Как и в прошлом году, персидская армия шла на юг. Во время похода через Фессалию Мардоний вновь позвал под свои знамена фессалийцев, и они с охотой откликнулись на его призыв. Аристократ Форак, сражавшийся против эллинов при Фермопилах, вновь примкнул к персам и побуждал Мардония действовать решительнее. Когда же войска Мардония вступили в Беотию, фессалийцы предложили ему устроить здесь главную военную базу, чтобы держать под контролем всю Центральную Грецию и Аттику. Равнинная местность Беотии идеально подходила для действий кавалерии, а у азиатов в ней было подавляющее преимущество над греками. И пока персидские войска остаются на месте, развивали свою мысль фессалийцы, Мардонию необходимо разослать доверенных людей с крупными суммами денег по городам Пелопоннеса, чтобы они подкупом склонили на сторону персов наиболее влиятельных граждан. А как только среди членов Эллинского союза начнется раскол, Мардоний без труда одолеет своих врагов, «ибо завоевать эллинов силой и оружием, пока они единодушны, как были до сих пор, трудно даже для всех народов вместе» (Herod. IX, 2). Но Мардоний советом пренебрег, поскольку его одолело тщеславие, и он решил, подобно Ксерксу, захватить Афины.
Узнав о движении персидских войск, афиняне стали готовится к бою. Ждали спартанцев, но те медлили. Никто уже не говорил о том, что врага надо встретить в Беотии, теперь главной целью было не допустить вторичного захвата Афин. Но лакедемоняне все не шли, и тогда было принято решение вновь эвакуировать все население города на Саламин. У Мардония флот отсутствовал, и там беженцы будут в безопасности. В этот раз не было никакой паники, и афиняне оперативно вывезли на остров свои семьи и имущество. А в Лакедемон отправились послы, чтобы принудить спартанцев исполнить свое обещание и прийти на помощь Афинам. Посольство было очень представительным, в его состав вошли Аристид, по прозвищу Справедливый, стратег Ксантипп, Кимон, сын Мильтиада, известный своими симпатиями к спартанцам, и уважаемый гражданин по имени Миронид.
Ровно через десять месяцев после того, как армия Ксеркса захватила Афины, в них вступили войска Мардония. Но город был пуст, а все его богатства были вывезены. Поразмышляв, военачальник отправил на Саламин своего человека Мурихида, велев ему вновь передать афинянам те самые предложения, какие им сделал царь Александр. Возможно, Мардоний исходил из того, что повторный захват города сделает его граждан сговорчивее. В ожидании ответа полководец запретил своим воинам производить в Афинах какие-либо разрушения.
Прибыв на Саламин, Мурихид стал агитировать афинян принять предложения персов, однако потерпел неудачу. Лишь некий Ликид заявил, что предложения Мардония надо принять и представить на обсуждение народному собранию. Услышав такой совет, афиняне возмутились все как один и забили Ликида насмерть камнями. Мало того, узнав об этом, афинские женщины толпой устремились к дому, где жил Ликид, и забросали камнями его жену и детей. Что же касается Мурихида, то его живым и здоровым отпустили обратно.
Совсем иные события в это время происходили в Спарте. Когда там появились афинские послы, то лакедемоняне справляли очередной праздник, под названием Гиакинфии[75]. Афинские уполномоченные встретились с эфорами и обвинили спартанцев в нежелании воевать с персами. Они упирали на то, что когда в Афины от Мардония прибыл македонский царь Александр с предложением заключить мир, то спартанцы не на шутку перепугались и обещали афинянам все что угодно. Когда же афиняне отвергли мирные инициативы персов, то в Лакедемоне сразу же забыли все, о чем говорили. Поэтому армия противника беспрепятственно прошла через Беотию и вступила в Аттику. Истмийский перешеек перегорожен каменной стеной, флота у Мардония нет, и Пелопоннес может чувствовать себя в безопасности. Но все может измениться в любой момент, произнес Аристид, поскольку «мы сознаем, что быть в союзе с персом было бы выгоднее для нас, нежели воевать с ним» (Herod. IX, 7). Сказано было жестко, но справедливо.
Однако эфоры продолжали тянуть время, в течение десяти дней откладывая ответ афинскому посольству. Трудно сказать, чем бы все это закончилось, если бы не нашелся один умный человек, по имени Хилай из города Тегея. Он обладал большим влиянием в Лакедемоне, и к его мнению прислушивались даже эфоры. А сказал Хилай очень простую вещь: «Дело обстоит вот как, эфоры: если бы афиняне не были в дружбе с нами, а состояли в союзе с варваром, то для перса открыты были бы широкие ворота в Пелопоннес, хотя бы поперек Истма и поставлена была мощная стена. Итак, послушайте послов прежде, чем афиняне примут какое-либо другое решение, пагубное для Эллады» (Herod. IX, 9).
Теперь даже до эфоров дошло, к каким катастрофическим последствиям может привести их упрямство. Спартанская армия уже находилась в полной боевой готовности и ждала только приказа о выступлении. Поскольку царь Клеомброт уже умер, а царь Леотихид находился с флотом на Делосе, то в городе официально правил сын Леонида Плистарх. Но поскольку он был еще мал, его опекуном был назначен двоюродный брат Павсаний, сын Клеомброта. Это была выдающаяся во всех отношениях личность: «Спартанец Павсаний был великим человеком, но в разных жизненных обстоятельствах проявлял себя по-разному, ибо обладал как блистательными добродетелями, так и тяжкими пороками» (Nep. Paus. 1). Именно Павсаний встал во главе сухопутных сил Лакедемона, его заместителем был назначен дальний родственник Эврианакт. Армия насчитывала 5000 спартанцев, при каждом из них находилось по 7 илотов. В ночь после разговора с Хилаем эфоры объявили поход, и Павсаний сразу же повел войска на север.
Наутро, едва отойдя ото сна, афинские уполномоченные вновь устремились к эфорам и сначала стали упрекать их в предательстве, а затем стали пугать тем, что Афины заключат мир с Ксерксом. Но спартанцы заявили, что их войско уже в пути, и объяснили изумленным союзникам положение дел. Афиняне поспешно отправились обратно, а вместе с ними выступили 5000 гоплитов-периэков.
Узнав о том, что армия Спарты направляется на помощь Афинам, правительство Аргоса решило срочно уведомить об этом Мардония. Аргосцы искренне ненавидели спартанцев и не находили ничего зазорного в том, чтобы уничтожить их руками персов. Когда Павсаний привел войска на Истм, гонец из Аргоса уже докладывал Мардонию в Афинах о походе лакедемонян. Теперь военачальнику необходимо было решить, что делать дальше.
Мардоний вовсе не собирался сражаться за Афины, они ему были ни к чему. Его поход в Аттику преследовал совсем другие цели, он просто надеялся принудить афинян к миру и внести раскол в ряды Эллинского союза. Но не получилось. Поэтому полководец принял решение сравнять Афины с землей, а свою армию увести в Беотию, как изначально и советовали фессалийцы. Понравится это беотийцам или нет, Мардоний не знал, но именно там, на обширных равнинах, он мог в полной мере использовать свое преимущество в кавалерии. В Атттике, где местность была гористая, военачальник был лишен такой возможности. Помимо этого, в Беотии находились дружественные персам Фивы, откуда Мардоний в случае необходимости мог получить помощь.
Во второй раз за столь короткий срок персы жгли и разрушали Афины. Все, что уцелело после нашествия Ксеркса, было уничтожено войсками Мардония. На месте города остались лишь груды камней и огромное пепелище.
Когда персидская армия начала марш в Беотию, Мардоний получил весть о том, что в Мегары прибыл авангард вражеской армии – 1000 спартанцев. Соблазн разбить этот отряд, вырвавшийся вперед, оказался велик, и командующий развернул войска. Персидская конница огнем и мечом прошла по землям Мегариды, но остановила продвижение, как только стало известно, что армия Павсания сосредоточилась на Истме. От перешейка до Мегар подать рукой, и Мардоний не стал искушать судьбу, вступая в бой с противником, к которому в любой момент может подойти подкрепление. Персы прекратили наступление и ушли в Беотию. Как заметил Геродот, Мегарида – «наиболее далекая местность Европы на западе, до какой доходило персидское войско» (IX, 14).
Когда армия Мардония подошла к Фивам, то один богатый гражданин по имени Аттагин приготовил роскошный пир, на который позвал 50 знатных персов во главе с командующим и столько же фиванцев. По этому поводу Геродот приводит очень интересный рассказ, и при этом ссылается на человека, который ему все это поведал: «От орхоменского гражданина Ферсандра, одного из уважаемых людей города, я слышал нижеследующее. На пир, рассказывал Ферсандр, Аттагин пригласил его и пятьдесят фиванских граждан; при этом фиванцы и персы возлежали за столом не отдельно одни от других, но так, что на каждом ложе помещалось по одному персу и по одному фиванцу. Когда обед кончился и гости стали пить, перс обратился на эллинском языке к возлежавшему на одном ложе с ним Ферсандру и спросил, откуда он; тот отвечал, что из Орхомена. Тогда перс продолжал: “Так как теперь ты вместе со мною ел и пил, то мне хочется оставить тебе что-либо на память о моем расположении, дабы ты был предупрежден заранее и мог бы принять полезное решение касательно твоих дел. Видишь ли ты пирующих здесь персов и то остальное войско, которое мы оставили на стоянке на берегу реки? Пройдет немного времени, и ты увидишь, что из всех этих воинов уцелеют лишь немногие”. Перс говорил это и горько плакал. Тогда Ферсандр, изумленный его речью, заметил: “Не следует ли сказать это Мардонию и другим персам, которые по значению следуют за ним?” “Друг мой, – отвечал перс, – что по определению божества должно случиться, того человек не в силах отвратить, ибо обыкновенно люди даже не следуют благим советам. Хотя из нас, персов, многие убеждены в том, но необходимость вынуждает их идти. Самая тяжкая мука из тех, какими страдают люди, – многое понимать и быть не в состоянии что-либо сделать”. Это слышал я от орхоменца Ферсандра; сверх того он прибавил, что немедленно передал эту беседу другим воинам, прежде чем произошла битва при Платеях