За те полтора года, что прожила у нее Кора, Маргрет часто об этом говорила. Они много ночей просидели вместе, рассуждая о вине, вере и убеждениях. О родителях, о том, что у них долгие годы не было детей. О том, как рядом с Элсбет Вильгельм постепенно из меланхолика превратился в жизнерадостного человека. О том, как она научила его смеяться, танцевать, любить. О том, как он снова начал наслаждаться жизнью. О том, как они путешествовали: неделю в Париже, три дня в Риме, «Октоберфест» в Мюнхене, парк Пратер в Вене.
Раз в год они приезжали в Рейнланд-Пфальц. Кельнский карнавал, Элсбет никогда его не пропускала. Она даже позволяла себе выпить несколько бокалов вина. И если какой-то из них оказывался лишним, впадала в меланхолию, рассказывала о любви, страданиях и чувстве вины, которое она на себя взвалила.
Когда Элсбет забеременела, ей было почти сорок, а Вильгельму пятьдесят один. Он был на седьмом небе от счастья. Он пригласил в гости мать и сестру: они должны были обязательно приехать, чтобы полюбоваться маленькой внучкой и племянницей, этим даром небес. Красивая девочка, совершенно здоровая, с густыми, темными, как у Вильгельма, волосами и отличным аппетитом. Ее рождение отняло у Элсбет много сил. Роженица лежала на больничной койке очень бледная и слабая, но была так же счастлива, как и Вильгельм.
– Ты уже видела ее, Маргрет? Пойди, медсестра тебе покажет. Все говорят, что им еще не приходилось видеть такого красивого ребенка. А какая она крепкая! Уже сама поднимает головку. Не думал, что мне доведется держать на руках своего ребенка – да еще такого чудесного. Господь простил меня и сделал мне отличный подарок. За эту малышку я многое готов отдать. Я снова буду полон сил.
Прежде чем Элсбет успела оправиться после родов, она опять забеременела, на этот раз Магдалиной. Обреченной. У малышки был открытый Боталлов проток, а также несколько дефектов сердечной перегородки. Задеты были как предсердия, так и оба желудочка. Левый желудочек был недоразвит, в брюшной аорте просматривались похожие на мешки образования, аневризмы. Поврежденный отрезок был слишком велик, чтобы его можно было полностью удалить. К тому же врачи предполагали, что имеются и другие аномалии сердечно-сосудистой системы.
Маргрет была медсестрой. Ей можно было не рассказывать, что у крохи нет шансов – несмотря на шесть операций в течение первого полугода жизни. Один из врачей сказал тогда Вильгельму:
– В груди у вашей дочери бьется не сердце, а швейцарский сыр. Оно выглядит так, будто кто-то истыкал его спицами.
К несчастью, Элсбет тоже услышала его слова, а может, ей пересказала их медсестра.
Однако, что бы ни говорили врачи, Магдалина опровергала их прогнозы. Она даже смогла сразиться с лейкемией и победила ее. Элсбет объясняла это силой своих молитв и увеличивала собственные усилия до такой степени, что для любого нормального человека это стало бы невыносимым.
Маргрет знала, как обстоят дела в доме брата, но не пыталась ему помочь, оправдывая себя расстоянием и необходимостью заботиться о старой матери, с которой она тогда жила. В первые годы после рождения Магдалины она очень редко приезжала в Буххольц. Заглянет ненадолго, зажмурится – и скорей обратно домой.
А потом мать умерла. Вильгельм приехал на похороны в Кельн – один, Элсбет не смогла отлучиться из дому. Вечером они сели рядышком, Маргрет и ее брат, который годился ей в отцы. Некоторое время он ходил вокруг да около, а затем очень небрежно, мимоходом высказал свою просьбу. Мол, не могла бы она в ближайшие несколько недель приехать к ним в гости? Не могла бы она поговорить с Элсбет? Как женщина с женщиной – о том, что нужно мужчине. Ему нелегко было затрагивать эту тему. То, что Вильгельм обратился к ней, свидетельствовало о том, что он не знал, как быть дальше.
– Я уже подумывал о том, чтобы с ней развестись. Однако это было бы безответственно. А я не хочу уходить от ответственности. Но дальше так продолжаться не может, я этого не выдержу.
Помолчав минуты две, он добавил:
– Со дня рождения Магдалины я сплю в детской. Элсбет не подпускает меня к себе, что бы я ни говорил. Раньше я часто ходил к одной женщине… за деньги. Это было неправильно, но я не знал, как еще решить эту проблему. Однако в конце концов я перестал ее посещать.
В то время Коре было восемь лет. Вильгельму было пятьдесят девять, однако выглядел он гораздо моложе своих лет. Он был высоким, сильным мужчиной. И то, как он смотрел на Маргрет, как бормотал:
– Дело ведь не только во мне, а еще и в Коре. Сейчас ей восемь. Она становится старше, и… Я боюсь за нее.
По спине у Маргрет пробежал холодок, хотя Вильгельм наверняка имел в виду не то, о чем она подумала.
Через две недели она отправилась в Буххольц и попыталась поговорить с Элсбет. Однако все ее старания были напрасными. Элсбет спокойно выслушала ее, сложив на коленях руки, а затем произнесла:
– Если бы у меня были силы на то, чтобы родить еще одного ребенка, я бы подпустила Вильгельма к себе. Мое время не вышло, я еще могу зачать. И как я с этим справлюсь? Нет! Мы все должны приносить жертвы. Вильгельм – мужчина. И должен переносить это испытание как мужчина.
Наверное, это было справедливо. Должно быть, он снова стал ходить к той женщине, Маргрет не знала наверняка. Больше они об этом не говорили, лишь несколько раз Вильгельм поделился с сестрой своими страхами из-за Коры, в поведении которой вдруг появились странности.
Неприятно было думать о том, что Вильгельм мог обидеть Кору. И это ее собственный брат! Нет, он ни за что не тронул бы ребенка! И уж точно не поступил бы так с собственной дочерью!
Маргрет не могла себе этого представить и попыталась расспросить племянницу. Но наткнулась на стену и еще тогда уяснила: если Кора не хочет о чем-то говорить, никто из нее слова не вытянет.
Можно было предугадать, что рано или поздно это обернется катастрофой. С точки зрения Маргрет, она произошла пять лет назад, а точнее, шестнадцатого мая, в день рождения Магдалины. Кора сломалась, и полгода от нее не было ни слуху, ни духу.
Маргрет с дрожью вспоминала о звонке, который раздался в декабре того же года, о голосе племянницы в телефонной трубке:
– Можно я к тебе приеду? Я не могу здесь больше жить. Мне кажется, что я вообще не могу больше жить…
А потом она стояла в дверях, с исколотыми руками и шрамом на лбу… До марта следующего года Маргрет каждую ночь вскакивала с постели и мчалась в гостиную. Первым делом она хватала Кору за руки, чтобы та себя не поранила… Страшные сны, потом – сильные головные боли, ледяное молчание. Что бы с ней ни случилось, Кора не могла об этом говорить, рассказывала лишь о несчастном случае, который произошел с ней в октябре.
Ей требовалась помощь, компетентный врач. Но она никого к себе не подпускала. Маргрет пришлось умолять племянницу, чтобы она позволила осмотреть ее хотя бы Ахиму Мику. Тот предположил, что головные боли – последствия черепно-мозговой травмы, и удивился тому, как быстро зажила рана. Что же до кошмаров, то, скорее всего, их причиной стало какое-то неприятное событие. Чтобы разобраться в этом, следовало обратиться к специалисту. Возможно, ей помог бы хороший психолог…
Кора отмахнулась от этого предложения. И каким-то образом справилась без посторонней помощи. Со временем Маргрет стало ясно, что можно больше не беспокоиться. Ее племянница хорошо себя чувствовала. Каждые две недели по воскресеньям приходила к ней в гости с Гереоном и сынишкой, рассказывала о своем доме, о тяжелой работе.
Тетя всякий раз радовалась тому, с каким воодушевлением Кора осваивает новые обязанности. С точки зрения Маргрет, Гереон Бендер был не принцем на белом коне, а самым обыкновенным простофилей. Но с того момента, как Кора вышла за него замуж, в ее жизни появился смысл. У нее не осталось времени на размышления – и больше не было проблем. Теперь она производила впечатление уравновешенного человека. И завтра они с Гереоном тоже собирались к ней прийти…
В пятницу перед обедом Маргрет созвонилась с племянницей. Голос Коры звучал немного взволнованно. В последнее время по пятницам она была довольно нервной, что после напряженной недели совсем не удивительно.
Около одиннадцати часов, вскоре после того, как начался фильм, Маргрет позвонил Гереон. Он никогда ей прежде не звонил, и она насторожилась, второй раз за сегодняшний вечер. Гереон, запинаясь, передал ей сообщение, из которого Маргрет уловила только два слова: «уголовная полиция».
Она подумала, что с Корой что-то случилось. Что ее племянница могла что-нибудь натворить – такая мысль не приходила ей в голову. Кора была мятежницей, кое-кому она могла показаться даже агрессивной, но в глубине души была кроткой как ягненок. А ягнята не убивают, они годятся только на роль жертвы.
Гереон уже давно повесил трубку, а Маргрет все держала телефон у уха, думая, что чего-то недопоняла. Она попыталась перезвонить ему, но никто не ответил, ни в доме племянницы, ни в доме ее свекра и свекрови. Прошло некоторое время, прежде чем Маргрет заставила себя позвонить в справочную и узнать номер полицейского участка района Рейн-Эрфт. После чего почувствовала, что ей нужно выпить коньяка.
Как и несколько лет назад, Маргрет разрывалась между нежеланием знать и потребностью удостовериться, между стремлением к покою, жизни без проблем и сознанием того, что за Кору никто не вступится. От Гереона Бендера этого ожидать не стоило. В конце разговора он сказал Маргрет:
– У нас с ней все кончено.
Маргрет заварила кофе и выпила две чашки, пытаясь нейтрализовать действие коньяка. А затем наконец набрала номер полицейского участка, назвала свое имя и сообщила, по какому делу звонит. Но по телефону полицейские справок не давали. Не смогли ее также соединить с уполномоченным сотрудником. Все это само по себе давало достаточно информации для размышления.
Глава пятая
Рудольф Гровиан решил на время выключить диктофон, когда, глубоко вздохнув, Кора дала ему понять, что рассказала достаточно. Часы показывали начало двенадцатого. Она выглядела усталой и в то же время, судя по всему, испытывала огромное облегчение. Это было знакомо Рудольфу по другим допросам.