ности они черпают весьма завидное спокойствие, которое должно бы служить образцом для тех, кто мечется, стараясь отыскать сам, в чем для него истинное благо. Что проку, в самом деле, в нашем пустом волнении и где тот зоркий ум, который бы отчетливо видел настоящее и ясно различал грядущее? Не лучше ли возложить на кого-нибудь другого эту неприятную заботу, и кто к ней более пригоден, как не тот, кто нас создал? Эти мудрые рассуждения приводили мсье де Ла Пэжоди к мысли, что, быть может, в конечном счете, бытие божие и небесполезно, если только верить в него настолько твердо, чтобы у нас было ощущение, что божественное посредничество преследует нашу пользу. А есть люди, которые судят именно так. Разве не этой уверенности следовал мсье де Сегиран, подчиняя свою судьбу событию, к которому он был совершенно не причастен и которое он потому именно был склонен предполагать благоприятствующим, что приписывал его вмешательству свыше? Однако, несмотря на преимущества такого образа мыслей, мсье де Ла Пэжоди чувствовал себя ему довольно чуждым, а потому надежда скоро увидеть снова кабачок «Большой кружки», где он и его друзья некогда заседали, освежала в его памяти лучшие его богохульства и язвительнейшие словца:
Действительно, в этой «Большой кружке», несколько лет тому назад, он почти ежедневно встречался со своими товарищами по безверию. Ах, что это был за славный квартет нечестивцев и что за адский содом они поднимали вчетвером! Там был мсье Рениар де Фаржу, тонущий в животе и потрохах, с короткими ногами, куцыми руками и маленькой головкой, затерявшейся в обширном парике, мсье Рениар де Фаржу, с его писклявым голоском и редкой емкостью зева и гортани, у которого все поглощаемые брашна и напитки шли на пользу одному лишь пузу в ущерб недозрелым и хилым конечностям; там был мсье Дэфорж, красивый, плотный мужчина, любивший и умевший поесть и выпить. Этот не довольствовался грубыми богохульствами и простыми харчами, которыми наслаждался мсье Рениар де Фаржу. И те, и другие он любил изысканными и умело приправленными. Он смаковал их тонким языком, а говорил ровным и низким голосом. Недаром мсье Дэфоржу подносили во всем только верхний слой корзины, да и то еще он строго к нему приглядывался. Мсье де Ла Пэжоди вспоминал с гордостью, что иногда мсье Дэфорж награждал его улыбкой, которая на его полном достоинства, спокойном и свежем лице имела странную прелесть и зажигала в его глазах довольный огонек, уловить который бывало лестно. Рассмешить же мсье Дэфоржа нечего было и думать, и никто на свете не мог бы похвастаться, что это ему удалось.
Иное дело был барон де Ганневаль. Быть нечестивцем и вольнодумцем доставляло барону де Ганневалю чудовищную и неистовую радость, в соответствии с его ростом и силой, каковыми он походил на баснословного Геркулеса. Мсье де Ганневаль обладал телом, близким к исполинскому, а объем его легких объяснял громозвучность его голоса. Когда мсье де Ганневаль откликался, ударяя кулаком по столу, стекла в окнах звенели. Его мощный хохот гремел, как буря, а вызвать его было нетрудно, ибо мсье де Ганневаль смеялся всему, причем нередко, и не меньше своим собственным словам. Он бывал ими так доволен, что было бы жестоко не быть довольным тоже. Мсье Дэфорж иногда говорил, что мсье де Ганневаль так глуп и так добр, что ему трудно будет попасть в ад, но что ему в этом помогут. Эти слова всякий раз возбуждали в бароне де Ганневале неугасимую веселость, а мсье Рениар де Фаржу при этом шептал ему на ухо невозможные вещи.
Мсье Дэфорж, мсье Рениар де Фаржу и барон де Ганневаль, должно быть, по-прежнему заседали все в том же кабачке «Большой кружки», ибо они были люди привычки, а их привычка была там собираться. Мсье де Ла Пэжоди заранее радовался, представляя себе, как его встретят, когда он неожиданно появится на пороге, а также предстоящему знакомству с новыми участниками, надо было полагать, примкнувшими к обществу. Он уже видел себя состязающимся с ними, при одобрительной полуулыбке мсье Дэфоржа и под оглушительный смех барона де Ганневаля. Если только, конечно, его пребывание в Эксе не иссушило его задора и он не превратился в провинциального атеиста. Задор этот, впрочем, не нашел там особенного отклика, и, хотя мсье де Ла Пэжоди и был там очень в моде, начала безверия, которые он возвещал, не проложили себе пути. Иной раз ему даже случалось улавливать у того или у другого как бы выражение неодобрения, но Экс не Авиньон, и разве покровительство маркиза де Турва и Сегиранов не обеспечивало ему свободы говорить открыто, тем более что довольно было арии его флейты, чтобы рассеять впечатление от речей?
Размышляя так и глядя в окно кареты на места, по которым они проезжали, мсье де Ла Пэжоди нащупывал в футляре свой верный инструмент, ибо он захватил с собой свою неразлучную флейту. Иной раз, когда доезжали до какого-нибудь красивого места, он велел остановиться. Затем он проворно выскакивал из кареты с флейтой в руке и принимался играть, дабы, как он говорил, поблагодарить природу за ее красоты, привязывающие нас к ней и делающие наш дольний мир столь приятным местопребыванием, что с нашей стороны было бы неблагодарностью не пользоваться всеми теми наслаждениями, которые он нам предлагает. И мсье де Ла Пэжоди, надувая щеки и шевеля суставами, наигрывал какой-нибудь тихий напев, нежный или печальный, смотря по тому, сияло ли в осеннем небе солнце или по нему проносились тучи, являл ли кругозор миловидное или же величавое зрелище. Иной раз также, дожидаясь ночлега в харчевнях, он развлекал себя какой-нибудь мелодией. Однажды он даже пустил в пляс работников и служанок, из которых наиболее сговорчивая послужила в этот вечер Эвридикой новому Орфею.
Эта невзыскательная прихоть погрузила мсье де Сегирана в ночные размышления, довольно долго не дававшие ему уснуть. В то время как за стеной его спутник предавался забавам с первой встречной, мсье де Сегиран думал о том, что одиночеству его постели скоро наступит конец и что рядом с его телом на ней протянется снисходительное и законное тело, соглашаясь на удовольствие, которое он сможет вкушать честно и ежедневно, а не когда придется и случайно, как мсье де Ла Пэжоди. При этой мысли мсье дё Сегиран невольно испытывал известное удовлетворение. Таким образом, его ждало освобождение от плотских тревог, смущавших его с тех пор, как он овдовел, и он радовался принятому им с посмертного одобрения его дорогой покойницы, Маргариты д'Эскандо, решению исполнить желание, выраженное в завещании его покойной тетки, маркизы де Бериси. Разве не согласовался он во всем этом с волей провидения, что для христианина важнее всего? Итак, скоро у него должна быть новая жена, ибо он ни минуты не сомневался, что мадмуазель д'Амбинье возьмет его в мужья и предпочтет честь его ложа тощей ренте, которую ей назначала, в случае отказа, мадам де Бериси. Эта уверенность успокаивала мсье де Сегирана, и он предавался ей беспрепятственно, потому что она проистекала не столько из личного тщеславия, сколько из сознания того, как выгодно быть Сегираном. А посему он был твердо убежден, что мадмуазель д'Амбинье не откажется от своей выгоды, заключающейся для нее в том, чтобы снабдить этот знаменитый род потомством, которого ему недостает и которое она не преминет ему доставить.
Дойдя в своих размышлениях до этого места, мсье де Сегиран почесал за ухом. Малоучтивые слова, сказанные ему когда-то мсье д'Эскандо Маленьким, снова зазвучали у него в памяти, но на этот счет у мсье де Сегирана имелось готовое решение. По приезде в Париж он дознается правды и покончит с этими инсинуациями, ибо он имеет намерение посоветоваться с каким-нибудь известным столичным врачом. И когда тот признав его способным к размножению, ему будет наплевать на глупости мсье д'Эскандо Маленького. Вот тоже! Оттого, что он отец полудюжины карликов и карлиц, большеголовых и толстопузых, этот Эскандо считает себя более роскошно многочадным, чем какой-нибудь библейский патриарх! Ему придется поубавить спеси, когда он увидит, что целый взвод маленьких Сегиранов, здоровехоньких красавцев, опроверг его предвещания. Ибо мсье де Сегиран не сомневался в приговоре сведущих людей. Разве не служили признаком его природного здоровья многочисленные беременности его дорогой Маргариты, обязанной своими неудачами, увы, по-видимому, только себе самой, и разве не являлось лишним доказательством его силы чисто мужское возбуждение, которое он испытывал в своем теле, слыша за стеной повторные резвости мсье де Ла Пэжоди и счастливые вздохи маленькой служанки? И, пренебрегая этими суетными шумами, мсье де Сегиран повернулся на другой бок и наконец уснул с мыслью о мадмуазель д'Амбинье.
Между тем приближался миг, когда карета должна была покинуть дорожные колеи и покатить по парижской мостовой. Уже миновали Санс, и села следовали за селами, подъемы чередовались со спусками, и оставалось недалеко до столичных предместий. Никаких неприятных задержек в пути не случилось. Мсье де Сегиран усматривал в этом счастливое предзнаменование для своих брачных замыслов, а мсье де Ла Пэжоди видел доказательство того, что лучше ездить в хорошей карете на хороших лошадях, чем в общественных повозках и дилижансах, влекомых клячами, спотыкающимися о всякий камушек. Не завидуя чужому достоянию, он умел ценить его удобства и находил приятным и справедливым извлекать из них пользу. Это правило, в применении к личной жизни, всегда и отвращало его от брака. Он предоставлял другим заводить себе жен, считая себя вправе пользоваться чужими избранницами, когда они приходились ему по вкусу, а он им. Положения эти он нашел настолько удовлетворительными, что дал себе слово всегда применять их на деле, а потому, дружелюбно взирая на мсье де Сегирана, он иной раз задавал себе вопрос, на что может быть похожа эта мадмуазель Д'Амбинье, которую маркиза де Бериси назначила своему племяннику в супруги. Мсье де Ла Пэжоди, знававший в свое время мадам де Бериси, побаивался ее язвительного ума старой феи. Какую шутку захотелось ей сыграть с бедным Сегираном? Какую кривобокую дурнушку или какую маленькую мегеру увидит перед собой этот несчастный? Мсье де Ла Пэжоди втихомолку посмеивался, в то время как карета, чьи тяжелые колеса являлись колесами брачной фортуны мсье де Сегирана, въехав в ворота, останавливалась во дворе берисиевского дома. Бросив заниматься догадками, мсье де