– Думаю, теперь раствор достаточно теплый. Не обязательно ведь его кипятить.
Он с трудом сдержал улыбку. Когда Кора потянулась свободной рукой за шприцом, Рудольф удержал ее.
– Благодарю, госпожа Бендер, этого достаточно. Заправлять шприц необязательно.
Он не знал, смеяться ему или сердиться. Не знал он и того, какое это имеет значение для дела Франкенберга. Ясно было одно: ее тетка была права. Кора Бендер действительно понятия не имела, как обращаться с героином. Она никогда собственноручно не делала себе укол, а всего лишь видела, как делают это другие по телевизору.
Рудольф Гровиан задул свечу, забрал ложку у нее из рук и смыл сахарную пудру проточной водой. Затем упаковал все обратно в пластиковый пакет и убрал в карман пиджака.
– Так, – произнес Рудольф. – Вы еще помните, о чем мы договаривались? Вы докажете мне, что умеете со всем этим обращаться, и я оставлю вас в покое. Сейчас вы продемонстрировали свою некомпетентность. Значит, я могу задать вам еще пару вопросов.
Кора так растерялась, что несколько секунд молча смотрела на него, затем покачала головой и сердито сверкнула глазами.
– Разве я в чем-то ошиблась? Да, знаю, сначала нужно было распаковать шприц. И я сделала бы это. Справилась бы и одной рукой, помогла бы себе зубами. Послушайте, это была довольно мерзкая затея. И к тому же вы остановили мою руку, прежде чем я успела вам все показать. А теперь утверждаете, что я не справилась…
– Не в этом дело, госпожа Бендер.
– А в чем же?
– Зачем вам это знать? Вы ведь больше не хотите иметь что-либо общее с героином.
К черту страх и чувство вины! Сейчас он чувствовал себя хорошо, чертовски хорошо. Первый шаг был сделан. Теперь нужно было сделать второй. То, что Кора Бендер села на свою кровать и демонстративно уставилась в окно, было не так уж важно. Рудольф был уверен, что сумеет ее разговорить. До сих пор ему всегда удавалось втянуть ее в беседу, пробудить в ней интерес, выломать пару камешков из ее защитной стены. Нужно нанести еще несколько ударов, осторожно и в нужное место.
– С вашим отцом мне поговорить не удалось, – начал Рудольф, – а побеседовать с вашей мамой я даже не пытался. Но мне помогла ваша соседка. – Сделав крохотную паузу, он произнес имя: – Грит Адигар. Вы ведь наверняка ее помните.
Кора не ответила, продолжая смотреть в окно и сжимая нижнюю губу зубами.
– Она рассказала мне о Хорсти и Джонни Гитаристе, – продолжал он, смешивая повествование Грит Адигар с собственными домыслами. – Джонни был другом Георга Франкенберга. А Хорсти – невысоким щуплым пареньком со светлой кожей и соломенными волосами. Вы дружили с ним с тех самых пор, как вам исполнилось семнадцать. Ваша соседка рассказала мне и о Магдалине. О том, что вы очень любили свою сестру и сделали для нее все возможное. И что ее смерть выбила вас из колеи…
Рудольф не спускал с Коры глаз. Она же продолжала сидеть и смотреть в окно, покусывая нижнюю губу. Как сильно она побледнела! Он едва снова не испытал к ней сочувствия. Едва. Сочувствие ей не поможет.
– Итак, – произнес Рудольф после паузы, словно ставя точку в воздухе. – Я хочу, чтобы вы кое-что поняли, госпожа Бендер. Я не ваш отец. Я не ваша мать. Не ваша тетя и не ваша соседка. Могу себе представить, что, когда вы вернулись домой, вас мучило чувство вины. Но Магдалина меня не интересует. Я не хочу знать, почему вы оставили сестру одну именно в тот вечер. Это совершенно не имеет для меня значения. Вы это понимаете?
Кора не отреагировала, и он продолжил:
– Я хочу знать только одно: что произошло в ту ночь в «Аладдине» и что было дальше. Что стало с Хорсти, остались ли вы вместе с Джонни, когда и где вы познакомились с Георгом Франкенбергом. Когда вы попробовали героин, кто вам его дал. Но самое главное, я хочу знать, как звали врача, который вас лечил.
Никакой реакции. Руки Коры лежали на коленях. Нижнюю губу она прокусила до крови.
– И не нужно мне снова лгать, госпожа Бендер, – сурово произнес Рудольф, словно говорил с ребенком, и, в общем-то, именно так он к ней и относился. – Вы же понимаете, что я все выясню. Что-то быстро, на что-то потребуется больше времени. Но в конце концов я буду знать все. Двое моих коллег с самого утра сидят на телефоне, и перед ними лежит очень длинный список. Они обзванивают всех врачей, все больницы в Гамбурге и окрестностях. Вы позволите нам сэкономить кучу времени и денег, если расскажете обо всем добровольно.
Это произошло настолько неожиданно, что он вздрогнул. Сначала это был лишь шепот. Затем он стал громче. Через некоторое время Кора уже кричала:
– Я не знаю! Не знаю! И не хочу знать. Когда же вы наконец это поймете? Я никуда в тот вечер не уезжала! Я ведь не могла оставить сестру одну в день ее рождения!
Рудольф поднял ладони, пытаясь ее успокоить.
– Госпожа Бендер, возьмите себя в руки. Я говорю не о дне рождения вашей сестры. Мне уже известно, что в тот вечер вы не выходили из дому. Я говорю о той августовской ночи, когда умерла Магдалина.
Кора покачала головой и встряхнулась, тяжело дыша. Прошла почти минута, прежде чем она медленно подняла руку и показала пальцем на дверь.
– Я ничего не скажу. Сколько раз еще вам это повторить? Говорю в последний раз: вон! Исчезните! Убирайтесь прочь! Вы хуже чумы. Вы всерьез думаете, что я буду с вами откровенничать? Это было бы безумием. Я расскажу вам обо всем этом дерьме, а потом задохнусь от вони.
Она продолжала качать головой, а в конце даже несколько раз топнула ногой.
– Нет! Все! Хватит! На этом заканчиваем! Иначе вы в конце концов еще и сестру мне в постель уложите. Вон! А не то я так заору, что весь дом на уши встанет. И тогда я скажу, что вы хотели дать мне наркотик, а я выбросила его в умывальник. Мне поверят. У вас ведь еще осталось кое-что в кармане. А потом я заявлю, что вы хотели со мной переспать. И попробуйте докажите обратное. Если вы немедленно не уберетесь вон, я прикончу вас, так же, как вы приканчиваете меня. Я буду говорить только с профессором. Ему я сегодня утром рассказала все.
– Все? – протянул Рудольф, не обращая внимания на ее угрозы. – Вы действительно рассказали ему все, госпожа Бендер?
Прошло несколько секунд, в течение которых она с неподвижным выражением лица смотрела мимо него на дверь и понемногу успокаивалась.
– Я сказала ему все, что он должен знать.
– А что вы от него скрыли?
Прошло еще некоторое время. Кора несколько раз сглотнула, собираясь с силами для ответа.
– Ничего важного. – Следующие слова она с трудом выдавливала из себя. Было видно, что ей тяжело говорить. – Для вас это не имеет значения. У меня была сестра, которая умерла в восемнадцатилетнем возрасте от сердечно-почечной недостаточности.
Эти проклятые колебания! Рассудок уверенной рукой указывал Рудольфу на дверь, а сердце требовало протянуть к ней руки. «Все в порядке, девочка, все в порядке. Это не твоя вина. Ты за это не в ответе. Никто не рождается виновным…»
Однако вместо этого он произнес:
– Ваша сестра была смертельно больна, госпожа Бендер. В апреле она приехала из клиники домой, чтобы умереть под родным кровом. Просто она никому об этом не сказала.
– Это неправда. – Голос Коры звучал так, словно она едва дышала.
– Нет, правда, – с нажимом возразил Рудольф. – Врачи могут это подтвердить. А если не верите врачам, спросите у своей тети – она забирала документы из больницы. Там все записано, госпожа Бендер. Ваша сестра все равно умерла бы, даже если бы вы в тот вечер остались дома. Вы не смогли бы этого предотвратить…
Что-то похожее на улыбку тронуло уголки ее губ. Кора рассмеялась, а может, всхлипнула – Рудольф не смог разобрать.
– Заткнитесь! Вы понятие не имеете, о чем говорите.
– Так скажите же мне об этом, госпожа Бендер. Расскажите.
Она покачала головой, замотала ею из стороны в сторону, так сильно, что подбородок и нос слились в одну сплошную линию.
Я ни с кем не могу говорить о Магдалине. Если бы я это сделала, рассказала бы правду, все решили бы, что я ее ненавидела – ненавидела так сильно, что могла убить. Так думал отец, так думала Маргрет… А Грит не знала что и думать.
Я не убивала Магдалину. Я не могла ее убить. Она ведь была моей сестрой, и я ее любила. Не всегда, готова это признать, не с самого начала. Но ведь то, что поначалу я ее не любила, было совершенно естественно. Каждый ребенок на моем месте чувствовал бы то же самое.
Магдалина украла у меня детство. Она отняла у меня мать, а у отца – женщину, в которой он отчаянно нуждался. Веселую, жизнерадостную женщину, которой мама когда-то была. Маргрет рассказывала мне об этом. Мама любила карнавалы, умела смеяться и танцевать и была не против пропустить иногда стаканчик. Она регулярно, потому что сама этого хотела, спала со своим мужем. Мечтала иметь ребенка. А став матерью, радовалась рождению первенца…
Я никогда не видела, чтобы моя мать смеялась, видела лишь, как она молилась; я никогда не видела ее счастливой, только безумной. И такой сделала ее Магдалина. Если бы не младшая сестра, мне не пришлось бы услышать о том, что я забрала всю силу из материнского живота. Мне не пришлось бы из года в год молиться, пока не посинеют губы и не заноют колени. Не пришлось бы спать в одной комнате с отцом, не пришлось бы увидеть, как он сам себя удовлетворяет. Не пришлось бы выслушивать, что я для него – всего лишь сочный кусок плоти. Я бы никогда не испытала отвращения. Не мочилась бы в постель много лет подряд. У меня не было бы страхов, связанных с менструацией. Ведь у меня была бы мать, которая объяснила бы мне все, помогла бы справиться с трудностями, когда они возникли. И, может быть, тогда моя жизнь была бы совершенно иной.
Но у Магдалины также не было матери. Я очень хорошо помню, как однажды она заговорила об этом. Ей тогда исполнилось пятнадцать. Моя сестра снова съездила на два дня в Эппендорф, и ее снова обследовали с головы до ног. Ей сделали электрокардиограмму, анализ крови, всевозможные тесты, в результате которых получалось всего одно число. Каждый раз оно было чертовски маленьким. На этот раз это была цифра пять. Пять месяцев! Столько времени дали врачи Магдалине.