'Как твоя мать?' — спрашивает мистер Х., возвращая мое внимание на него.
'Она хороша. У нее новый… ' Я тяну, когда я не в состоянии найти нужное слово эталонного Пола, мое лицо скручивание, когда ментальные образа его размахивает бейсбольную биту, обнаженную в коридоре моей мамы, штурмовал меня.
'Глава?' — предлагает мистер Х., садясь на стул.
'Похоже.' Я пожимаю плечами.
— Кажется, вы обеспокоены.
«Я никогда не представлял свою маму ни с кем, кроме отца».
Мистер Х. понимающе кивает, и я смотрю, как его старые глаза падают на папку, в которую упала его газета. Он быстро убирает разбросанные бумаги, аккуратно засовывая их обратно внутрь. 'Она счастлива?' — спрашивает он, оглядываясь на меня.
Я не быстро отвечаю, хотя ответ был легким. Я смотрю на это дело, пока мистер Х. не кашляет и не отрывает меня от глаз. «Безумно». По тому, как старик смотрит на меня, я могу сказать, что он знает, что мои мысли бегают, гадая, что это за файл. Так что это? И почему он пытается это скрыть?
Когда его брови приподнимаются в легкой ухмылке, я изображаю небрежность, протягиваю руку и поглаживаю красивый двойной стол с пьедесталом, который заслуживает того восхищения, которое я всегда ему вызываю. «Мне нравится этот стол».
Мистер Х ухмыляется. — Вы его узнаете?
«Конечно», — подтверждаю я. Я узнал это в тот момент я ступил ногой здесь в тот роковой день, когда Беккер Хант стал моим боссом. А потом мой любовником. Или парнем. «Это точная копия стола Теодора Рузвельта».
«Это так», — говорит мистер Х., поглаживая поверхность дрожащей ладонью. «Похоже на то, я согласен. Удивительная имитация».
Теперь я изучаю его руку больше, чем стол. В некоторые дни его встряски лучше, чем в другие, а сегодня они особенно плохи. Он стряхивает дрожь, все еще посмеиваясь, прежде чем она утихнет и наступит тишина. Он смотрит на меня с понимающей улыбкой, медленно поправляя очки на носу, прежде чем сложить руки и положить их на живот. «Этот огонь в твоих глазах горит, Элеонора. Почти соответствует твоим волосам».
Я чувствую, как огонь достигает моих щек и начинает бессмысленно теребить подол платья. 'Я счастлива.'
«Это очень очевидно».
«Я был бы счастливее, если бы вы с Беккером помирились», — говорю я ему, не любя кислое выражение на его лице при упоминании его внука и их разрыва.
Он смотрит через супер-стол поверх очков. — Сказать вам, почему я хочу набить задницу тому парню? — тихо спрашивает он.
«Да», — осторожно соглашусь я, не в силах устоять перед соблазном получить любую информацию, касающуюся его внука.
«Попадание в руки чего-то, что считается потерянным в истории, дает вам прилив, как ничто другое», — говорит он мне, кивая головой. Старик говорит о потерянной скульптуре, которую он запретил искать своему внуку. Тот, который, по словам Беккера, ему больше не нужно искать.
«Ты говоришь так, будто говоришь на собственном опыте».
«Я нашел в свое время несколько мелочей». Он нахально подмигивает.
«Но не скульптуру».
«Нет». Его ответ краток и четок. Обиженный. «Я отказался от этого после того, как потерял жену. Но отец Беккера не сдался того после того, как потерял мать Беккера, Лу». Он улыбается, показывая идеальный набор жемчужно- белых цветов. Они слишком безупречны, чтобы быть настоящими, особенно для мужчины старшего возраста. — И вы знаете, что из-за этого вышло, не так ли, Элеонора?
Я киваю. У этой потерянной скульптуры есть за что ответить. «Ты был так зол». Я говорю очевидное, потому что понятия не имею, что еще сказать. Я не виню старика в том, что он пошел на дно, когда узнал, что Беккер обманом заставил Брента Уилсона купить подделку. Бог знает, что он сделал бы, если бы узнал, что Беккер тоже лепил ее.
«Конечно, я был зол. Я потерял сына и его жену в результате этой проклятой скульптуры. Я возьму стрелу, прежде чем добровольно позволю своему мальчику Беккеру пойти по их стопам». Печаль овладевает им, и я быстро чувствую себя виноватой из-за того, что так очарована и заинтересована в Главе фавна. «Моему любимому Беккеру было двадцать два года, когда это случилось». Он продолжает без моего давления. «Путешествовать по миру и наполнять эту умную голову огромным количеством информации. Ум этого мальчика похож на губку. Впитывает все вверх. Он улыбается про себя, этот гордый край возвращается, прежде чем снова стать кислым. «Глупый мальчик одержим больше, чем когда-либо был его отец».
Является. Не было. «Но он сказал, что отпускает это», — говорю я ему тихо, почти нерешительно. «Он сказал мне, что ему больше не нужно его искать».
Улыбка дедушки Беккера сочувствующая. Мне это не нравится. «Я потерял безрассудного сына и невинную невестку из-за глупой семейной конкуренции, которая длится почти сто лет». В его тоне есть горечь, которую я просто не могу понять. Слово безрассудство есть в длинном списке слов, которые я бы использовал для описания Беккера. Вместе с индивидуалист. Оба означают элементы риска. Беккер рискует. Считал их рассчитанными. Теперь я не уверена. Хотя отец Беккера был вынужден пойти на риск, приведший к его смерти, я не думаю, что Беккер нуждается в этом толчке. Я думаю, он рискует, не задумываясь. Как будто он встроен.
«Беккер пообещал мне, что он перестал искать скульптуру и перестал провоцировать Уилсона», — продолжает мистер Х. «Он не сделал ни того, ни другого, так что я злюсь на него. Он солгал своему дедушке, — заканчивает он, оставив последнее заявление в тайне. Что он имел в виду и не сказал, так это то, что если бы Беккер солгал своей плоти и крови, то он не стал бы дважды думать, чтобы солгать мне.
— Хорошо, — уныло шепчу я, опуская взгляд на колени.
— Вы его уже знаете, Элеонора. Все о нем. Вам не нужно, чтобы я вам говорил, но я скажу вам вот что». Немного продвигаясь вперед, он улыбается. «Жизнь дороже всего на свете», — почти шепчет он, но я слышу это как туманный рог. «Я надеюсь, что Беккер осознает это быстрее, чем я или его отец. У него есть ты, и я вижу, как он тебя любит. Это наполняет мое сердце радостью. Но я не в бреду. И ты тоже не должна быть. Он как собака с костью, и даже ты не можешь заставить его уйти».
Я смотрю на старика, впитывая все, что он мне сказал. Жизнь дороже. Я уверена, что Беккер сейчас так думает, но что, если он не откажется от этой скульптуры? Что, если я должна принять это? И если я приму это, готова ли я наблюдать, как он самоуничтожается? Или потерпеть неудачу? Или закончить, как его отец? Мертв. Я вздрагиваю. Как на счет меня? Останусь ли я, как мать Беккера? Я снова вздрагиваю. Жизнь дороже. Я никогда не забуду слова Беккера и искренность в них, когда он рассказал мне мучительную историю смерти своих родителей. Я для него важнее этой скульптуры. Он мне так сказал. Но я также ценю его страсть. Его пристрастие к острым ощущениям. И я не могу лгать, бывают моменты более регулярные, чем я когда-либо признаю, что мне самому интересно. Интересно, можно ли его найти. Интересно, как бы выглядело лицо Беккера, если бы он его нашел. Интересно, где она? Интересно, каково это? Мое сердце замирает, и я борюсь, чтобы контролировать его. Рисковать не стоит. Но чем больше риск, тем больше награда. Обретение головы фавна станет для Беккера высшей наградой. И то, что он обретет душевный покой, будет для меня высшей наградой.
Не знаю, как долго я теряюсь в своих мыслях, но когда я наконец поднимаю взгляд, мистер Х. пристально смотрит в экран компьютера, как будто он знает, о чем я думаю, и не хочет меня беспокоить. — Что же мы здесь имеем? — тихо размышляет он.
'Что это?' — спрашиваю я, вытягивая шею, чтобы попытаться увидеть экран компьютера.
'Просто пролистываю запись с камер видеонаблюдения. Уинстон прошлой ночью гнался за чем-то по коридору. Я беспокоюсь о крысах».
Я морщусь от содрогания, надеясь, что не расслышал его. «Крысы?»
Он бормочет свое подтверждение. «Центр Лондона, канализация и старые здания, к сожалению, привлекают маленьких хулиганов».
Я дрожу, как будто целая их армия ползает по моей коже прямо сейчас. «Фууу».
«Боже, Голиаф!» мистер Х кричит, отлетая в кресле, как будто что-то выскочило из экрана, и ударил его. Я в шоке отшатываюсь, когда он начинает схватиться за клавиатуру. «Господи выше, останови это». Он сдает клавиатуру и прикрывает очки ладонями. Я собираюсь пойти ему на помощь, помочь ему и выключить экран, когда вспомню, что он смотрел за. Я остаюсь на своем месте. Крысы. В моей голове возникает образ огромного грязного грызуна. Если он заметил одну, то я не хочу ее видеть. О боже, у нас есть крысы?
Я бесполезна в своем кресле, в то время как мистер Х. постоянно смотрит сквозь растопыренные пальцы, стоная от боли каждый раз, прежде чем захлопнуть их и покачать головой. У него будет припадок.
Сила. Отключите электричество. Я начинаю искать розетку, собираюсь выдергивать вилку, чтобы мне не пришлось столкнуться с явным монстром в виде крысы на экране компьютера, но без очевидных кабелей, ведущих куда-либо, я падаю на колени и залезть под стол.
'В чем дело?' Голос миссис Поттс заставляет мою голову с облегчением приподняться, пока она не ударится о нижнюю часть твердого стола с мощным треском.
"Ой!" Я вскрикиваю, моя рука поднимается к макушке и отчаянно потираю, когда я поднимаюсь на колени. Мистер Х все еще бормочет бессмысленные слова из-под ладони, а миссис Поттс стоит в дверном проеме, созерцая хаос, в который она вошла. Я держу руку на колотящейся голове и указываю на мистера Х. «Он нашел крысу на видеозаписи с камер видеонаблюдения», — говорю я ей, надеясь, что она не такая брезгливая, как я, и избавит экран от ужаса до того, как дед Беккера отключится.
'Крыса?' Она быстро несется ко мне, огибает стол и смотрит в экран лицом. «О, я говорю», — выдыхает она, отступая. Она фактически уходит, заставляя меня задаться вопросом, насколько велика эта чертова крыса на самом деле. Я немедленно возвращаюсь в свою квартиру.
Я в ошеломленном молчании наблюдаю, как она тоже закрывает глаза ладонью. Другая ее рука лежит на плече мистера Х., предлагая поддержку в момент нужды. «Я не знаю, как работать с этими чертовски красивыми компьютерами, Дональд».