– Не волнуйся, она скоро образумится, – голос Джека Келли никогда не был слабым…
Стены дома вздрогнули от смеха. Смеялись все: папа, мама, Келл с приятелями, Пегги с мужем, даже Лизанна. Не смеялись только мы с Доном.
Я ненавидела себя в тот момент. Позже Ричардсон говорил, что так же ненавидел себя. Папа прав, мы действительно показались слабаками, потому что следовало просто встать и покинуть этот дом если не навсегда, то надолго.
Но мы с Доном сидели, я – вжавшись в свой стул и стараясь стать как можно незаметней, а он – молча опустив глаза в тарелку. Келли продемонстрировали свою силу и власть надо мной.
Хуже всего, что под эту власть попал и Ричардсон, я вдруг отчетливо поняла, что он не может противостоять Келли. Он, умный, талантливый, взрослый, уже достигший немалого в своей профессии, режиссер, чьи спектакли шли на Бродвее, терпеливо сносил глумление тупиц из колледжа, вся ценность которых состояла в накачанных мышцах. Приятели Келла хохотали над папиными словами, не задумываясь, подозреваю, что они не знали, кто такой Дон Ричардсон, кроме разве его национальности. Эти рослые тупицы не стоили и ногтя Ричардсона, однако им позволили обнажить зубы в смехе, и они пользовались этим.
– Грейси, покажи своему приятелю наши награды, пусть поймет, чем занимаются настоящие мужчины.
– Настоящие мужчины в том числе делают кино и ставят спектакли, мистер Келли. Кстати, получая за это немалые деньги.
Умница Дон уже понял, чем можно взять папу. Но он зря надеялся, что остается для Джека Келли уравнением с неизвестными. Папа не знал только о неоформленном разводе, остальное было известно.
– Да? – в голосе Келли прозвучала насмешливая заинтересованность. – Ваши заработки позволяют вам купить особняк или роскошную квартиру?
Из вопроса следовало, что Келли знают о месте жительства Ричардсона. Честно говоря, оно мне тоже не слишком нравилось, потому что Дон жил в том самом районе, куда мы ходили подглядывать за отбросами общества, в маленькой холодной комнате в доме, который никак не мог показаться достойным. Правда, самого Ричардсона это волновало мало.
– Позволят, я обязательно куплю, когда появится необходимость, – спокойно кивнул Дон.
Это не смутило папу, он фыркнул:
– А пока вы живете в хорошей гостинице? Или снимаете квартиру?
– Снимаю. Но бывает необходимость ради роли или режиссерской работы пожить и в неблагополучном районе.
– Джентльмен не должен жить в неблагополучном районе никогда! – загромыхал папа.
Я уже не помню, почему прекратился этот разговор, но спокойствие Дона и его умение отреагировать на неприятные вопросы мне очень понравились. Вдруг показалось, что могу спрятаться за его спиной от родительского гнева.
Многочисленные кубки на фоне черного бархата и фотографии спортивных фигур моих родственников Ричардсон разглядывал без особого восторга. Правда, один вопрос все же задал:
– Грейс, а где твои фотографии? Разве ты не присылала рекламные снимки или фотографии ролей? Там были очень удачные, ты безумно фотогенична.
Ричардсон прекрасно понимал, что кто-то из Келли все слышит, и говорил нарочно громко. Я промямлила что-то невразумительное. Что я могла ответить – что меня с детства не замечают в собственной семье, что мои успехи, какими бы ни были, успехами не считаются?
– Но здесь только спортивные…
– Почему же? – Дон ткнул пальцем в фотографии мамы на обложке журнала «Сельский джентльмен».
По моему затравленному взгляду и невнятному бормотанию он, конечно, все прекрасно понял и несколько неуклюже пытался дать понять Келли, что они не правы, что пора бы заметить и мои успехи. Помогло мало.
На наше счастье (или несчастье?) – мы отправились к дяде Джорджу. Вот где отдохнули душой! Дядя Джордж с Доном быстро нашли общих знакомых, общие интересы, даже воспоминания, им было интересно, и оба считали, что я непременно буду кинозвездой. Правда, дядя Джордж оговорился:
– Если не помешает Джек Келли. Не обращайте на него внимания. Если любите друг друга – женитесь. Никуда Келли не денутся, примут вас как есть. И не стоит их бояться. Если бы я боялся Большого Келли, то стал бы, как твой отец, спортсменом или строителем и просто завял бы. А я драматург и был актером, чем весьма горжусь.
Казалось, все будет хорошо, в семье Келли мы нашли поддержку, рядом с дядей Джорджем вдруг стало так спокойно и весело, что мы даже забыли о времени.
Однако радоваться было рано.
Дома нас встретило не просто молчание, оно было предгрозовым!
– Грейси, немедленно иди к себе!
Сказать, что Ма Келли возмущена, значит не сказать ничего. Она распространяла вокруг себя волны черной ярости. Что могло произойти в те часы, что мы провели у дяди Джорджа? Чувствуя, что если не подчинюсь, то просто получу тапкой по лицу (в детстве бывало и такое), я робко взглянула на Дона и отправилась к себе.
И снова мой возлюбленный не заступился, не принял удар на себя. Он только с сожалением наблюдал, как я поднимаюсь по лестнице. Если честно, я почувствовала себя такой незащищенной!.. Одна против всех Келли, дядя Джордж далеко и больше не заступится, а Дон подчинился.
Оказалось, что мама, не смущаясь неприличностью поступка, попросту перерыла вещи Дона, обнаружила там письмо от адвоката о разводе и упаковку презервативов. Что в этом страшного, неясно. Но Келли даже не удосужились прояснить ситуацию, потребовав, чтобы Ричардсон покинул дом немедленно!
Он уехал, и я осталась одна. Не просто осталась, меня посадили под домашний арест. Это действительно был арест, потому что я не могла выйти из дома, в Нью-Йорк мы съездили вместе с мамой, чтобы только забрать вещи, меня даже на выпускной не пустили и позвонить никому не позволили. Мало того, родители моих однокурсниц были поставлены в известность о неподобающем поведении Грейс Келли и преподавателя Дона Ричардсона! Им показалось мало унизить Дона, запереть меня, понадобилось еще и ославить на всю Академию.
Убедившись, что Дон покинул наш дом, меня вызвали для серьезного разговора.
– Как ты могла так обмануть наше доверие?! Тайком встречаться с человеком гораздо старше себя и к тому же актером!..
Но главный вопрос: не выскочила ли я тайком замуж за Ричардсона?
– Как я могла тайком выйти за него замуж, если вы сами мне показываете письмо о пока не состоявшемся разводе?
Родителей прорвало. Отец кричал так, что звенели стекла, мама пыталась более спокойным тоном выяснить, что же могло меня привлечь в еврее.
Попытка поинтересоваться, чем еврей Дон хуже ирландца Келла, вызвала новую бурю возмущения.
– Келл американец!
– Дон тоже.
– Он еврей, и этим все сказано!
Коммунистов и евреев отец не переносил на дух.
Меня не просто довели до слез, это была настоящая истерика. Я рыдала несколько часов.
Домашний арест был строгим, меня и на шаг не выпускали из дома без чьего-либо сопровождения. Я могла бы написать Дону и попросить сестер отправить это письмо тайком, но теперь не доверяла ни Пегги, ни Лизанне, помня то, как они хохотали вместе с Келлом и родителями, радуясь унижению Ричардсона. Раньше с Келлом мы были большими друзьями, я понимала его желание вырваться на свободу из-под жесткой опеки, теперь же и от брата не приходилось ожидать ничего хорошего.
Я рассказала о своем горе только Мэри Фрисби, подружке еще со школьных времен. А еще написала откровенное письмо своей соседке по комнате в «Барбизонке» Пруди.
Дома же установились более чем холодные отношения. Я не желала разговаривать с родителями, так легко распоряжавшимися моей судьбой. Мне девятнадцать, я сама зарабатывала на жизнь и уже имела профессию, могла себя содержать. Почему же нельзя выйти замуж за того, кого я люблю?
Что-то подсказывало, что дело не только в национальности Дона, скорее родители противились моей независимости. Я посмела сама что-то решать, зарабатывать, быть успешной и даже выбрать себе мужа по своему чувству, не спрашивая родителей. За это следовало примерно наказать, не то войду во вкус и вовсе перестану подчиняться.
Обедали молча, часто я вообще отказывалась выходить в столовую, объявляя, что болит голова. Потом потребовала, чтобы меня отпустили в Нью-Йорк, следовало забрать вещи, потому что занятия закончились. Мама отправилась со мной.
Вообще-то, родители были озадачены. Тихоня Грейс, конечно, не решилась уйти из дома, хлопнув дверью, или закатить ответный скандал, но разговаривать с папой и мамой не собиралась.
Мэри Фрисби интересовалась, почему я не могу просто уйти жить с Доном. К сожалению (или счастью?), это было невозможно, потому что Ричардсон женат, а я несовершеннолетняя. Это грозило бы ему обвинением в растлении несовершеннолетней и тюрьмой. Не сомневаюсь, что папа задействовал бы все возможные рычаги, чтобы упечь туда Дона надолго, потому что именно в Нью-Йорке совершеннолетие наступает в двадцать один год, значит, еще два года я была полностью во власти родителей.
Не знаю, что было бы дальше, не начни теперь помогать мне профессия. Ежегодно двое выпускников Академии получали приглашение играть в летнем театре округа Бакс в Нью-Хоуне, в Пенсильвании. Это считалось очень престижно, отказаться никому не пришло бы в голову.
Я получила такое приглашение! Мало того, в тот год ставили дядиных «Факелоносцев»!
– Дядя Джордж…
Он понял все без объяснений.
– Ты будешь там играть, даже если мне самому придется подраться с Джеком!
Это не помешало дяде отказаться прийти на спектакль, когда тот состоялся. Джордж Келли мотивировал это тем, что на спектакли летних театриков не ходит, хотя его приглашал продюсер выступления. Думаю, он не пошел, потому что боялся разочароваться в моей игре.
А права играть я добилась сама.
– Меня пригласили в театр округа Бакс, такой чести удостаиваются всего двое из выпуска.
Сказано таким ледяным тоном, что мама не нашла что ответить. Мы уже месяц не разговаривали, за столом во время обеда стояла почти гробовая тишина. Это страшно действовало на нервы, но я не желала разговаривать с родителями, а они желали дать понять мне всю преступность моего поведения. Келл и Лизанна тоже чувствовали себя неуютно, они не могли не понимать, что устроить такой прием Дону просто непорядочно. Можно было принять его нормально, а потом высказать все, что не устраивает.