— Да, в самом деле. Вот каково жить человеку, который скопил себе несколько талеров. Проклятые мошенники умеют разнюхать, где живет старый слабый старик, который на пару талеров богаче их. Ну, успокойтесь. Видите, все в порядке.
— Господи, уж я так обрадовался, когда увидел вас!
— Я всегда настороже, можете спать спокойно, а теперь буду еще бдительней,— сказал полицейский.— Вот говорят, что деньги делают счастливым, а старик этот в постоянном страхе.
Обещание стеречь его дом пришлось не по вкусу Шаллесу Гиршу.
— Уж не трудитесь особенно, я все равно не буду спокойно спать, это уже стало у меня привычкой,— сказал Гирш.
— Ну, пусть этот скряга стережет свое добро до страшного суда! — полицейский повернулся, чтобы уйти.
— Покойной ночи, господин Гирш,— не без иронии попрощался сторож и медленно удалился вместе с полицейским.
Старик ответил на поклон и сделал вид, что снова хочет затворить дверь.'
— Я не выпущу тебя отсюда! — сказал он Фуксу.— Сторож теперь глаз не спустит с моего дома! Вы что, хотите сделать из него разбойничий притон?
— Шаллес Гирш, старый жид, ты думаешь, я не понимаю, чего ты хочешь,— отозвался Фукс шепотом и так сильно хлопнул Гирша по плечу, что тот испугался.— Ты хочешь, чтобы я давал тебе больше! Старый мошенник, разве я не отдал тебе тысячу талеров из почтовых денег?
— Да, купонами и акциями, с которыми я мог сломать себе шею.
— А ты рассчитался со мной за часы и кольца, которые составляют целый капитал? Уже прошло три года, а ты как дал мне двести талеров, так и все.
— Я еще ничего не получил за них, они лежат и ржавеют!
— Ты послал их в Лондон, и да не сойти мне с этого места, если ты не получил за них тысячу фунтов! Молчи, старый злодей! Отвори дверь!
Шагов сторожа и полицейского уже не было слышно.
— Это мне будет стоить жизни! — простонал Шаллес Гирш.
Фукс тихо отворил дверь и выглянул на улицу — она была пустынна. Он вышел из дому и стал, крадучись, пробираться по переулку, между тем как Гирш запер дверь и вернулся к Черной Эсфири, которая осталась в своей комнате с Рыжим Эде.
Все трое стали обсуждать только что составленный грандиозный план, и Шаллес Гирш склонился наконец в его пользу, вспомнив своего родственника Соломона, которому однажды посчастливилось в подобном же рискованном деле и который постоянно утверждал, что такие значительные предприятия наименее опасны.
Фукс вскоре достиг дворцовой площади, где еще царило оживление, и, запахнув плотнее плащ, который надел на него заботливый Гирш, без страха направился к королевским воротам. Следовало торопиться, так как было уже около полуночи. Скорым шагом он приблизился наконец к парку и свернул в боковую аллею, что вела к кладбищу.
Вдруг он остановился и стал прислушиваться — в отдалении послышался крик.
Фукс не мог терять ни минуты, иначе он кинулся бы на крик, но он успел заметить, как между кустами бежали одна за другой две человеческие фигуры.
Мы знаем, кто это были.
Когда Фукс приблизился к кладбищенской ограде, за которой в густом мраке шелестели старые, только что распустившиеся деревья, он невольно подумал, что его завлекают в западню.
«Эта личность непременно видит здесь какую-то выгоду для себя,— подумал он, вспомнив письмо и данные ему еще раньше обещания.— Кроме того, она, без сомнения, имеет связи, иначе не получила бы нужных бумаг. Но это не мое дело — вот она прогуливается в тени деревьев!»
Монахиня, тоже закутанная в длинный плащ, обернулась и прислушалась: уже близилась полночь, и приглашенный на свидание заставлял себя ждать.
Вдруг монахиня заметила у ограды человека.
— Кто вы? — спросила она тихо.
— Тот, кого вы ожидаете, благочестивая сестра.
— Письмо, которое вы писали.
— Просили написать, должны вы сказать: монахиня не смеет писать письма к мирским мужчинам. Поэтому я и выбрала этот ночной час для нашей встречи. Смотрите, чтобы никто не узнал о ней.
— Будьте покойны, благочестивая сестра. Если я услышу и получу от вас сегодня все, что нужно, то уже завтра буду в дороге…
— В Монте-Веро? — прервала монахиня нетерпеливо.
— Сперва в Лондон, а потом, как можно скорее, в то отдаленное государство, где находится названное вами владение.
— Монте-Веро находится в трех или четырех днях путешествия от Рио-де-Жанейро, там вы все узнаете. Вот бумаги, которые вам нужны. Это свидетельство, что граф Эбергард Монте-Веро умер, а это паспорта для вас и ваших провожатых! Чего стоило мне приобретение этих бумаг! — заключила монахиня.
— Благодарю вас, благочестивая сестра! Мне бы очень хотелось знать, кому я обязан ими?
— Вы этого никогда не узнаете и не старайтесь узнать: если вы откроете эту тайну, я должна буду отказать вам в помощи.
Фукс, любопытство которого еще больше возбудили эти слова, посмотрел сначала на бумаги, где имелись все нужные подписи и печати, а потом на монахиню. Лицо ее скрывала густая вуаль, капюшон был спущен на лоб, так что Фукс напрасно старался узнать стоявшую перед ним женщину.
— И эти бумаги все верны? — спросил он не без сомнения.
— Они подлинные, как и паспорта всех тех лиц, что последуют с вами,— отвечала монахиня.— И еще вы можете быть уверены, что ни одно письмо не уйдет отсюда во владения графа Монте-Веро!
— Вы весьма могущественны, благочестивая сестра, и необыкновенно догадливы!
— Корреспонденция в Южную Америку и оттуда проходит через руки чиновника одного из наших портовых городов, я не назову этого человека по имени, но он подкуплен! Поэтому вам нечего бояться писем. Если же граф Монте-Веро сам наконец решится отправиться в Бразилию…
— Тогда он потерян, благочестивая сестра!
— Клянетесь ли вы мне в этом?
— Именем Пресвятой Девы! Как только он ступит на землю, где мы скоро поселимся, его ждет верная смерть.
— Если вам это удастся, то добыча ваша будет громадна,— отвечала монахиня,— но если кинжал, который вы будете держать наготове для графа, не попадет в цель, вы умрете на виселице, вы и ваши провожатые! Не забудьте этого!
— Это довольно трудное предприятие, благочестивая сестра: виселица — самый отталкивающий инструмент, который я знаю! Вы хорошо сделали, что напомнили мне о ней.
— Еще одно! Имеете ли вы деньги?
— Я получил несколько дней назад, видно, по вашей милости, маленькую сумму…
— Которая, вероятно, уже истрачена? Я понимаю.
— О, вы слишком добры, благочестивая сестра.
— Возьмите эти билеты, они покроют ваши издержки по переезду. Как видите, я питаю полное доверие к вам.
Фукс низко поклонился.
— Ваше доверие оправдывается: можете считать, что граф Монте-Веро уже среди мертвых!
— Желаю господину Ренару счастливого пути, Мне хотелось бы, чтобы он вернулся в столицу не по аллее парка, а по этой дороге, которую я могу отсюда видеть.
Фукс едва заметно улыбнулся, он понял желание монахини.
— Да сохранят вас святые, благочестивая сестра! — сказал он, кланяясь и взяв поданную монахиней руку.
Фукс прижал нежную руку своей покровительницы к губам, надеясь найти на пальцах кольцо с вензелем или гербом, но он ошибся: руки монахини были затянуты в тонкие лайковые перчатки. Она подошла к ограде кладбища. Фукс плотнее закутался в плащ и пошел по освещенной луной дороге.
— Ты убьешь его,— пробормотала монахиня, и глаза ее сверкнули мрачным огнем,— а потом палач рассчитается с тобой, безумец! Мне принадлежат несметные богатства, мне! Они доставят мне новые наслаждения, с их помощью я сделаю людей рабами их грехов!
XXV. ЧЕРНЫЙ ПАЛАЧ ГОРОДА РИО-ДЕ-ЖАНЕЙРО
С маленькой башни на ратуше Рио-де-Жанейро, столицы Бразилии, раздавался заунывный колокольный звон.
Ратуша находилась вблизи залива. Залив этот и гавань города принадлежат к прекраснейшим уголкам земного шара; путешественника, приближающегося на корабле к громадным скалам, отделяющим залив от моря, поражает панорама, что предстает перед глазами. Белая крепость Санта-Крус лежит подле этих скал, которые, кажется, созданы самой природой для того, чтобы составлять неприступные укрепления города. Затем путешественник должен миновать маленький укрепленный рвами остров, где корабли проходят освидетельствование врачей и таможенников, и наконец взорам его представится обширная столица громадного государства.
Ступив на больверк возле доков, путешественник увидит, что этот город, в обрамлении покрытых пальмами холмов, не может гордиться своей архитектурой. Одноэтажные дома здесь тянутся вдоль худо вымощенных узких улиц. В то время, к которому относится наше повествование, на морском берегу еще не было каменных строений; повсюду была непролазная грязь, мусор, и дохлые собаки валялись прямо на мостовой.
Немного подальше от набережной улицы были шире и дома получше, с богатыми витринами магазинов. В пригороде можно было увидеть роскошные виллы, окруженные садами, где росли виноград, финиковые пальмы, апельсины.
На улицах, которые в определенное время дня бывают весьма оживленными, можно встретить людей самых разных национальностей и цвета кожи. Почти все верхом, не исключая и дам, которые любят кататься после полудня; соломенные шляпы с широкими полями защищают их лица от палящих лучей солнца. Пешком ходят только негры-невольники и полуиндейцы, ищущие себе пропитание в городах.
Было около трех часов пополудни, когда в квартале, прилегающем к набережной, послышался колокольный звон. В прочих частях города в этот час из-за сильной жары царила мертвая тишина. На колокольный звон, бросив работу, стекались негры и матросы, а также мужчины и женщины, дети всех возрастов.
— Что означает этот звон? — остановил темнокожего белый в немецком платье.
— Что это означает? — переспросил тот по-португальски.— Усмирение Марцеллино.
— Марцеллино? — удивился немец.
— Раз вы ничего не слышали о нем, значит только что приехали,— заключил бразилец, повернув вместе с немцем на улицу Иеронима, в конце которой находилась ратуша.— Негр Марцеллино, как дикий зверь, перекусил своему господину горло.