– Вас беспокоит врач скорой помощи. Вашей матери плохо, и ей требуется срочная госпитализация…
Что он говорил дальше, я не слышала. Меня словно оглушили, заткнули нарочно уши и не давали услышать новые факты о маме. О женщине, которая меня родила, вырастила и пустила в этот грешный мир безобидным котенком. Та, которая беспокоилась обо мне больше, чем я сама. С которой я не разговаривала больше трех месяцев…
И сейчас над жизнью единственного родного мне человека нависла угроза смерти…
– Софи, все в порядке? – обеспокоено спрашивает Эндрю.
Не слышу. Ничего не чувствую. Даже не замечаю, как мы подъехали к общежитию, как брюнет чуть ли не тряс меня за плечи, лишь бы оживить. Я уткнулась в одну точку, прокручивая в голове обрывки общих воспоминаний с мамой и слова того мужчины.
– Мне нужно в аэропорт.
Глава 12. Большая проблема
Слабые подчиняются сильным. Невозможное никогда не станет возможным. А боль порождает боль. Она способна распространяться во все клетки тела и каждую секунду посылать информацию в мозг, не дав тебе спокойно сидеть, наблюдать за проходящими мимо людьми или даже дышать.
Порой нам проще сделать больно близкому, потому что знаем, что он не уйде, не станет таить обиду, не будет ругать за проступки. Просто будут рядом в трудную минуту, когда нуждаешься в поддержке больше всего на свете. Но когда он внезапно отворачивается, внутренности пропитывает чувство вины. Долбит кувалдой по грудной клетке в такт с биением сердца, мешает спокойно вдыхать кислород без неприятных ощущений. Это невозможно. Не в моем случае.
Я буквально пропитана запахом российской государственной больницы, которой вскоре потребуется ремонт. То самое жуткое чувство брезгливости и смерти не дает покоя. Даже в университете, когда стояла возле трупов, не было так зябко, как сейчас. Так холодно, что мурашки на коже не желали покидать меня.
Спит. Редкие рыжие волосы аккуратно лежат с правой стороны, руки сложены на груди, которая размеренно поднималась и опускалась. В палате слишком тихо, только пикающий кардиомонитор не дает мне полностью окунуться в себя.
Она должна рано или поздно открыть глаза и увидеть меня. Она должна знать, что я рядом и не брошу ни за что на свете. Пусть обижается, сколько душе угодно, пусть считает падшей и ветреной, но я не оставлю единственного родного человека в таком положении. Моя мама не одна. У нее есть я.
– Шли бы вы домой. Она проснется ближе к обеду.
Вот и дежурный врач на подходе, встал возле меня у широкого окна, которое отделяло меня от мамы. Мне не положено здесь находиться среди ночи, особенно в палате интенсивной терапии, но долгая мольба и слезы на глазах буквально заставили врачей пустить меня с мороза в тепло.
В России еще снег не растаял, а я полетела, в чем была – в простой кожаной куртке и в осенних ботинках. Даже домой не заехала, с вокзала сразу же сюда.
– Я должна быть рядом, – чеканю уверенным голосом, не глядя на мужчину.
– Вашей маме будет нелегко. Вам придется принять непростое решение.
– И я его не изменю, – уверенный тон никуда не делся. Я никогда не пожалею об этих словах. Ни за что на свете не позволю тараканам в голове передумать. – Она будет жить.
– Ваше право, – краем глаза вижу, как доктор пожимает плечами. – Бумаги, рекомендации и полную стоимость расскажу вам завтра, когда выспитесь. А теперь идите домой. Вам нечего делать в больнице в столь поздний час.
Не зря мужчина акцентировал внимание именно на позднем часе. Я вломилась в больницу в три часа ночи, как только вышла на перрон с последней электрички. Благо находился недалеко от вокзала. С рюкзаком, с заплаканными красными глазами, дрожа от мороза на улице. Охранник, наверное, в свободное время подрабатывает ангелом хранителем, раз вытерпел мои нападки и открыл дверь.
Проблемы с сердцем. Вот что сломило мою железобетонную маму. Не знаю, на работе довели, или же просто разнервничалась. Раньше у нее никогда не было проблем с сердцем, тем более таких масштабных, и я боюсь задумываться о причине такого исхода.
Потому что боюсь признаться, что отчасти в этом виновата я…
Эти мысли съедали меня заживо. Парализовали. Не давали возможности размышлять здраво и ясно. Эмоции взяли верх, а чувство вины сжало грудь в свои тиски с такой силой, что вдох невозможно было сделать спокойно. Он получался рваным, ненормальным. Не как у всех людей вокруг.
Я покинула больницу только после повторного появления дежурного врача. Он чуть ли не пинком меня выгнал из реанимации, когда я пыталась обойти стеклянную стену, которая мешала сесть к маминой кровати. Ближе. Чтобы она чувствовала, что я рядом с ней в этот сложный период.
Умом понимала, что следовало пойти домой, но тянула уход до последнего момента. Все смотрела и смотрела на маму. На родные черты лица, на новые морщинки, которые раньше не замечала. Пока меня не выгнали на холодную улицу под снегопад.
Дом, милый дом. Здесь ничегошеньки не изменилось. Все такое же родное и близкое сердцу. Когда-то привычное. Однако тоска по дому в какой-то момент испарилась. Усталость после перелета, переживания за маму взяли верх. Я уснула сразу же, как только голова коснулась подушки на родной кровати.
Хотя нет, вру. Уснуть уснула, но поспать удалось всего пару часов. Кошмары с участием покойной матери и смеющегося надо мной Тайлера, который стоял над гробом с косой в руках, преследовали всю ночь. И после этого подсознательного ужастика поспать мне не удалось. Не смогла. Не пережила бы еще один такой сон с участием мамы…
…и злого Тайлера, который глядел практически черными безднами то на меня, то на гроб.
С тревогой в груди встаю с кровати и иду на кухню. По привычке. Как раньше. Спотыкаюсь о сломанный плинтус, чуть не бьюсь головой о дверцу шкафа, которая неприятно заскрипела, в раковине лежал грязный половник, а на столе с шатающейся ножкой стояла тарелка с недоеденным куриным супом. Моим любимым, по маминому рецепту. И эта картинка снова напомнила о случившемся накануне.
Она не успела его доесть…
Я побежала в больницу сразу же, как только подкрепилась дома, хотя только даже поесть не смогла. Охрана уже пускала посетителей. Точнее, меня пустила. Дежурный врач, который в итоге оказался лечащим, дал все необходимое, чтобы войти и тщательно проинструктировал. Пациент не должен волноваться. Ага. Ему легко говорить, он не ссорился со своей мамой, а потом не разговаривал с ней много месяцев. Но все же я пообещала, что все будет в порядке.
Проснулась. Спокойно лежит на кровати. Лицо слишком бледное, волосы слегка растрепались после сна, синие круги четко видны под глазами. Веки медленно закрывались и открывались, словно не хватает сил даже на простое механическое движение.
Так больно видеть родного человека ослабленным, уязвимым. Доктор давно разрешил войти, но я все не решаюсь сделать первый шаг. Как я буду смотреть ей в глаза? Что скажу? Как она отреагирует на мое появление?
– Привет, – тихо произношу, переминаясь с ноги на ногу у двери.
Мама не сразу посмотрела на меня. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы повернуть голову и обратить на меня внимание. Вряд ли она меня ждала, хотя… В глубине души я хотела надеяться, что все же ждала.
Знакомый зеленый взгляд, который до этого казался чересчур тусклым, в какой-то момент засиял. Совсем ненадолго. На пару мгновений. Затем снова принял тот самый бледно-зеленый усталый оттенок. Именно такой взгляд я видела раньше по вечерам, когда мама поздно возвращалась с работы.
– Почему ты не на парах? – интересуется мама охрипшим голосом.
– Потому что ты здесь.
На самом деле мне дико повезло. С утра я позвонила декану и попросила пару отгулов. Он вошел в мою ситуацию, но просил долго не задерживаться, чтобы я успела всех догнать. Успею, куда денусь, и он это прекрасно знал, иначе внес эти дни, как прогулы, что могло бы стать поводом для отчисления.
– Ты должна учиться, а не просиживать время в больнице.
Проглатываю ее колкость и металлический тон. Он больше не оказывает того влияния, как раньше. Во-первых, я уже выросла и расширила жизненные границы, а во-вторых, мама не казалась стойкой. Особенно сейчас, беззащитно лежа в палате.
– Тебе нельзя волноваться. Со мной все будет хорошо.
– Как все будет хорошо, когда ты прогуливаешь учебу? Разве для этого мы столько старались пропихнуть тебя в Европу? Чтобы ты приехала при первой необходимости? Тебе учиться надо, а не мотаться туда-сюда и деньги бешеные тратить на перелет!
Дыра в груди, которая раскрылась еще в Лондоне со звонком из скорой, начала кровоточить. Ночью я старалась успокоиться, прийти в себя и пообещала не показывать маме свою боль. Только ей совсем не до этого. Даже в таком состоянии она думала не о себе, не о моих переживаниях, а о будущем.
О том самом треклятом будущем, которого может не быть без нее…
Я хотела сказать что-то в оправдание, хотела убедить ее, что декан вошел в мое положение и отпустил на пару дней. Я бы показала ей табель успеваемости, поделилась бы впечатлениями, с которыми уходила после пар. Но было поздно… Мы начали не с того и перешли в ту самую стадию, когда налаживать что-то бесполезно. Спрыгнули вниз на несколько ступеней. Поднимемся ли снова наверх?
Кардиомонитор быстро-быстро запикал. Несвойственно. И это ясно даже без знания устройства этого аппарата. Черт! Мама, что же ты делаешь? И что делаю я? Почему все происходит именно так?
В палату тут же вломились медсестры. Они окружили маму со всех сторон, пытались ее успокоить, а я… наблюдала, наверное, одно из самых ужасных зрелищ. Мама держалась за сердце, пока ее пытались привести в чувства, врач тут же влетает вслед на медсестрами и смотрел показатели с монитора. И вряд ли они предвещали что-то хорошее.
Пустота в груди расширялась, становилась все больше, засасывая в себя все живое, уступая место чувству вины. Это я виновата, что не приехала, не проследила, не заметила проблем с сердцем.