Гренадеры, быстро окружая сцепившиеся машины, держали под прицелом пассажиров «опеля». Саблин вприпрыжку спускался по лестнице, бежал к месту аварии. Он едва выскочил из дома, когда дверка германской машинки распахнулась. Из салона выбрался высокий сутулый человек в пиджаке. Посмотрел на гренадеров неприятным, царапающим взглядом.
— Что ж, на этот раз ваша взяла! — крикнул он. — Не стреляйте, у нас нет оружия.
И тут всеобщее внимание привлёк странный звук: мерное тарахтение мотора и лязг металла. Звук нарастал быстро, никто не успел понять, что происходит, а из-за поворота, того, откуда совсем недавно выскочила «летучка», появился странный самоходный механизм.
Больше всего он напоминал танкетку, только уменьшенную раз в десять по сравнению с боевой машиной. Всё остальное было таким же: приплюснутый корпус без башни, гусеницы, защитная окраска. Казалось, какой-то сумасшедший моделист взял и скопировал размерами метр на полтора образец настоящей бронетехники. Людей в танкетке явно не было, никакого оружия тоже не наблюдалось. Может, это сбило с толку гренадеров, карикатурная танкетка не имела никаких видимых признаков опасности.
Тем временем машинка бойко пылила по дороге, на повороте исправно совершила манёвр и направилась точнёхонько к стоявшим автомобилям. Бойцы смотрели на всё это, нервно теребя оружие, оглядываясь на командира. Подпрапорщик Карамзин выжидал, оценивая обстановку, готовый в любой миг дать команду стрелять. Но танкетка катилась, на подъезде она ещё поддала скорости и со всего хода врезалась в сцепленные мёртвой хваткой «летучку» и «опеля».
Саблина спасло расстояние и то, что он непроизвольно пригнулся, организм на автомате реагировал не непонятную обстановку.
Взрывная волна подбросила его и перевернула в воздухе. Приземление выбило дух из лёгких. Сверху пронёсся раскалённый смерч, просвистели осколки, из окон «сержантского» дома градом посыпались стёкла. Следом рванули бензобаки автомобилей, пламя вмиг объяло сцепленные машины, и они заполыхали чадным факелом. Вокруг распростёрлись тела гренадеров мобильного резерва.
Саблин лежал навзничь, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, и невидящим взором глядел в небо. Быть может, виделись ему сейчас отлетающие души его бойцов, а может, просто рябило в глазах…
К действительности его вернул Урядников, трясущий за плечи:
— Ваш-бродь, ваш-бродь! Живой?!
Саблин промычал что-то неразборчивое, а верный Анисим несказанно обрадовался:
— Слава тебе, Хосподи, слава, Хосподи. Живой!
Невдалеке перепуганный насмерть Ося Шифман жал на газ старенького «форда», улепётывая подальше от «сержантского» дома. Он выполнил поручение в точности, угнал и привёл машину ко времени, но на стрельбу и взрывы не подписывался. Видит Бог, не подписывался!
— Что ж, по-тихому не получилось, — подполковник Иоффе прохаживался в узком пространстве между столом и верстаком.
Саблин, наскоро обмазанный зелёнкой, с забинтованной головой, сидел на табурете и сумрачно следил за начальником. Подпоручик Станкевич отделался легче, во время злополучного взрыва они с Урядниковым брали в плен боевиков, засевших на крыше. Во всяком случае, остались целы. Измятая, в ржавчине и пороховой гари форма не в счёт.
— Я потерял полвзвода, — убитым голосом произнёс Саблин. — Всех, кто был в засаде, в сапожной будочке. Потёмкин с Никоноровым погибли сразу, старший унтер Филонов едва жив, врачи борются за его жизнь.
— Это они из «офенрора» засветили. А может, из «панцершрека»… — вставил Станкевич виноватым голосом, будто всё произошедшее считал своим недосмотром. — А то, чем попотчевали танкистов под Золочёвым, — «Копьё Зигфрида». Это что с дистанционным наведением. Совершенная новинка…
Саблин продолжал, будто не слышал:
— Строгов умирает в лазарете от ран — грудь прострелена. И наконец, третье отделение в полном составе, от подпрапорщка Карамзина до младшего унтера Никитского. Они брали в кольцо автомобили, когда прикатила эта каракатица…
— Радиоуправляемая танкетка, начинённая взрывчаткой, — произнёс Пётр Соломонович. — Во Франции гитлеровцы уже начали их применять, а для нас это оказалось неожиданностью. Однако хватит скорбных речей, Иван Ильич. Войны без потерь не бывает. Ребята пали в бою, как настоящие солдаты.
— К сожалению, и задачу свою мы выполнили лишь наполовину, — добавил Станкевич. — Живыми удалось взять только шестерых, и все мелкая сошка, исполнители. Работать с ними, конечно, будем, но…
— Тем не менее ОУН во Львове лишилась предводителей. Да и в Станиславе тоже. Захарченко и Тиртый были самыми видными фигурами. Сейчас, без руководства, наверняка начнётся смута в рядах, борьба за власть. На какое-то время активность боевиков снизится, и нам это на руку. Вечером совещание у военного комиссара, уверен, директива останется прежней — провести съезд обязательно и в положенный срок. А срок послезавтра. Так что недаром положили свои жизни твои гренадеры, поручик. Времени у ОУН, что бы они ни замышляли, почти не остаётся. Но вот, господа, вопрос. Иван Ильич, вспомните-ка ещё разок последние мгновения перед взрывом.
Саблин прикрыл глаза — и будто вновь побежал по запылённому, просвеченному насквозь солнцем двору. И отворилась дверца «опеля»: «Сегодня ваша взяла!..»
— Ну да, так и крикнул Тиртый, — потрогал повязку Иван Ильич. — Мол, мы безоружны, не стреляйте…
— То есть он хотел сдаться? — подался вперёд Иоффе. — Готов был отдать себя в руки наших солдат?
— Получается, так, — задумчиво подтвердил Саблин.
— И его ликвидировали, — подытожил особист. — Кто-то издали, но очень внимательно следил за развитием событий и, как только те приняли невыгодный для наблюдателя оборот, уничтожил одним махом главных персон. Ваши мысли, господа?
— «Зигзаг»! — почти в унисон воскликнули офицеры.
— И я так думаю, — согласился Иоффе. — Вот кто будет теперь главным кукловодом. Подберут под себя остатки оуновцев, организуются, и будем мы иметь дело с Дефензивой, господа. Не скажу, что это приятнее. Сейчас всем участникам акции отдыхать. С завтрашнего дня начинаем усиленно готовиться к проведению съезда. И если уж там произойдёт нечто подобное, то и не знаю, где службу будем заканчивать.
Станкевич взялся подвезти Саблина на Злоту.
— В день съезда мобилизуем все силы, — говорил он, не отрывая глаз от дороги. — Заблокируем всё: не то что «шумовая пушка», никакие «Копья Зигфрида» им не помогут. Тотальный контроль, осмотр всех входящих. Помещения языками вылижем. К чёрту эту игру в доверие. Они кладут наших десятками. Заманивают в ловушки, применяют экспериментальное оружие… Ты в курсе, что по городу устойчиво ходят слухи, будто всё это наших рук дело? Мол, русские специально запугивают население, а потом — раз! — и объявят себя единственно возможным гарантом мира и спокойствия.
Саблин угрюмо молчал. Слушая злые, решительные слова подпоручика, невольно замечал, как изменился город за несколько дней. Ведь ещё недавно он гулял по этим улицам: прохожие на тротуарах вальяжно фланировали, у кафе бурлила своя, особая жизнь, кроме экипажей по брусчатке катили сияющие лаком легковые автомобили, «Витязей» и «летучек» почти не было, редкие патрули из местной милиции скорее придавали городу особый колорит, чем наблюдали за порядком.
Теперь же всё не так. Прохожих с наступлением вечера почти нет, если и идёт кто, так обязательно в мундире. Русские стрелки на перекрёстках. На выезде из Цитадели — «Держава», у Святого Юра — «Витязь» и «летучка», витрины магазинов и кафе, по большей, части темны.
Если Галиция превратится в оккупационную зону, никакие съезды не помогут. Всё обернётся марионеточным правлением угодных Москве лидеров. Не об этом ли говорила Хелена? Но он живой свидетель многих событий, приведших к тому, каким стал город сейчас. И ещё больше свидетелей неживых, преданных земле, отдавших жизни за то, чтобы этого не случилось.
Русские врачи, гренадеры и стрелки, расстрелянные в ловушке из безотказных немецких «штурмгевер», ребята его взвода… Это что, мы сами всё придумали?
Нет, господа. В какие бы политические игры не играло правительство, какие бы директивы не спускали из вельможных кабинетов, но теперь всё это отродье, что мешает построить в Галиции нормальную людскую жизнь, становится личным врагом поручика Саблина. И пятнадцать ребят своего взвода он им никогда не простит!
За размышлениями доехали. Станкевич крепко пожал Ивану руку на прощание.
Большие окна на веранду горели ярким светом, на втором этаже было темно. Саблин поднялся по ступеням, намереваясь воспользоваться собственной лестницей в мансарду, и в который раз ему этого не позволили сделать. На этот раз в дверях поджидала Хелена.
— Не пытайтесь бесплотной тенью проскользнуть в свою келью, пан офицер, — проговорила она, и неясно было, чего больше в её голосе, насмешки или тревоги.
Саблин прошёл в зал. Накрытого стола на этот раз не было, пани Ядвиги тоже не наблюдалось. Девушка обошла вокруг поручика, словно любуясь диковинным экспонатом в музее.
— О сражении на улице Зелёной — со взрывами, пожарами и прочим — говорит весь город. Я почему-то была уверена, что там без вас дело не обошлось.
— Служба, — привычно уже пожал плечами поручик.
— В задних комнатах ванна, Ирена нагрела воду. Там же мыло и чистые полотенца. Потом — сюда. Повязка пропиталась кровью, её нужно сменить.
Нам преподают курс медицинских сестёр, я сумею. Надеюсь, вы хотя бы не голодны? Имперская армия кормит своих солдат?
— Не голоден. А где же пани Ядвига?
— Ядзя сегодня у подруги детства, пани Эльжбеты Проньской. Традиция эта столь незыблема, что нарушить её не может ничто, хоть камни с неба повалятся. Так что вы предоставлены сегодня моим заботам…
В задних комнатах действительно оказалась ванна: огромная, чугунная, наполненная тёплой водой. Привыкший к войсковой бане Саблин с особым удовольствием погрузился в разогретую ёмкость. Рядом стояли ковши с горячей и холодной водой, подливая то одну, то другую, Саблин натурально изнемогал в парной влаге, не забывая натирать себя душистым мылом.