дглядывавших в щелочку занавеса за собравшимся на спектакль залом, не сообщил:
– Грейси, твои папа и мама тоже здесь! Они сидят в первом ряду.
Хорошо или плохо, что я узнала о присутствии родителей до начала спектакля? Наверное, хорошо, потому что меня успели привести в чувство. Если бы увидела родителей после выхода на сцену, не смогла бы сделать и движения, испортив весь финал.
Спектакль коротенький, все же участвовавшие дети малы, все моего возраста или чуть старше, у многих та же проблема, что и у меня, – отсутствие выпавших молочных зубов, но это их не смущало, шепелявили уверенно. Я так не могла.
Мама и папа в зале, сидят в первом ряду!.. Это был повод не выходить на сцену! Вообще-то, моя роль не слишком нужна, вынести Младенца мог и кто-то другой, но сестра Дороти решительно пресекла все попытки паники:
– Ты играешь не только для своих родителей! Грейси, ты не должна подвести всех, с кем столько репетировала, нас всех. Слышишь? Соберись с духом и выполни порученное дело. Не думай о тех, кто сидит в зале, вот Младенец, ты должна отнести его в ясли и положить. Все, как было на репетициях, помнишь?
Конечно, я помнила, но на репетициях не было папы и мамы.
Я не знаю, что произошло, это было то самое перевоплощение, которое не всегда дается даже опытным актерам и считается проявлением таланта. В переписке сестра Дороти потом не раз напоминала мне об этом театральном опыте, я ей безумно благодарна за то, что не позволила сбежать, спасовать, ведь если бы я тогда отступила, больше попыток выйти на сцену не было бы вообще.
Наступил миг, когда пришла моя очередь… Сестра Дороти еще раз напомнила:
– Ты – Мать Мария, а в руках Младенец. Подойти и положить его в ясли… Дальше – занавес. Иди.
Я сделала шаг и… перестала существовать. То есть больше не было трясущейся от страха сопливой и шепелявой Грейси, у которой в первом ряду сидели строгие родители и любая оплошность могла стать роковой. Была Дева Мария и Младенец на руках. Моя игра в куклы, разговор с ними, общение, как с живыми, помогли.
– Не плачь, маленький… Сейчас я уложу тебя спать… тебе там будет тепло и удобно… Не бойся холода за стенами пещеры, в яслях тепло…
Что еще я тихонько шептала кукле в своих руках, не помню, но это была не кукла, а малыш, жизнь которого зависела от меня, которого я любила и берегла.
Я не очнулась даже от бурных аплодисментов, из состояния транса меня вывела сестра Дороти:
– Грейси, ты в порядке?
– А?
– Ты молодец! Послушай, как тебе аплодируют.
– Аплодируют?
За что мне аплодировали, за то, что я на минутку стала кем-то другим?
Из-за занавеса и впрямь неслись крики восторженных родителей (не моих):
– Молодец, Грейси! Как прекрасно сыграла!
Меня поздравляли все – сестры, подруги, родители других девочек. Моя мама была горда тем, что ее дочь не подвела, что именно я довела зрителей до слез, а папа… Папа вылил ушат грязи:
– Лучше бы занималась каким-то спортом, чтобы не набивать синяки и шишки из-за падений!
Дороти успела отвлечь меня, чтобы не слышала высказываний папы, об этом потом рассказала одна из подружек, чьи родители бросились поздравлять с успехом дочери моих. Я узнала об этом не скоро, иначе просто не вышла бы больше на сцену вообще.
На мое счастье, папа быстро забыл о моем театральном успехе и даже высмеивать дома не стал, потому я осталась уверенной, что это чудо перевоплощения может повториться.
Парадокс, но именно из-за родительского равнодушия мои театральные опыты на этом не закончились, если бы они и впрямь высмеяли меня в то Рождество, актрисы Грейс Келли не было бы.
В моей голове еще не созрело понимание, что стать кем-то можно не только в спорте, но и во многом другом, что добиться известности, даже славы, можно и не на спортивной арене и мечтать можно не только о победе в соревнованиях, но я уже почувствовала, что победить саму себя, свой страх, свое смущение, вызвать отклик у людей можно и не соревнуясь, что есть такое чудо – перевоплощение. Дядя Уолтер, тетя Грейс и дядя Джордж были актерами, и пусть ни один из них не стал великим, умение перевоплощаться позволило им заниматься любимым делом, дружа с миром и ни с кем не соревнуясь.
А еще лет в десять я увидела балет!.. Настоящий, русский. И заболела танцем настолько, что занялась им. Хореография, бальные, а потом и современные танцы…
– Грейси танцевать?! Да она и двигаться-то уверенно не способна!
Но я танцевала и двигаться научилась. Хорошо, что тогда я еще училась в Рейвенхилле, где поощрялось все, что доставляло радость и не противоречило морали. Балет не противоречил, но довольно быстро выяснилось, что я слишком высока и с таким ростом едва ли возможно танцевать рядом с Игорем Юскевичем, поразившим меня на спектаклях русского балета.
Пришлось переключиться на бальные, а потом добавить современные танцы. Как замечательно, что я этим занималась! Пусть не стала ни балериной, ни танцовщицей вообще, но умение двигаться, держать спину, «не загребать» ногами, плавно жестикулировать – это оттуда. Дядя Джордж, увидев результат, обязательно поощрил бы. Гадкий гусенок превращался в лебедя.
Вот как полезно, когда от девочки в возрасте подростка-дурнушки со всех сторон чего-то требуют! Мама требовала аккуратности, дядя Джордж – элегантности, на занятиях танцами – держать спину и красиво двигаться, сестры в школе – быть вежливой и внимательной, папа – быть напористой в преодолении любых неприятностей и достижении поставленных целей.
Но дурнушкой я все равно оставалась долго.
Папе не нравились пирожки после спортивных занятий и слишком либеральное отношение сестер Академии к спортивным достижениям («нет – и не надо, главное – здоровье»), он считал, что школа должна развивать у ребенка командный дух и дух здорового соперничества, а это может дать только спорт. Что понимал Джек Келли под здоровым соперничеством, он не объяснял, наверное, то, как бедный Келл натирал кровавые мозоли на ладонях, чтобы угодить папе, мечтая при этом совсем о другой карьере, тоже спортивной, но футбольной.
Во всем есть свои плюсы, дома я числилась никчемной, а потому не стала объектом спортивных амбиций папы, поняв, что чемпионкой не буду, меня рано оставили в покое, тем самым позволив сделать собственный выбор профессии и собственную карьеру, которая была для семьи Джека и Маргарет Келли необычной. Они, всегда подчеркивавшие бесполезность занятий дяди Джорджа, получили дочь-актрису.
Началось все на том самом рождественском спектакле в роли Девы Марии, хотя могло бы и не продолжиться, не попади я на спектакль «Лицедеев старой школы» в Ист-Фолсе. Это самодеятельная труппа, которой отдали заброшенное здание старой школы. В крошечной группе энтузиастов состоял и мамин брат Мидж Майер. Хотя мама не слишком полагалась на родственников, само присутствие дяди на репетициях и спектаклях словно гарантировало мою безопасность. Меня приняли в труппу и даже дали весьма заметные роли – Катарину в «Укрощении строптивой» (мамино жесткое требование: никаких поцелуев и даже намека на них!) и Питера Пэна.
Шепелявость уже исчезла вместе с выросшими зубами, хотя гнусавость осталась, и фигура не появилась, но стоило сделать шаг на сцену, произнести первые слова роли – и я забывала о том, как выгляжу. В роли я жила совсем другой жизнью, получала отклик зала, чувствовала, что нужна, интересна, что что-то могу!
Это привело к весьма значимому поступку. После первого же спектакля я решилась… объявить папе, что намерена стать актрисой. Под этим подразумевалось, что непременно великой (Келли не могли иначе!).
Не знаю, кто из нас двоих был потрясен сильней – я, впервые набравшаяся храбрости вообще заявить о себе, или папа, услышавший это заявление из уст «слабачки» Грейси.
Прямо со спектакля «Лицедеев» я отправилась поговорить с папой. Твердым шагом вошла в кабинет, даже не спросив разрешения, и так же твердо произнесла:
– Папа, я решила стать актрисой!
Джек Келли поднял на меня почти изумленные глаза, несколько секунд внимательно изучал, отчего моя решительность начала сдуваться, как плохо завязанный воздушный шарик, а потом спокойно пожал плечами:
– Хорошо, Грейси, если ты так хочешь…
И все. И никакого взрыва возмущения, крика, никаких возражений. Хочешь стать актрисой – становись.
Мне бы осознать, что стоит заявить о себе, и прислушиваться начинает даже папа, но я была слишком послушна, для того чтобы первый порыв превратился в черту характера. Требовать что-то от папы, диктовать ему свою волю?! Казалось, сейчас он задаст ответный вопрос:
– А кто ты вообще? Чего ты достигла, чего добилась в жизни, чтобы чего-то требовать или навязывать свое мнение?
По мнению моих родителей, тогда я еще не достигла ничего, не показала никаких результатов в спорте и не стала идеалом женщины. Удивительно, но они не признали мои достижения и позже. «Оскар»? Не достижение, вот Кубок – это да! То есть выиграть заплыв – почетно, прийти первым к финишу на регате – заслуга, а стать лучшей актрисой года – ерунда, причем незаслуженная.
– Первая красавица Голливуда? Ерунда! Вот Пегги…
Я не ревновала к Пегги, пусть даже не осознавая тогда, что отец несправедлив. Я любила даже его несправедливость, главной целью стало доказать, что я тоже есть и чего-то могу добиться.
Но, понимая, что для папы театральные и киноуспехи не являются значимыми, я стремилась преуспеть в другом – едва начав учиться в Нью-Йорке, стала зарабатывать, фотографируясь для рекламы. Это давало возможность оплачивать свое обучение и содержание, вернее, я отправляла деньги папе, чтобы он платил. Но моя финансовая самостоятельность не производила впечатления на папу, во всяком случае, он не давал понять, что доволен заработками дочери, словно так и надо.
Но это было позже, сначала я училась играть вообще.
Я не забыла ощущения превращения в другого человека, которое впервые испытала в роли Девы Марии в рождественском спектакле в Рейвенхилле, оно потрясло и дало новые силы. Я могу! Могу забыть все свои проблемы, забыть саму себя, стать другой, одновременно оставаясь самой собой…