Оставьте моего отца в покое! Он старик! А своему мужу она сказала, что он мертв.
В ключевые моменты истории, свидетелем которой Кора когда-то стала и которую рассказала до того, как потеряла сознание, Рудольф все еще верил. Я услышала, как хрустнули ее ребра. Такое из пальца не высосешь. Однако только он один думал, что Георг Франкенберг мог иметь отношение к этому сценарию для фильма ужасов.
Даже Мехтхильда, которая любила становиться на сторону убийц и придумывала целые вереницы оправданий, венчавшихся идеей о том, что всех заключенных нужно выпустить на свободу, на этот раз была согласна с прокурором, Вернером Хосом, судьей и журналистами.
Ни в чем не повинный человек, врач, погиб из-за какой-то ерунды. Для Мехтхильды врачи были неприкосновенны. Конечно, они не безгрешны, однако к ним неизбежно приходится обращаться за помощью, и поэтому, как ни крути, нужно испытывать к врачам доверие, чтобы не ощущать холодного ужаса, когда они возьмут в руки нож.
Кора Бендер уничтожила одного из этих достойных доверия людей, а ведь пресса утверждала, что он жил только ради своей профессии. Тут уж, по мнению Мехтхильды, надеяться было не на что. Она прочла об этом в газете в понедельник утром и охотно подхватила эту историю, чтобы избежать разговора о предстоящем разводе дочери.
Рудольф не сразу понял, что происходит. Он искренне радовался, что после стольких лет его жена снова заинтересовалась его работой и он может обо всем ей рассказать. Однако легче ему не стало.
Несмотря на то что Мехтхильда усмотрела в детстве Коры Бендер смягчающие обстоятельства, она произнесла:
– Не хотела бы я оказаться на твоем месте, Руди. Каково же тебе будет добивать это несчастное создание?
– Я не собираюсь ее добивать! – запротестовал он.
Мехтхильда понимающе улыбнулась.
– А что ты собираешься делать, Руди? Она зарезала врача на глазах у сотни людей. Нельзя же похлопать ее за это по плечу!
– Если я смогу доказать…
– Руди, – перебила его жена, – не обманывай себя. Можешь доказывать что угодно, но ясно одно: тут решается вопрос между тюремным сроком и психушкой.
Она была права, и Рудольф Гровиан это знал. Не знал он только, сможет ли найти доказательства того, что Франки и Кора были знакомы. Может быть, пять лет тому назад, между маем и ноябрем, мир для Коры Бендер перестал существовать? Случилось нечто такое, из-за чего она врала напропалую, а ее тетя внезапно испарилась, после того как добровольно поделилась информацией. О Георге Франкенберге они до сих пор слышали только хорошее: тихий, сдержанный мужчина, можно даже сказать, застенчивый.
А Гереон Бендер сказал:
– Кора лжет, чтобы себя выгородить.
Конечно же, она лгала, оказавшись в безвыходном положении. Когда кто-то пинал ее стену, Кора поневоле швыряла все, что приходило ей в голову, в одну кастрюлю, как следует перемешивала и вываливала на тарелку целый половник хаоса. А потом приходилось сортировать то, что она выдала, спрашивая, откуда взялся каждый кусочек.
На данный момент было ясно, что бо́льшую часть информации, которую она выдала под видом фактов из прежней жизни Франкенберга, Кора могла слышать у озера. Бо́льшую часть, но не все. Прозвищ Бёкки и Тигр Винфрид Майльхофер не называл, потому что никогда прежде их не слышал. В разговорах с другом Георг Франкенберг называл только имена Ганса Бёккеля и Оттмара Деннера. Не упоминал Майльхофер и серебристого фольксвагена Golf GTI с боннскими номерами.
Этот автомобиль и две клички – вот и все, что оставалось на руках у Рудольфа Гровиана, чтобы доказать связь между жертвой и убийцей. При этом клички Кора Бендер вполне могла выдумать. Ему казалось логичным связать Ганса Бёккеля с Бёкки, а Тигра – с «Song of Tiger», но это ничего не доказывало.
Однако если уж приниматься за игры разума, появлялся один весьма интересный вариант. Джонни равно Ганс, Гитарист – гитара. Винфрид Майльхофер сказал, что Франки как-то упоминал о том, что Ганс Бёккель был в их трио гитаристом. Даже если шестнадцатого мая Георг Франкенберг лежал под крылом у папочки со сломанной рукой, Ганс Бёккель вполне мог встречаться в тот день с Корой и подсадить ее на героин.
Рудольф почти не надеялся получить от ее отца важную информацию. Не собирался он и давить на старика. «Вы насиловали свою дочь, господин Рош? Это вам мы обязаны случившейся катастрофой?» Об этом позже позаботится эксперт. А Рудольфу просто хотелось узнать, как Кора жила с мая по ноябрь. И выяснить название клиники, где лечили ее черепно-мозговую травму.
Когда Рудольф Гровиан позвонил в дверь, ему открыла женщина, отлично вписывавшаяся в окружающую обстановку. Аккуратненькая и довольно молодая, он даже невольно сглотнул. В голове у него промелькнули слова Коры Бендер: «Маме шестьдесят пять». Стоявшей в дверях женщине было немного за сорок, она была модно одета. На голове – небрежная стрижка, на лице – скромный макияж. В руках женщина держала полотенце: похоже, она мыла посуду.
Рудольф представился, не называя ни причины своего визита, ни профессии, и нерешительно уточнил:
– Госпожа Рош?
Женщина улыбнулась.
– Боже упаси! Я их соседка, Грит Адигар.
С души Рудольфа свалился небольшой камешек. Очень небольшой.
– Я хотел бы поговорить с господином Рошем. С Вильгельмом Рошем.
– Его здесь нет, – отозвалась Грит Адигар.
– Когда он вернется? – спросил Рудольф.
Грит Адигар не ответила, вместо этого поинтересовавшись:
– О чем вы хотите с ним поговорить?
Однако прежде чем он успел объяснить, по всей видимости, поняла все сама. Заглянув за его плечо, Грит Адигар увидела автомобиль, припаркованный у обочины, и задумчиво кивнула.
– Речь идет о Коре. Вы из полиции, верно?
Рудольф снова не успел ничего сказать.
– Маргрет предупреждала меня, что, скорее всего, кто-то приедет, – пояснила Грит Адигар. – Проходите же. Об этом не обязательно говорить на пороге.
Она отошла от двери, и все тут же изменилось.
За дверью обнаружился узкий темный коридор. Обои на стенах были, наверное, такими же старыми, как и дом. Слева была лестница, на ступеньках лежал потрепанный полосатый ковер. Прямо напротив входа была дверь в комнату. Она была слегка приоткрыта, и в щель падала полоска дневного света. За дверью находилась кухня. Справа была еще одна дверь. Только подойдя ближе, Рудольф заметил, что она тоже открыта.
За ней была, по всей видимости, гостиная. Окно выходило на улицу. Изнутри белоснежных гардин не было видно, потому что шторы из тяжелой коричневой ткани были задернуты. Комната была погружена во мрак. За дверью стояла еще одна женщина.
Когда она вдруг сделала шаг вперед, Рудольф вздрогнул. Лицо как у землеройки. Седые волосы до пояса; казалось, их не мыли несколько недель. Неуклюжую фигуру, словно слишком просторное пальто, окружал кисловатый затхлый запах. Женщина была довольно высокой, наверное, была бы на пару сантиметров выше его самого, если бы держалась прямо. Но она стояла так, будто на плечах у нее лежал мешок весом в центнер. Тело облегал выцветший, когда-то пестрый передник.
Проходя мимо седой женщины, Грит Адигар тронула ее за плечо:
– Мы так не договаривались, Элсбет! Сначала ты съешь все, что на тарелке, а потом можешь молиться дальше.
Элсбет не отреагировала на эти слова. Она посмотрела исподлобья на Рудольфа Гровиана и поинтересовалась:
– Он ищет шлюху?
– Нет. Он хочет поговорить с Вильгельмом. Я все ему объясню.
После этих слов на лице и тонких губах Элсбет заиграло что-то вроде улыбки, сопровождаемой задумчивым наклоном головы.
– Господня чаша терпения истощилась, и Он покарал его. Лишил голоса и сил. Бросил на ложе, с которого ему уже не подняться.
Какая большая разница – слушать, что Кора Бендер рассказывает о своей матери, и видеть ее во плоти. Несмотря на теплый летний день, Рудольфу Гровиану стало зябко. Представив себе ребенка, вынужденного изо дня в день слушать этот зловещий тон, он поежился.
– Да ладно тебе, Элсбет, – сказала Грит Адигар, крепко схватила ее за плечи и подтолкнула в кухню. – Сейчас ты сядешь за стол и будешь поступать так, как угодно Богу. А Ему угодны пустые тарелки. Выбрасывать такую чудесную еду – это расточительство. А ты знаешь, что Он думает на этот счет…
Рудольфу Гровиану она сказала:
– Не обращайте на нее внимания. Она и раньше неважно себя чувствовала. Ну а с понедельника ей стало совсем плохо. И если вы спросите, кого Элсбет назвала шлюхой, то я отвечу: она имела в виду не Кору. Речь шла о Маргрет. Элсбет считает шлюхой каждую женщину, которая состоит в отношениях с женатым мужчиной.
С точки зрения Рудольфа эти комментарии были излишними. А в тех случаях, когда ему пытались что-то объяснить, он превращался в слух и пытался понять, чем это вызвано.
Затем они втроем оказались за кухонным столом. На одном из боковых шкафов стояло множество фотографий в рамочках. На каждой из них была Кора Бендер, одна, с сыном, мужем, с ними обоими. Свадебное фото. Моментальный снимок в послеродовой палате. Новый дом. Проследив за его взглядом, Грит Адигар пояснила, снова не дожидаясь, пока ее спросят:
– Маргрет регулярно присылала им фотографии. Это алтарь Вильгельма. Он мог часами сидеть перед ним и рассматривать снимки. Он мечтал, чтобы Кора его навестила. Хотел увидеть внука. Но она ни разу не приехала. И я думаю, он знал, что больше ее не увидит.
«Хорошенькое начало», – подумал Рудольф Гровиан, намереваясь перейти к вопросу, о который постоянно спотыкался. От соседки он узнает об этом быстрее, чем от родителей или тетки.
– Вильгельм Рош насиловал свою дочь?
От возмущения у Грит Адигар чуть глаза не вывалились из орбит.
– Вильгельм? Да вы что! Такое могло прийти в голову только полицейскому. Да он скорее бы сам себя кастрировал! Кора была для него смыслом жизни. Когда она отсюда уехала, это едва его не убило. А когда в понедельник Маргрет…