Я подумала, что мать окончательно сошла с ума. Я ведь так давно его знаю. К тому моменту я уже не сомневалась в том, что он – мой настоящий отец. Я была очень похожа на него и уже давно перестала думать, что моя семья – Адигары. И поэтому в ответ на мамины слова лишь молча кивала.
Я кивнула и тогда, когда она спросила меня: не считаю ли я, что каждому вполне достаточно прочесть Библию? Ее я уже знала наизусть. Мама подолгу рассказывала мне о человеческих грехах, до тех пор пока у меня не начинало гудеть в ушах. А после того, как я научилась читать, мне пришлось… Ах, да какая разница!
Мама отправила меня за ведром, вложила в руку спички, а потом мы стояли и смотрели, как «Страна чудес» превращается в кучку пепла.
Когда папа узнал о случившемся, он пришел в ярость. Прежде я его таким не видела. Из того, что он сказал, я поняла только половину. Он даже подумать не мог, что подстилка оккупанта однажды превратится в такую святошу. Мол, ей ведь это даже нравилось. И она позволяла совать в себя не только то, что предназначено природой, а и вязальные спицы. Мать стояла с каменным лицом, и мне стало жаль ее.
Потом мы еще долго сидели за кухонным столом – мы с отцом, – пока мама мыла посуду. Отец пересказывал мне «Алису в Стране чудес». Впрочем, он и сам ее не читал. Он придумал для меня совершенно другую историю, о девочке, мама которой сошла с ума и решила замучить всю семью. Той девочке не нравилось дома, но сбежать она не могла, потому что была еще слишком маленькой и у нее не было денег. И тогда она придумала себе целый мир, населенный людьми. Она разговаривала с ними, хотя на самом деле их не существовало.
– Значит, девочка была такой же сумасшедшей, как и ее мама, – сказала я.
Отец улыбнулся.
– Да, возможно. Но как же тут не сойти с ума, с такой-то матерью? Если не видеть и не слышать ничего другого.
Магдалина тоже была в кухне. Как и прошлым вечером, она лежала в креслах. Позади у нее был трудный день: две клизмы, следствием которых стали желудочные спазмы. Она внимательно слушала отца и переводила взгляд с него на мать и обратно. Магдалина, кстати, знала историю Алисы в Стране чудес.
Медсестра, которая ухаживала за ней в больнице и старалась делать так, чтобы Магдалина иногда играла с другими детьми, однажды принесла ее в комнату, где какая-то женщина читала своему ребенку книгу. Позднее Магдалина рассказала мне об этом. Но о чем на самом деле идет речь в «Алисе в Стране чудес», я ее не спросила: мне не хотелось этого знать.
Отец улыбнулся моей сестре и спросил:
– Как поживает наш воробышек?
Магдалина ему не ответила. Последнее время она часто разговаривала со мной и очень редко – с матерью. С отцом она не разговаривала никогда. Вместо нее это делала мама.
– Нашей дочери плохо. Да и как ей может быть хорошо в доме, где никто не придерживается заповедей Божьих?
– Ты же их придерживаешься, – возразил отец. Он все еще был очень зол. – Но сначала покажи мне эти заповеди. Я не помню, чтобы Господь требовал сжигать детские книги. Насколько я знаю, это требовали другие. Они считали себя богами. Боюсь, ты слишком многого от них набралась. Иногда ты путаешь методы.
Мать молча смотрела на него. Отец кивнул, словно подтверждая свои слова, и, опустив голову, посмотрел на столешницу.
– Однако, – произнес он через некоторое время, – разве не говорил Он: будьте как дети… Я что хочу сказать: это Его слова. И если уж ты за них цепляешься, то выбирай не только те, которые тебе нравятся. Детям хочется не только осенять себя крестным знамением. Если уж нам однажды придется расстаться с одной из дочерей – а нам придется это сделать, ты знаешь это так же хорошо, как и я, – то другая должна быть бодрой и здоровой, насколько это вообще возможно. Надо было послушаться врачей, и тогда все давно было бы кончено. И ты устраивала бы свои представления только на кладбище.
Я думала, что у меня остановится сердце. Я прекрасно понимала, что имеет в виду отец. И Магдалина тоже, она была отнюдь не глупа. Из-за частого пребывания в больнице она знала многое о своей болезни и других вещах. Больше, чем я. Магдалина не умела читать, писать и считать, зато ей были известны такие слова как «электрокардиограмма», «патология» и «крематорий». Знала она и то, что они означают.
Моя сестра смотрела на отца, прижимая к себе куклу и играя толстыми косами из ниток. Казалось, она хотела ему что-то сказать. Магдалина несколько раз шевельнула губами, но не издала ни звука. Наконец я прочла слово, которое она хотела сказать отцу: «скотина»!
Понял ли он это, мне неизвестно. Он глубоко вздохнул, а затем произнес, чуть тише:
– Но раз уж мы так решили, мы должны попытаться сделать нашу жизнь сносной. Нужно дарить друг другу хоть немного радости, а не только цитаты из Библии. Магдалине от этого никакого проку. Уверен, что ей история про Алису в Стране чудес тоже понравилась бы. А Кора наверняка бы ей почитала…
Мама заявила:
– Сейчас Магдалине нужно отдохнуть. У нее был трудный день.
И, подняв ее с кресла, понесла к двери. Посмотрев им вслед, отец покачал головой, а затем снова уставился на столешницу.
– Это мой грех, – негромко произнес он. – Однажды я не удержался. Лучше бы я в мышиную нору его тогда засунул.
Подняв голову, он сказал мне:
– Нам, наверное, пора спать, как ты считаешь? Тебе нужно отдыхать, да и я устал.
И мы пошли наверх. Мама была еще в ванной с Магдалиной – мыла ее, чистила ей зубы. Отец отправился в спальню и достал из шкафа вещи, в которых собирался завтра идти на работу. Я натянула ночную рубашку. Когда мама вынесла Магдалину из ванной, я вошла туда, чтобы тоже почистить зубы.
Уложив Магдалину спать, мама спустилась в гостиную, чтобы помолиться. Отец подошел ко мне. Настроение у него было подавленное. Он встал рядом со мной у умывальника и начал наблюдать за тем, как я умываюсь и причесываюсь.
Я никак не могла справиться с расческой. Иногда, когда мне приходилось слишком долго стоять у алтаря, я наматывала волосы на палец, и они спутывались. Отец помог мне их распутать, затем прижал мою голову к своей груди и произнес:
– Мне жаль. Очень жаль.
– Не переживай из-за книги, – сказала я. – Я не очень люблю читать. Мне больше нравится, когда ты рассказываешь о прошлом. Ты давно не рассказывал о железной дороге, о старой школе и о том, как строили церковь.
– Я и так говорил с тобой об этом слишком много, – ответил отец. – Лишь бы не думать о том, что происходит в настоящем.
Он гладил меня по спине, продолжая крепко прижимать мою голову к своей груди. Потом, вдруг оттолкнув меня, обернулся к умывальнику и сказал:
– Скорей бы пришла весна. Тогда я буду работать в саду и у меня не останется времени для глупых мыслей.
Глупо было думать, что тетя ее предала. На Маргрет можно положиться, ведь ей тоже было что терять. Однако, несмотря на осознание этого, Кора продолжала испытывать страх, растерянность и неуверенность в себе.
Когда Маргрет и шеф вышли из комнаты, туда вошел мужчина в спортивном костюме. На несколько минут Кора осталась с ним наедине. Ей хотелось, чтобы он с ней заговорил. Произнес хотя бы пару фраз, чтобы помочь ей взбодриться.
С тех пор как Кора очнулась после короткого обморока, в ее голове было темно и тесно, словно в могиле. Или в подвале, где кто-то выключил свет. Она знала, что видела нечто страшное и испытала нечто ужасное. Однако, что бы ни прорвалось за стену в ее мозгу, оно спряталось обратно. Осталось лишь неприятное ощущение. И голос отца, звучащий в темноте.
Кора увидела, как сидит на кровати. Он приходил к ней каждый вечер в течение нескольких недель, которые она провела дома, тогда, в ноябре, после возвращения. Она слышала его мольбы, слабый, прерывающийся голос.
– Поговори со мной, Кора. Не будь такой же, как она. Ты должна со мной поговорить. Скажи мне, что случилось. Что бы ты ни натворила, я не стану тебя осуждать, слова тебе не скажу, обещаю. Я ведь не имею права тебя осуждать. И маму тоже. У каждого из нас есть грех на совести. Я расскажу тебе о своих и о маминых грехах. А потом то же самое сделаешь ты. Ты должна обо всем рассказать мне, Кора. Если ты будешь держать это в себе, оно сожрет тебя изнутри. Что произошло, Кора? Что ты натворила?
Лучше бы мужчина в спортивном костюме произнес пару фраз и заглушил голос отца. Но он просто смотрел на нее, и в его взгляде отражались сочувствие и неуверенность. Может быть, он ждал, что она что-то скажет? Осознав, что Кора и дальше будет молчать, он принялся возиться с диктофоном. Вынув оттуда кассету, положил ее к остальным, записанным за сегодняшний вечер.
Кассеты. «Я отмотаю немного вперед!» – сказала женщина у озера. И еще: «Лучше композиции вы в жизни не слыхали».
Эта фраза пронзила мозг Коры, подобно удару молнии.
– Ничего лучше я в жизни не слышала, – сказала Магдалина.
Она лежала на постели и держала в руке крохотный магнитофон, тонкий провод от которого тянулся к наушнику, вставленному в левое ухо. Магдалина негромко рассмеялась и повела головой, только головой, ничем другим она пошевелить не могла. Она негромко напевала: «Bohemian Rapsody – Is this a real life?»[4] А затем сказала:
– Обожаю эту вещь. Ну и голос у этого Фредди Меркьюри, просто с ума можно сойти. Хотелось бы мне однажды послушать ее на полную громкость. Ну, как на дискотеке. Но для этого нужна огромная стереоустановка. А если старуха ее увидит, то еще, чего доброго, вырубит не только воду, но и электричество… Ты нашла, где находится главный кран?
Вернулся шеф, поинтересовался:
– Как вы себя чувствуете, госпожа Бендер?
Но мысленно Кора была еще с Магдалиной, поэтому произнесла:
– К сожалению, нет. Я наберу ведро воды у Грит, на то, чтобы помыться, хватит.
Только после этого до нее дошло, о чем ее спрашивает шеф, и она поспешила добавить:
– Спасибо, прекрасно.