Приблизительно такое гаденькое торжество читалось сейчас на самодовольной физиономии Сахарова Сергея Васильевича.
И была бы ее воля…
А нет ее, воли-то! Ни уличить его было не в чем, ни предъявить ему было нечего.
Понимали это оба. Простились сухо, взяв и дав обещание явиться в прокуратуру по первому зову.
Вова Лесовский с унылым видом ждал ее возле машины, засыпав снег под ногами дюжиной окурков.
– Чего столько куришь, Володь? – она потрепала его по плечу. – У матери погибшего был?
– Был.
– И?
– Пусто! Рыдает, ничего не знает, ничего знать и слышать о гибели сына не желает. Шок, одним словом. А у тебя? Есть что-нибудь?
– Что-нибудь есть. Наблюдательный, мать его, наш господин Сахаров, видел убийцу собственными глазами.
Не удержавшись, выругалась. Хотя сама штрафовала ребят за выражения и даже баночку из-под кофе для этой цели поставила на подоконник. Та редко когда пустовала, но ее взносов туда почти не поступало. А сейчас вот не выдержала, оскорбилась за погибшего, пускай и непутевого Павлушку.
– Да ну! Поехали, расскажешь по дороге…
Глава 16
Удача улыбнулась Кагорову лишь на третий день его безуспешных попыток отыскать в биографии своей покойной супруги грязное пятно.
Ну не могла она быть безупречной, его прекрасная покойница, даже после неожиданной кончины своей не дающая ему покоя. Потому что не бывает идеальных людей. Не бывает безупречных. У каждого свой скелет в шкафу. Лилька тоже должна была его иметь. Непременно. За что-то же ее отправили на тот свет! Кому-то дорогу она перепахала своей неподражаемой выдержкой и самообладанием. Кому, как не ему, знать, в какое бешенство мог привести ее ледяной взгляд, тон, укоряющий тебя в несовершенстве. Ей даже лишних слов произносить не нужно было. Достаточно было этого вот поганого взгляда из-под порхающих густых ресниц.
Сука! Ледяная отвратительная сука, до сих пор не дающая ему покоя.
И даже не в ревности дело было, это на тот случай, если она ему изменяла при жизни. И даже не в том, что его продолжали трепать прокуратура и милиция, вызывая через день.
На первое ему было наплевать… почти. А от второго он как-нибудь отделается, потому что не было у правоохранительных органов на него ничего.
Итак, он начал с ее домашнего компьютера и бумаг в столе ее кабинета. Что пытался найти, и сам не знал. Может, письма какие-нибудь. Может, фотографии или подарки…
Ничего не нашел. Никакого компромата. В компьютере даже музыкальных файлов не было, какие уж тут фотографии. В столе образцовый порядок, даже противно, будто в морге, честное слово.
Тогда Кагоров начал копаться в ее шкафах с тряпьем. Может, хоть там что-то найдется! Может, кожаные трусы или наручники, ошейник. Накидал в спальне кучу-малу из ее тряпок. Ничего! Ни единого намека на то, что Лилия тайно грешила, да еще с извращениями.
Непогрешимая сука! Фригидная непогрешимая сука!!!
Примерно так думал о ней Кагоров, переворачивая свой дом вверх дном. Измучился от бесплодных поисков, разозлился и наорал на домработницу, которая начала Лилькины тряпки обратно по шкафам распихивать.
– Ну что вы делаете, Ада Георгиевна?!
– А что?
Она испуганно прижала Лилькины лифчики к своей впалой груди. Ведь и домработницу нашла себе под стать – тарань таранью, будто нарочно где ее высушивала, а потом в дом привела.
– Зачем, спрашиваю, вещи моей покойной жены в шкаф суете?
Он стоял, похлопывая себе по ляжке свернутой газетой, где снова наткнулся на большую статью о новогоднем происшествии. Думал, что уже позабыли. Думал, что пора бы уже позабыть. Он-то старается! Ан нет.
Писака каких только предположений не делал, ноги бы ему выкорчевать. Додумался даже до самоубийства страдающей запущенной формой лейкемии несчастной госпожи Кагоровой. Не могла, мол, она позволить страшной болезни исказить ее совершенное тело и лицо. Взяла, мол, и отравилась.
Ну брехня же! Такая брехня, что стошнить может!
Лилька с каждой новой родинкой, с каждым крохотным прыщиком в больницу неслась. Раз в месяц сдавала все анализы, строго контролировала свой вес, уровень холестерина и сахара в крови. Массаж, обертывания, целебные травы. О какой запущенной форме страшной болезни речь идти может?!
Вскользь была затронута тема ревности. Молочный король, мол, хоть и обладает несметным богатством, но так до уровня покойной супруги и не поднялся. И это не давало ему покоя, это выводило его из себя, вот он, мол, и отравил несчастную.
Здесь Кагоров частично признал правоту бумагомарателя. Не так уж и не прав тот был, предполагая подобное. Только не рвался он к уровню покойной Лильки. Ему и на своем было комфортно. А ненавидел он ее совсем за другое. За то, что…
Кстати, а за что конкретно он ее ненавидел? За то, что дистанцию между собой и им держала все эти годы? За то, что жизни не признавала настоящей, выдумав себе изысканно-фарфоровую с золотой каемкой? За то, что ни разу за эти годы не захотела от него ребенка и ни разу не заорала на него, не заорала под ним?
Да много за что он ненавидел ее…
И травить он ее не собирался, это точно. Собирался устроить ей несчастный случай, продумав все детально и взвесив все до мелочей.
А что подумают, если будет вот так…
А что будет, если получится так, а не этак…
Все варианты были у него отработаны. Все нюансы. И травить он ее не собирался точно.
Это мороки одной сколько. Где-то надо взять яд. Как-то потом его ей подсыпать прилюдно, чтобы никто не заметил. Не дома же ее за завтраком было травить. Это же вообще идиотизм.
А вот кто-то с этим очень успешно справился, между прочим. Узнать бы кто, да…
Да руку ему пожать и поблагодарить сердечно. Он ведь теперь свободен, и еще как! Он теперь свободен и от брачных уз, и от необходимости совершать убийство, которое, может, до смерти бы его замучило, повторяясь в его снах.
– И куда же мне все это, Митенька?
Ада Георгиевна продолжала прижимать к себе Лилькино белье.
– Сложите все в коробки и поставьте к дверям, я отвезу.
– Куда?! – ужаснулась домработница, решившая, что он собирается все это выбросить на свалку. – Здесь же все такое дорогое! Шубы… Костюмы… Разве можно такие вещи выбрасывать?!
– Не собираюсь я ничего выбрасывать, Ада Георгиевна! – снова повысил голос на домработницу Кагоров.
Она его раздражала уже одним тем, что была нанята покойной супругой. Ну и, разумеется, тем, что не являлась обладательницей пышных форм и прелестной мордашки. С такой-то он бы теперь на груде этого барахла покувыркался…
Черт, а ведь и правда! У него давно уже не было женщины. Очень давно! В новогоднюю ночь только и получилось со Стаськой под лестницей, а потом все. Потом как отрезало.
Лилька преставилась. Менты нервы треплют. А тут он еще и в поиски какие-то ударился. А переспать теперь с кем-нибудь не помешало бы. Совсем даже нет.
– Собирайте все в коробки и быстро, – скомандовал Кагоров, решив проехаться до модельного агентства своей покойной жены.
Там он поговорит с заместительницей Лилии, попросит ее пристроить по комиссионкам тряпки. Не раздаривать же, в самом деле, такое добро. Ну и заодно девчурку себе там какую-нибудь сцапает.
Нет, для начала он, конечно же, в Лилькин кабинет наведается. Там все прошмонает. Может, что-то да натолкнет его на мысль о возможном отравителе. Потом соберет их всех, устроит поминки, вчера как раз девять дней было. Посидит, понаблюдает. И чья мордашка меньше всего будет изображать скорбь, ту он и поимеет.
Не нужны ему скорбящие, скука с ними будет, слюни, сопли.
Ах, как такое могло случиться! Ах, как нам без нее тут туго, плохо, гадко! И почему судьба оказалась так несправедлива!..
Нет, такой расклад его не устроит. Ему нужна развязная циничная стерва вроде Таисии. Которая и притворяться не станет, что ей горько и больно за умершую. Которая и удовольствие доставит и себе и ему. Которая и проговориться сможет, пролив хоть какой-нибудь свет на предысторию печальных событий.
Коробок набралось много, пришлось микроавтобус из гаража выгонять. Нажила за его счет, сука! Аж в машину не влезло! Ну ничего, теперь он хотя бы часть потраченных впустую денег вернет.
Подстегиваемый мстительными мыслишками, Кагоров стаскал в микроавтобус коробки. Оставил распоряжения насчет ужина хныкающей Аде Георгиевне, сказав, что у него могут быть гости и чтобы приготовила на троих человек.
Девчонка-то могла быть не одна. Их могло быть двое. Все зависело от того, насколько сильно они ненавидели свою бывшую работодательницу. Так же сильно, как и он?…
Странно, но плакали по Лильке почти все. Не навзрыд, конечно. Без сморкания в платок и причитаний. Очень красиво и пристойно плакали, но почти все. За исключением, может быть, ее заместительницы – Стешиной Катерины Ивановны. Та сидела особняком ото всех, занавесившись сигаретным дымом. Посматривала на шмыгающих носами моделек и время от времени тяжело вздыхала, колыхая дымовую завесу. То ли сочувствовала, то ли балаган с поминками ее утомил.
Его он утомил тоже. И давно бы уже свернулся, но девки засиделись, без конца вспоминая, какой прекрасной и милой была Лилия Кагорова. Восьмая бутылка коньяка закончилась очередным всплеском слезливых воспоминаний, и Стешина не выдержала.
– Все, сворачиваемся, девоньки. Все на сегодня свободны. Завтра как обычно. Да, Каныгина, с какой стати ты сегодня столько шоколада сожрала? Считаешь, что тебе все позволено?
Дело было не в шоколаде вовсе, а в том, что эта самая Каныгина, проплакав все то время, пока они поминали, не забывала таращиться на обеспеченного вдовца зазывающе и многообещающе. Другие тоже ели его глазами, но брюнетка Каныгина больше остальных.
От Стешиной Катерины Ивановны, изучившей своих девочек досконально, это не укрылось, конечно же. И почему-то это не привело ее в восторг.
Неужели тоже виды на него имеет? Скажите, пожалуйста, как он популярен. Но не настолько он проголодался, прости господи, и не за тем сюда прибыл, чтобы на такую, как Стешина, позариться.