— Стоять!
Он только хотел, чтобы дезертиры свернули. Там как раз был проход вдоль депо, выводивший к дыре в заборе, а за забором соседний околоток, за который Пузырев ответственности не нес. Но все сложилось иначе, заметив вышедшего из-за вагона полицейского, передний из дезертиров вскинул правую руку.
Звук выстрела Евграф Тимофеевич услышать еще успел, а понять, что его беспорочная служба подошла к концу, уже нет.
— Капитан Кондратьев представляется по случаю вступления в должность командира отдельной автотракторной роты!
Генерал Карасс и сам в командование округом вступил чуть больше трех месяцев назад, да еще в такое неспокойное время. В курс дел едва вошел, а тут еще и столь необычная часть оказалась в его подчинении. Хотя многие дела, связанные с этой ротой, решались через его голову, напрямую из Петербурга. Но личность командира роты генерала заинтересовала. На первый взгляд, самый обычный капитан, каких в российской армии сотни. Закончил академию по второму разряду и убыл в Маньчжурию, но так поступили многие выпускники 1904 года, а затем командную карьеру предпочел штабной. Причем сам настоял на формировании опытной автотракторной роты, заручившись поддержкой где-то в верхах.
— И чем же ваша рота планирует заниматься?
— Свою основную задачу вижу в подготовке кадров шоферов и механиков-водителей для российской армии.
— Похвально, вот только никакой техники, которая нуждалась бы в механиках, в русской армии нет.
— Пока нет, Ваше высокопревосходительство.
— Вы так уверены в перспективах механизации?
— Так точно, Ваше высокопревосходительство, уверен!
— И на чем же ваша уверенность основывается?
Кондратьев чуть было не проговорился, откуда у него такая уверенность, но успел прикусить язык и пустился в рассуждения о преимуществах грузовика перед лошадью в части грузоподъемности, скорости и нетребовательности к фуражу, особенно в зимнее время года. Выслушав капитана, генерал махнул рукой:
— Ступайте, капитан, посмотрим, на что ваша рота сгодится.
Когда за Кондратьевым закрылась дверь генеральского кабинета, генерал задумался. Очень увлеченный молодой человек, искренне увлеченный своими идеями, но это со временем пройдет, все в свое время хотели перевернуть мир. Непонятно только, кто из власть имущих за ним стоит. Времена смутные, в военном ведомстве реформы, аттестационная комиссия зверствует, заслуженные генералы и военные чиновники, казалось бы корнями в свои кабинеты вросшие, в отставку выходили десятками. И пусть к самому генералу никаких претензий не было, наоборот, недавнее назначение на пост командующего округом говорило об оказанном доверии, но ухо следовало держать востро. А этого Кондратьева, пожалуй, стоит поддержать осторожно. Может, и получится что-нибудь путное из его идей.
Уже на выходе из здания штаба округа Кондратьева окликнули:
— Анатоль, ты ли это?
Обернувшись, капитан узнал своего сокурсника по академии. Фамилия его, как назло, вылетела из головы, тот происходил из остзейских баронов и за прилипчивость получил прозвище Карлуша. Кроме того, Карлуша отличался особой щепетильностью в части карьеры. Собственной. Проще говоря, был он откровенным чинодралом, за что и был сокурсниками нелюбим. Нет, среди поступающих в Академию Генерального штаба вряд ли были не озабоченные продвижением по службе, но напоказ этого никто не выставлял. Карлуша же этого не понимал и абсолютно не стеснялся.
— А смотрю, ты это или не ты! Знаю, знаю, представлялся по случаю вступления в должность. Не устроила тебя наша штабная жизнь. И ты прав, прав, рота у тебя отдельная, да еще и опытная, через три года, сразу как выслуга выйдет, подполковничьи погоны наденешь. А если дело грамотно поставить да роту в батальон развернуть, то и до полковника дотянуться можно!
Кондратьев с трудом вклинился в словесные излияния бывшего сокурсника:
— Ты-то сам здесь какими судьбами?
— Как какими? Я же при штабе округа в управлении квартирмейстера. А ты — ловкий малый, еще и жалованье полуторное своей роте выхлопотал. Пойдем, пойдем, назначение твое отметим…
— Извини, но сегодня — никак, дела.
Отвязавшись от Карлуши, Кондратьев направился в гостиницу, никаких других дел в Казани у него не было. В холле гостиницы капитана окликнул портье:
— Господин капитан, вам срочная телеграмма! Только что посыльный принес.
Вскрыв конверт, Кондратьев пробежал глазами короткие строки на телеграфном бланке. К концу чтения лицо его было белым как мел. Придя в себя, он почти бегом поднялся в свой номер, также спешно собрался и уже через полчаса был на вокзале.
Екатеринбургский полицмейстер пребывал в чине титулярного советника, то есть был равен капитану Кондратьеву по званию. А разговор предстоял весьма горячий.
— Не соблаговолите ли объяснить, что здесь произошло, господин титулярный советник?
Полицмейстерские усы воинственно встопорщились.
— Объясню, обязательно объясню, господин капитан. Два ваших дезертира одного городового убили, четверых детишек сиротами оставили. Второго ранили, будет ли жить — еще неизвестно. Вот что здесь произошло.
Дальше выяснилось, что, убив городового среднего оклада Пузырева, оба злоумышленника задержались, чтобы завладеть его оружием. Это их и сгубило, подоспел второй городовой. В него стреляли с большого расстояния и потому промахнулись, городовой начал стрелять в ответ. На звуки перестрелки к городовому подоспело подкрепление, ловушка вокруг злодеев захлопнулась. Спасаясь от пуль, дезертиры укрылись в подсобном помещении, откуда продолжали отстреливаться, тяжело ранив еще одного городового и слегка зацепив второго. Перестрелка завершилась, когда оба оборонявшихся были убиты.
— Где тела?
— Так закопали уже, дело закрыто, чего их хранить.
— Вещи от них какие-нибудь остались?
— Почти ничего. В сарае пожар возник, один из покойников даже обгорел.
Понятно, видимо, перед гибелью беглецы успели сжечь какие-то бумаги, а потом уже и сарай полыхнул.
— И где это «почти ничего»?
— В охранном отделении, все туда передали.
Кондратьев уже собирался было отправиться к жандармам, но тут его будто что-то толкнуло:
— А наган, из которого они отстреливались, тоже у жандармов?
В точку! Полицмейстер, смутившись, отвел глаза:
— Нет, жандармы им не заинтересовались, хотя странный у них был револьвер. Никогда такой маркировки не встречал, и мушка необычная.
Врет, зачем-то припрятал господин титулярный советник не совсем обычный наган. Интересно зачем? Просто любопытство или…
— Этот наган за моей ротой числится, извольте вернуть!
— Хорошо, хорошо, вернем.
Пока посыльный бегал за револьвером, в кабинете царила тягостная тишина. Наконец наган принесли. Кондратьев взял его в руки, понюхал ствол: пахнуло застарелым запахом сгоревшего пороха. Еще одна неожиданность — в каморах барабана ни одного целого патрона, только стреляные гильзы.
— Это что же, выходит, они до последнего патрона отстреливались?
— Выходит, так.
— А убили их уже после того, как патроны кончились?
В точку! Полицмейстер начал оправдываться:
— Ну, сами понимаете, один городовой убит, второй ранен, их сослуживцы очень злы были, вот и…
— …расстреляли безоружных, — продолжил Кондратьев.
— Ну зачем же так, — заерзал полицмейстер, — дезертиры ваши тоже не ангелы! За убийство городового им петля светила.
— Это должен был решить суд!
— Хорошо, хорошо, давайте так, господин капитан: я не поднимаю вопроса об убитом, вы — забываете об обстоятельствах гибели ваших дезертиров, — предложил мировую полицмейстер.
Капитан задумался. С одной стороны, мерзко все это, но доказать все равно ничего не получится, городовые друг за друга горой встанут. С другой — мертвым уже все равно, а живые могут пострадать. Если это дело раздуют, с таким трудом созданную роту разгонят, дело механизации русской армии заморозится на несколько лет. А люди? Что будет с людьми? Если же принять предложение полицмейстера, то дело можно будет спустить на тормозах, без большого шума.
— Договорились, господин титулярный советник.
Уже в дверях кабинета капитан обернулся:
— И еще, господин полицмейстер: если не хотите закончить свою карьеру где-нибудь на Чукотке, забудьте про этот наган. И городовым своим передайте, чтобы языки на привязи держали.
Из полиции Кондратьев направился в охранное отделение. Разговор с жандармским ротмистром был намного более длительным и тяжелым. Выдвинутые охранкой обвинения были очень серьезными, но и у капитана позиция была не менее прочной:
— Никаких доказательств, господин ротмистр, что беглецы хотели предупредить господ революционеров о грядущих событиях, нет. Может, они домой хотели съездить, на бабушек-дедушек своих посмотреть? Или куда-нибудь в Америку перебраться, подальше от грядущих катаклизмов?
— Бросьте свои разглагольствования, капитан, вы все не хуже меня понимаете, и ваше счастье, что дезертиры эти успели все, что при них было, сжечь, а то я бы с вами по-другому поговорил.
— К тому же, — продолжил гнуть свою линию Кондратьев, — действия исполняющего обязанности командира роты лейтенанта Иванова, насколько мне известно, были безупречны. Он немедленно организовал поиск беглецов своими силами, а убедившись, что на территории роты они действительно отсутствуют, немедленно сообщил об этом по инстанции.
— Немедленно, — фыркнул ротмистр, — да мой информатор… Ладно, ступайте. И постарайтесь впредь таких происшествий более не допускать!
Покинув охранное отделение, Кондратьев дошел до ближайшего кабака, где только ограниченность в денежных средствах не позволила ему напиться вдрызг.
Переночевав в паршивой привокзальной гостинице, ранним утром он сел в поезд и уже к полудню добрался до расположения роты. Старые склады встретили ротного настороженной тишиной. Даже часовой у гаража казался каким-то виновато-сгорбленным. В ротной канцелярии капитан застал предававшегося черной меланхолии Иванова.