления — поцеловать знаменитый камень.[20] Сама гостиница оказалась небольшим домиком в георгианском стиле, стоящим на полпути между Корком и Бэндоном; она ничуть не напоминала собой ту старую развалину, которую нарисовала в своем воображении Шарлотта.
Они ужинали (семгой, шотландским тетеревом и молочным пуншем, причем к ужину предложили несколько великолепных вин) в столовой таких идеальных пропорций, что она прекрасно смотрелась бы и в Хартесте, если бы ее туда перенести. После ужина сидели в гостиной возле громадного камина и пили кофе по-гэльски; Шарлотта посмотрела на Макса, вытянувшегося в кресле напротив нее, и вдруг подумала, что он выглядит совсем как взрослый и что он очень даже приятный попутчик; а подумав так, вздохнула.
— Боже, это еще что такое? — удивился Макс. — Мне вот хочется прыгать от радости, а не вздыхать.
— Так… ничего.
— Ну и ладно. Ничего так ничего. А ты мне собираешься все-таки рассказать, для чего ты сюда приехала?
— Да. Только вначале наполни стакан. И сядь получше, Макс: тебе придется выслушать кое-что неожиданное.
— Вот это да! — проговорил Макс, когда их очень длинный разговор подошел все же к концу. — Нет, чтоб мне провалиться!
— Крайне изысканная реакция, Макс.
— Да, я понимаю. — Он сидел сильно побледневший, и было видно, что ему стоит огромных усилий казаться веселым и непринужденным и делать вид, будто услышанное нисколько не выбивает его из равновесия. — Но и я не тот изысканный человек, каким считал себя до сих пор.
— Не думаю, что кому-нибудь из нас следует менять стиль и манеру поведения, к которым мы привыкли, — ответила Шарлотта, стараясь не подыгрывать тому настроению, которое только что прорвалось у него.
— Ну… не знаю. А если мой дорогой и любимый папочка был банковским клерком? Или мусорщиком? Никакой я не виконт. Во всяком случае, не настоящий. Так, подделка. Какой поворот в судьбе, а?
— Верно, — спокойно проговорила Шарлотта. — Но тебя пока еще зовут виконт Хэдли. Тебе по-прежнему предстоит унаследовать и имя, и титул, и все остальное. Ты и внешне похож на графа. Ты очень похож на папу. Именно это и сбивало нас с толку так долго. Не думаю, что для тебя теперь что-нибудь изменится.
— Наверное, — очень медленно произнес Макс, — наверное, именно поэтому я такой тупой.
— Макс, опомнись! Что за глупости ты говоришь! И откуда этот снобизм? В самых знаменитых домах Англии сколько угодно тупых графов.
— Да, но только не в Хартесте. Папа… Александр очень умен. И мама тоже была умной. И талантливой. Способной к творчеству. А у меня ничего этого нет. — Он мрачно пнул камин ногой. — Я давно уже стал задавать себе этот вопрос. Теперь мне все понятно. О боже. О боже. Лучше бы ты мне ничего не рассказывала.
— Макс, не говори глупостей. Я обязана была тебе рассказать. Я тянула с этим, сколько было возможно.
— Почему? Почему ты была обязана? Я был вполне счастлив.
— Ты можешь и дальше продолжать быть вполне счастливым.
— Возможно. — Таким мрачным, подавленным и угрюмым Шарлотта еще никогда в жизни его не видела.
— Прости меня, Макс, но я убеждена, что ты должен был обо всем этом узнать. Мы обе в этом убеждены. Я хочу сказать, что рано или поздно тебе все равно стали бы известны те слухи, что ходят обо мне и Георгине. И ты начал бы расспрашивать. Это могло стать для тебя страшным ударом.
— Ну, это и так страшный удар. — Он улыбнулся ей слабо, неуверенно. — Не знаю, как ты можешь относиться к этому так спокойно.
— Макс, я отнеслась не спокойно. Тогда, когда узнала. Это было ужасно. Но это произошло больше двух лет тому назад. Теперь я уже свыклась с такой мыслью. И Георгина была тоже очень, очень сильно расстроена. Ты же знаешь, она всегда была папиной любимицей. Они просто обожали друг друга. Они и сейчас друг друга любят. Она сумела пережить все это.
— И он совсем не хочет… говорить об этом? Ты абсолютно не знаешь, почему все так произошло? Что заставило маму так поступить?
— Нет. Он не хочет об этом говорить. То есть он признает, как я тебе сказала, что да, все это правда и что мама всегда жила своей собственной жизнью. Ему это явно причиняет ужасную боль. И кстати сказать, он продолжает думать, что мы-то все считаем тебя его сыном. Конечно, вполне может быть и так, что всему этому есть какое-то очень простое и естественное объяснение. Мы, например, с Георгиной с самого начала подумали, что, может быть, у него просто не могло быть детей; но в таком случае не было бы вокруг всей этой бессмысленной таинственности, он мог бы прямо нам об этом сказать, они могли бы взять приемных детей, сделать еще что-нибудь.
— Мой бог, — проговорил Макс, — бедный старикан. Заставила же она его покрутиться! Какой это, наверное, был для него ужас.
— Да, конечно. И он тем не менее всегда так благородно держался. Оставался верен ей, сохранял лояльность. Я имею в виду, когда у нее бывали запои, ну и все такое. Он ведь никогда, ни единого раза ничем не дал понять, будто она хоть на йоту меньше, чем само совершенство. Наверное, это и есть любовь.
— Да, наверное. Ты не…
— Я не что?
— Не думаешь, что, может быть, я и вправду папин? Я ведь действительно очень на него похож.
— Честно говоря, Макс, не думаю.
— Ну что ж. — Макс резко поднялся и от этого движения показался ей особенно высоким и совсем взрослым. — Незаконнорожденный сын отправляется спать. Он очень устал. Увидимся за завтраком, Шарлотта. Не буди меня рано.
Он вышел из комнаты, шагая тяжелее, чем обычно, и понурив голову, что было уж совсем на него не похоже. Шарлотта посмотрела Максу вслед и вздохнула. Она не думала, что разговор подействует на него так угнетающе. Глупость она сделала. Большую глупость. Для него все это наверняка стало ужасающим потрясением. Под всем своим внешним обаянием он, в общем-то, был болезненно самолюбив. А шестнадцать лет — опасный возраст. Особенно у мальчиков.
Наутро Макс выглядел повеселее. К завтраку он вышел слегка побледневшим, но в целом вполне владел собой.
— Я пришел к выводу, что мне все это, пожалуй, даже нравится. В конце концов, я ведь могу оказаться кем угодно. А это даже интересно. Быть может, во мне раскроется какой-нибудь пока не проявившийся талант: например, к скульптуре или балету.
— Честно говоря, я в этом сомневаюсь, — не удержалась Шарлотта, — но время покажет.
— Безусловно. Однако не думаю, что я последую твоему примеру и тоже займусь розысками моего дорогого папочки. А что, если он мне не понравится? Лучше уж я буду считать себя сыном графа Кейтерхэма, и к тому же так гораздо проще.
— Ну, это тебе решать. А папе ты что-нибудь скажешь?
— Нет. Не вижу в этом никакого смысла. Это его только расстроит, и больше ничего. Ему и так от всего этого скверно. Но твои поиски меня страшно заинтриговали. Когда мы отправимся к этой таинственной мисс Мейхон?