– Извини меня.
Он ревел, словно трехлетний ребенок, разбивший коленку. Мне это показалось едва ли не более отвратительным, чем остальное. Успокоившись, отец произнес:
– Надеюсь, ты поймешь меня, когда станешь старше. С природой не поспоришь. Что же мне делать? Есть женщины, которым можно за это заплатить. Но для них я всего лишь клиент. Когда я один, я могу хотя бы представлять, что делаю это с женщиной, которая меня любит. Каждому человеку нужно чувствовать, что его любят, даже старику.
– Раньше я тебя очень любила, – отозвалась я и чуть не расплакалась.
Как я и опасалась, мама и Магдалина проснулись от его крика. Утром за завтраком мать странно смотрела на меня, но не поинтересовалась, что произошло. Когда в обед я пришла из школы, Магдалина пристала ко мне с расспросами. Каждый раз, когда мама выходила из кухни, она просила:
– Ну, расскажи же! Что он сделал? Тронул тебя пальцем? Или вставил по-настоящему?
Я покачала головой. Мне не хотелось рассказывать ей о том, что произошло на самом деле. Да в этом и не было нужды. Магдалина прекрасно представляла себе, что я могла увидеть. Она давно уже знала, зачем отец ходит в ванную по ночам.
Он часто стучал в соседнюю дверь и говорил маме, что опять поступит так, как тот тип из Библии, который оросил своим семенем землю. Мол, не мучает ли ее совесть из-за того, что он постоянно вынужден грешить таким образом.
Магдалину это развлекало.
– Он еще довольно бодренький, наш старичок. Однако в этом возрасте многие так себя ведут. Со стариками обычно хуже всего, можешь мне поверить. Особенно если они не могут сделать то, что им хочется. А теперь рассказывай. Ты правда видела, как он это делал?
Я не могла говорить на эту тему. Целыми днями я находилась в подавленном состоянии. А уж по ночам! Несколько дней подряд отец приходил домой очень поздно. Я в это время уже лежала в постели, не в силах уснуть. Иногда я думала, что, возможно, следует сказать ему что-нибудь хорошее. Что я все еще его люблю. Я уже лгала ему, так что еще один раз вряд ли что-либо изменил бы.
Но когда я слышала шаги отца на лестнице, когда он нажимал на дверную ручку, у меня в животе холодело и он становился похожим на камень, из-за чего мне было тяжело дышать. Я не могла произнести ни слова. Делала вид, что сплю, а сама, затаившись, ждала, что будет дальше. Подойдет ли отец ко мне или отправится в ванную.
Мне хотелось, чтобы все было как прежде, чтобы он был просто моим отцом. Внезапно он перестал им быть, превратившись в противного старика, который сам себя удовлетворяет. Мальчишки в школе говорили, что при этом нужно думать о голых бабах. О чем думал отец, я поняла три недели спустя.
Было воскресенье, и мы сидели за столом, когда вдруг он сказал маме:
– Я перенесу свою постель в твою комнату. Ситуация изменилась.
Конечно же, мать не соглашалась. И тогда он заорал на нее:
– Да чего ты возмущаешься? Столько лет прошло! Не думаешь же ты, что меня может возбудить твой сморщенный зад? Не переживай, я предпочитаю сочную плоть. И не хочу, чтобы она каждую ночь была у меня под рукой. Я не желаю быть тем, кто принесет в жертву второго агнца. Если так будет продолжаться и дальше, я за себя не ручаюсь. И не смей говорить мне о Магдалине. Если с ней что-то случится, ты ничего не сможешь сделать, даже если будешь спать рядом.
В тот вечер ему еще раз пришлось переночевать в одной комнате со мной. Мама с Магдалиной легли чуть раньше, чем обычно, и закрылись изнутри. На следующий день отец отнял у мамы ключ и перенес к ней в комнату свое постельное белье.
Магдалина переселилась ко мне. Несколько недель в доме пахло грозой. Затем до мамы наконец дошло, что ее целомудрие в безопасности, а я хорошо справляюсь с новыми обязанностями. Впрочем, поначалу мне было страшно. Я не привыкла к ее странному дыханию. Магдалина смеялась надо мной.
– Я всегда так дышу, просто днем ты не обращала на это внимания.
Через несколько недель я пришла к выводу, что так гораздо лучше. Магдалина тоже наслаждалась переменами. Обычно после ужина я отводила ее наверх. Сестре больше нравилось, когда ей помогала я, а не мама. Нести ее я не могла, да и маме это давно было не под силу. Но если идти очень медленно и крепко поддерживать ее за талию, Магдалина справлялась с лестницей, хоть и делала передышку после каждой ступеньки.
Я поддерживала ее также, когда она чистила зубы. Это она любила делать самостоятельно. Потом мне нужно было ее помыть. Купаться в ванной Магдалине было нельзя. Раньше мама сажала ее туда, а потом вынимала. Когда Магдалина подросла, отец купил стул с большим отверстием посредине и миской внизу. Это было удобно – достаточно было потом помыть ванную.
Поначалу я была довольно неловкой, терла Магдалину губкой почти так же сильно, как и себя. Но, в отличие от меня, у нее была очень чувствительная кожа, из-за того, что она много лежала, и шершавая губка причиняла ей боль.
– Лучше намыль меня руками, – просила Магдалина. – А потом смой мыло губкой и промокни полотенцем. Мама до этого так и не додумалась. А может быть, она полагала, что если будет царапать меня во время мытья, то я хотя бы таким образом внесу свой вклад в общее подвижничество?
После купания тело Магдалины нужно было намазать кремом. Затем – надеть на нее ночную сорочку и уложить в постель. Если в кухне делать было нечего, я оставалась с сестрой. Перед тем как уснуть, мы разговаривали.
В постели, за закрытой дверью, я вела себя иначе. Магдалина была единственным человеком, с которым я могла говорить обо всем, кроме воровства. Например, об отвращении к отцу и себе самой. И о том, что я не хочу встречаться с парнями.
Несмотря на то что сестра была на год младше меня, относилась она к этому совершенно иначе.
– Подожди, – говорила она. – Вот сбросишь еще пару фунтов, и отвращение пройдет само собой. И еще: не нужно сравнивать. Мне старики тоже внушают отвращение. Почему, как ты думаешь, я не позволяю отцу ко мне прикасаться? Не хватало еще, чтобы он со мной возился. Он согласился бы сажать меня в ванную и вынимать оттуда, если бы ты его об этом попросила. Но тут уж я скажу: увольте. А с парнями все иначе. Очень многое зависит от того, как они выглядят и какие у них руки. Взять хотя бы врачей. Больше всего мне нравятся студенты. Их часто заставляют со мной возиться. Для них я – объект демонстрации, феномен с неоперабельной аневризмой аорты, который, несмотря на неутешительные прогнозы, живет уже столько лет. Кто знает, возможно, эта штука у меня в животе давно взяла на себя функцию насоса.
Магдалина негромко рассмеялась.
– Стоят мальчишки и не знают, как поднести стетоскоп. К сожалению, больше беднягам делать практически ничего не разрешают, только слушать, как шипит мой дырявый воздушный шарик.
Ей хотелось обзавестись парнем, лет в пятнадцать-шестнадцать. А еще лучше сейчас, ведь моя сестра была не уверена, что сможет дожить до этого возраста.
Когда шеф ушел, Коре понадобился целый час на то, чтобы успокоиться. Она не понимала, как могла поддаться на уговоры и рассказать ему эту безумную историю. Секс с двумя мужчинами одновременно! Да уж, она это делала. Грязная глава ее жизни… Но там, по крайней мере, что-то ненадолго вспыхнуло.
А потом она увидела перед собой отца – сердитого, как черт, со спущенными штанами. Кора чуть не рассказала и об этом, едва успела сдержаться, свалив все на врача.
Это было непростительно. Тот человек спас ей жизнь и ничего не потребовал взамен. Был добрым, приветливым. Врач никогда не трогал ее так, как она описала шефу. Он не был жирным стариком, просто человеком в белом халате, допустившим одну крохотную ошибку: он сел за руль в нетрезвом состоянии.
Ему было немного за сорок. У него было узкое лицо и темная, аккуратно постриженная борода. Когда он подходил к Коре, в руке у него был шприц. У него были узкие и очень ухоженные руки. Теплый, мягкий голос.
– Как вы себя чувствуете?.. А сейчас вам лучше уснуть.
Сгибы ее локтей были усеяны шрамами. С тыльной стороны ладони торчал катетер. Через него врач вводил лекарства. Сразу после этого заканчивались мучения и наступала темнота. Головная боль была невыносимой. В черепной коробке грохотало, сверлило и кололо. Коре казалось, что ее зажали в тиски, хотя на самом деле на ней была обыкновенная повязка.
У нее были переломы черепа, объяснил врач позднее, когда она наконец-то смогла его об этом спросить. Кроме прочего, сказал он, были и другие травмы. И они никак не могли возникнуть в результате небольшого столкновения. Он ехал небыстро, сразу же затормозил и всего лишь слегка задел ее бампером, когда она, пошатываясь, шагнула под колеса его машины. Это произошло три недели тому назад: Кора возникла из мрака на обочине проселочной дороги.
Неужели она три недели пролежала без сознания?
– Можете радоваться, – заявил врач. – Худшее вы проспали. Ломка – это ужасно. Все тело противится, нервная система бунтует. Но вы ничего этого не заметили.
Он спросил, как ее зовут. Мол, при ней не было документов. Еще он спросил, знает ли она, что с ней случилось. Кора не знала. В ее голове ничего не осталось. Не только трех последних недель, о которых говорил врач, у нее из памяти стерлось более пяти месяцев.
Последнее, что помнила Кора, – это второе воскресенье мая. День рождения Магдалины. Бутылка шампанского. По такому случаю Кора купила – а не украла – ее в «Альди». Три дня прятала в сарае. А затем вытащила из-под старых мешков для картофеля, когда мама и отец ушли из дому, чтобы провести еще один вечер в кругу людей, которые цеплялись за небо, потому что были не способны стоять на земле.
Когда Кора занесла шампанское в дом, оно было теплым. Она положила бутылку в холодильник, и вино пролежало там почти до семи часов вечера. А в семь Магдалина захотела выпить по случаю начала нового года жизни. Всего один глоточек.
– Это наверняка мне не повредит, – сказала она. – А возможно, даже поможет сделать год более насыщенным.