- И до тех пор мы не будем ничего делать?
- Нет, - сказал Хьюзен. – До тех пор мы будем работать.
Он многозначительно посмотрел на меня.
- У всех нас здесь много дел.
Я был в каюте Лигейи Роун, сидя рядом с ней на ее койке. Наступил конец смены, на станции прошел полный суточный цикл с момента нашей находки. Со времени моего прибытия это была первая возможность для нас провести несколько часов вместе. Она выключила почти все люмены, и слабый свет, проникавший из ее кабинета, погружал каюту в тусклые сумерки.
Лигейя погладила мою щеку, и я потянулся к ней с такой мучительной страстью, что она это заметила и взяла меня за руку.
- Ты страдаешь, - сказала она.
- Прости, - вздохнул я. – Я все время думаю, что, может быть, мы вместе в последний раз.
- Может быть, - кивнула она. – Но тогда последнее воспоминание об этом не должно быть скорбным.
- Я не хотел, чтобы оно было таким. Но когда я думаю о будущем без тебя, то испытываю только скорбь.
- Ты слишком много думаешь о будущем. Ты забываешь, что все, что у нас действительно есть – это лишь настоящее.
Я снова вздохнул.
- Этого для меня недостаточно.
- Должно быть достаточно. Ты должен смириться с мыслью, что тебе придется улететь.
- Ты говоришь так, словно уже смирилась.
- Едва ли у нас есть выбор, Освик.
Я знал, что она права. Но не хотел принимать это.
- Я хочу бороться за то, что у нас есть, - сказал я. – И хотел бы, чтобы и ты боролась за это.
- Я борюсь за это, - она сжала мою руку. – А ты отворачиваешься.
- Я погружен в жалость к себе, да? Тогда как я должен наслаждаться моментом.
- Да, - сказала она очень тихо. Ее глаза блестели во мраке, и я понял, что причиняю ей боль.
Я поморщился и уставился в пол.
- Давай представим, - произнесла Лигейя тихим теплым голосом, по звуку которого я уже скучал. – Давай представим, что ты воспользуешься своими семейными связями, чтобы оставить службу миссионера и не понести наказание за это. Давай представим, что такое возможно.
Она помолчала, давая мне возможность обдумать, насколько невероятно то, что она сказала.
- Представим, что ты можешь остаться на Тромосе. И – почему бы и нет – представим даже, что ты сможешь прилетать на «Лигуриан» хотя бы раз в месяц.
Это было почти так же невероятно. Чтобы периодически оплачивать полеты на изолированную станцию на окраине системы, понадобились бы огромные деньги.
Картины, которые рисовало ее воображение, выглядели все более невероятными и нелепыми, хотя все, что она делала – облекала в слова ту надежду, за которую я отчаянно цеплялся.
- Я понимаю тебя, - устало сказал я.
- Я еще не все сказала, самое важное впереди. Ты представил все это?
- Да, - кивнул я.
- Хорошо. Так слушай. И все равно, все, что у нас будет – только настоящее. Будущего нет. Как думаешь, сколько еще я проживу на этой службе?
У меня перехватило дыхание. На этот вопрос я ответить не мог.
Обеими руками она сжала мою руку.
- Я должна жить сейчас. Жить только ради настоящего, - сказала она. – У меня нет такой роскоши как будущее.
Это был выбор. Она просила меня выбрать правильный путь. Она показывала мне путь вперед. Все, что мне нужно было делать – следовать ему.
Сейчас я знаю это. И хотя я продолжаю раздумывать над тем моментом из-за того, что случилось после него, я не могу понять, знал ли я это тогда. Я не помню. Я хочу вернуться к себе прежнему и спросить: ты знал? Знал?
И еще… я рад, что не могу это сделать.
Знал ли я, что делаю тогда, или нет, но я отказался следовать за ней.
- Жить лишь настоящим для меня недостаточно, - сказал я. – Я хотел бы, чтобы ты боролась за будущее. И верила, что мы достойны этой борьбы.
Она отпустила мою руку и разочарованно сжала кулаки.
- Чего ты хочешь, Освик? Чтобы мы с тобой стали еретиками? Только это удовлетворит тебя? Ты хочешь отбросить и настоящее и будущее?
- Мы не будем еретиками.
- Как, ради Трона, ты можешь утверждать это? Мы собираемся нарушить волю Императора! Особенно ты!
- Мы не знаем, какова Его воля.
Некоторое время она молчала.
- Ты окончательно забыл, кто ты есть? – спросила она наконец. Она говорила так тихо, что я едва слышал ее.
- Нет. Хотел бы я знать, в чем Его воля. Но я не знаю. И думаю, что было бы хуже притворяться, что знаю. Почему Его волей не может быть, чтобы мы с тобой были вместе? Иначе наша встреча не состоялась бы.
Лигейя встала.
- Ты даже не думаешь, о чем ты говоришь. Тогда я спросила тебя, насколько далеко зашли твои сомнения, и ты не ответил мне.
- Я сказал, что хотел бы знать, в чем состоит воля Императора. Я хочу быть тем, кто знает, - мои мысли снова вернулись к доку Гамма. – Как знает он.
- Кто?
- Космодесантник.
Она улыбнулась.
- Ты хотел бы поговорить с ним?
- Да.
Ее улыбка померкла.
- О, ты серьезно.
- Вполне. А Хьюзен не хочет выпустить его из стазиса.
- И у него есть на это основания. Мы должны ждать указаний.
- К тому времени, как на ваш запрос ответят, я уже давно должен буду улететь, - сказал я.
- Тогда то, что скажет космодесантник – если он вообще что-то скажет – не для тебя. Тебе уготована иная судьба.
- Это банальность, Лигейя.
- Нет. Это правда, - теперь она разозлилась. – Ты не можешь получить все желаемое здесь и сейчас.
- Я этого и не ожидаю.
- Неужели? Ты же хочешь, чтобы все было на твоих условиях.
Я встал, тоже разозлившись, потому что знал, что она права.
- Может и так, - сказал я. – Может быть, это и неправильно. Но что насчет тебя? У тебя вообще нет никаких условий? Ты бездумно принимаешь все, что с тобой происходит? О, смотрите, я потеряла другую руку. Ничего нельзя сделать, чему быть, того не миновать.
Лигейя с яростью посмотрела на меня.
- Убирайся, - сказала она.
Я должен был извиниться. Ради Трона, я должен был. Но вместо этого я просто вышел из ее каюты.
Еда на станции «Лигуриан» была не слишком аппетитной, хотя и имелась в достаточном количестве. Были и другие предметы снабжения, более важные для поддержания морального духа, чем физического существования. Одним из самых важных грузов любого корабля, доставлявшего снабжение на станцию, был амасек. Я прибыл на «Лигуриан» со своим запасом, зная, что захочу поделиться с Лигейей. Собственно, мы уже воспользовались этим запасом, хотя алкоголь сделал меня еще более мрачным и упрямым. Когда я покинул каюту Лигейи, то зашел в столовую и взял еще одну бутылку.
Я сделал несколько больших глотков прямо на ходу. Преисполненный страдания, убежденный в несправедливости галактики, я хотел, чтобы опьянение послужило мне оправданием пойти туда, куда я уже направлялся. Хотя я дал себе еще один шанс пересмотреть свою позицию. Сначала я пошел в часовню. Это было помещение рядом с мостиком, больше, чем требовалось для такого маленького экипажа, и единственное место на станции, имевшее украшения, даже позолоту с бронзой. Я подошел к алтарю, глядя в пустые глазницы крылатого черепа. Я был рад, что Хьюзен не слишком настаивал, чтобы я читал проповедь. Мне просто нечего было сказать.
Здесь мне не нашлось утешения.
Не нашел я его и в амасеке. Оставив бутылку рядом с алтарем, я ушел из часовни.
Я направился в док Гамма. Там сервиторы вытаскивали из прорезанного туннеля куски металла и сбрасывали их в мусоросборник. Другие продолжали работать над внешними частями обломка корабля, снимая с них слои металла. Я шел мимо них, обходя островки работы, где сервиторы методично резали огромные металлические кости корабля. Один раз я едва не столкнулся с гусеничным сервитором. Мгновение мы стояли лицом к лицу, и его пустые мертвые глаза смотрели прямо сквозь меня, прежде чем я отскочил с его пути. После этого я вошел в туннель, уверенно шагая, словно у меня было важное дело здесь.
Думаю, у меня действительно было там важное дело. Просто оно представлялось мне слишком расплывчато.
Перед отсеком со стазисным полем тоже были сервиторы. Один из них стоял неподвижно, подключив мехадендрит к пульту управления стазисным полем, который установил Мейсер, чтобы вовремя отреагировать, если состояние стазисного поля внезапно изменится. Еще один сервитор оттаскивал обломки. Я слышал, как поблизости работают другие сервиторы. Они не продолжали углублять туннель, пока экипаж спал, но укрепляли уже прорезанный.
Пройдя мимо неподвижного сервитора, я остановился у входа в отсек, перед самым стазисным полем. Я смотрел на космодесантника, на это неподвижное воплощение абсолютной веры. Он не мог говорить со мной, но я мог говорить с ним.
- Что ты знаешь о сомнениях? – спросил я ангела Императора. – Возможно, ты даже не знаешь, что они существуют. Я знаю истину Бога-Императора. Я верю в нее. Лигейя спросила, насколько глубоко зашли мои сомнения. Они зашли не настолько далеко, чтобы стать ересью. Я сомневаюсь в себе, а не в вере. Я верю в Имперское Кредо. Я…
Мне больно было смотреть на неподвижное лицо, застывшее в религиозном экстазе. Но я не отворачивался.
- Я… думаю, что верю, - произнес я еле слышным шепотом. Эти четыре слова ужаснули меня, едва сорвавшись с моих губ. Мое лицо горело от стыда. В то же время у меня мурашки бежали по коже от того, что я честно высказал столь ужасное сомнение.
Это мгновение прошло, и, глядя в неподвижное лицо ангела, я стал смеяться от облегчения. Высказавшись об одной лишь возможности, что я могу усомниться, я изгнал это сомнение. Нельзя было не верить, когда передо мной было доказательство истины Императора.
- Я верю, - сказал я, и в тот момент эти слова звучали для меня как истина. Легко изгнать сомнение, когда перед тобой чудо. – Но я не чувствую истину так, как должен. Как я могу проповедовать, когда не чувствую ее? Не буду ли я в таком случае как минимум лицемером?