Потом неожиданно он расслабился.
Медленно, как будто через силу он поднял руки и, обняв ее за талию, прижал к себе. Она, положив голову ему на плечо, прислушивалась к звукам ночного Лондона.
Лазарус, не оставляя ее мягкого теплого тела, лежавшего у него на коленях, закрыл глаза, вдыхая аромат страсти. Это был земной, ненавязчивый запах, который всегда будет напоминать ему о ней. Он провел ладонью по ее спине, ощущая грубую шерсть плаща. Они занимались любовью в карете. У него дрогнули губы от нелепости такой ситуации. Он не был молоденьким лордом, подверженным приступам азарта и возбуждения, но Темперанс возбуждала его независимо от того, где они находились.
Она подняла голову и попыталась оттолкнуть его, но он задержал ее на минуту.
— Тише.
— Мы скоро приедем домой, — прошептала она.
Она была права, но ему не хотелось отпускать ее, отделяться от нее.
Она сползла с его колен и чуть не упала, когда карета резко завернула за угол.
— Осторожно. — Кэр поддержал ее, но она быстро пересела на место напротив него.
И отвернулась от него.
— А, это вернулась миссис Дьюз, матрона строгих правил. — Он устало положил голову на сиденье.
— Вам необходимо привести себя в порядок, — сказала Темперанс, указав на его колени. Как будто его вид оскорблял ее.
Он опустил глаза. Ему действительно нечем было гордиться. Вялый и влажный предмет его гордости лежал на бриджах.
— Пожалуйста, — тихо попросила она.
— У вас найдется платок? — вежливо спросил он. Она пошарила в рукаве и, достав платок, протянула его Лазарусу.
— Спасибо.
Он бы расхохотался, если бы только эта ситуация не была скорее трагической, чем смешной. Почему она настолько провинциальна в своем отношении к плотским утехам? Он прищурился. Может быть, ее супруг был ханжой или просто неполноценным.
Кэр вспомнил, что она почти никогда не упоминала своего мужа, хотя утверждала, будто любила его. Лазарус открыл рот, собираясь расспросить ее о покойнике, но карета, качнувшись, остановилась. Кэр выглянул в окошко и увидел, что они в конце Мейден-лейн.
Темперанс уже выбиралась из кареты.
Он поднялся.
— Все в порядке, — поспешила заверить она. — Я сумею выйти сама.
Он сдержанно улыбнулся:
— Не сомневаюсь, что сумеете, но я собирался проводить вас до дверей.
— О, но… — Она замолчала, увидев его лицо. После этого она тихонько вышла из кареты.
Как только они оказались на улице, он взял ее под руку, испугавшись, что она просто сбежит. Они молча подошли к двери, и он к этому времени уже был в гневе, хотя не мог объяснить почему. Как только они подошли к дому, Темперанс повернулась, очевидно, собираясь войти, даже не пожелав ему доброй ночи.
В Кэре что-то взорвалось. Он выругался и, повернув ее лицом к себе, впился в ее губы. Этого он и хотел; это укротило животное, сидевшее в нем; и ее мягкие губы, и тихий вздох, когда он провел по ним языком. Он не мог понять это безумное звериное желание, владевшее им. Он хотел ее, хотел что-то получить от нее — и не знал, что именно. Он только знал, что если эту ужасную потребность не утолить, то он потеряет какую-то часть самого себя. Это была неясная мысль, и когда он поднял голову, то увидел на лице Темперанс такую же растерянность. Возможно, она тоже была охвачена чем-то ужасным, чего не могла понять. Она раскрыла рот, словно собираясь что-то сказать.
Но, ничего не сказав, отвернулась.
— Темперанс!
Она остановилась, не оборачиваясь.
— Я… я не могу. Доброй ночи. — И постучала в дверь своего дома.
Господи! Он повернулся, топнув по неровным камням мостовой. Так не может продолжаться.
Дорога домой была длинной и утомительной. Когда он добрался до своего дома, часы уже пробили полночь. Он отдал дворецкому шляпу, плащ и трость и уже направлялся к лестнице, когда дворецкий кашлянул.
— Милорд, у вас гостья.
Лазарус повернулся и удивленно посмотрел на слугу. Дворецкий поклонился.
— В библиотеке вас ждет леди Кэр.
Лазарус направился в библиотеку, сердце забилось от какого-то необъяснимого волнения. Он распахнул дверь и сразу же увидел мать. Она сидела на диване, разложив блестящие синевой юбки, склонив голову на плечо. Она уснула, ожидая его. Он на цыпочках подошел к дивану, почему-то не решаясь разбудить ее. Как давно он рассматривал ее? С тех пор прошли годы, а может быть, и десятилетия. Она всегда была красива. Черты ее лица, утонченные и аристократические, не изменились, но он заметил чуть расплывшийся овал лица и морщинки вокруг глаз. Наклонившись, поискал другие изменения и почувствовал запах апельсинов. Ее духи. Она всегда пользовалась ими, и их аромат пробуждал в нем воспоминания детства. Как она приходила, когда он пил чай, ему тогда было лет семь или восемь. Как она перед тем, как уйти, целовала его в щеку. Мать пошевелилась, и он поспешно отступил.
— Лазарус. — Она открыла свои пронзительно-голубые глаза. — Я бы спросила, где ты был, если бы не боялась твоего ответа.
— Мадам. — Он прислонился к каминной полке. — Чем обязан вашему посещению?
Она улыбнулась, игриво и кокетливо, но ему показалось, что губы у нее задрожали.
— Разве мать не может заехать к своему сыну?
— Я устал. Если вы приехали только поразвлечься, то извините, я лучше пойду спать. — Он повернулся к двери, но мать остановила его:
— Лазарус. Пожалуйста.
Улыбка исчезла с ее лица, а губы действительно дрожали. Она вздохнула, словно сдерживая себя.
— У тебя найдется какое-нибудь вино?
Он снова посмотрел на мать и тоже вздохнул. Возможно, потому, что время было позднее, а может, от усталости, но он тоже был не прочь выпить, только не вина. Он достал графин и налил им обоим по рюмке бренди.
— Насколько я помню, вы предпочитаете это. — Он протянул ей бренди.
— Помнишь? — удивилась она, согревая рюмку в ладонях. — Откуда ты узнал?
Он пожал плечами и сел напротив нее.
— По-моему, однажды вечером я видел вас в кабинете отца.
Она подняла брови, но ничего не ответила. Затем они молча выпили бренди. Наконец она сказала:
— Ты возил эту женщину на бал леди Стэнвик. Она произнесла это равнодушно.
— Ее зовут Темперанс Дьюз. Она содержит приют для подкидышей в Сент-Джайлсе.
— Детский приют? — Она бросила на него быстрый взгляд.
— Да.
— Понятно. — Она, поджав губы, смотрела на свое бренди.
— Зачем вы приехали, матушка? — осторожно спросил он, ожидая обычную драматическую сцену. Возможно, даже ядовитый сарказм. Но мать немного помолчала. А потом сказала:
— Знаешь, а я любила ее.
И он понял, что она говорит об Аннализе, умершей почти четверть века назад.
— Три раза у меня были выкидыши, — тихо сказала мать. — Один раз перед твоим рождением и дважды перед тем, как родилась Аннализа.
Он пристально посмотрел на нее.
— Я не знал. Она кивнула:
— Конечно, не знал. Ты был еще ребенком, а наша семья не была особо дружной.
Он не счел нужным отвечать на эти слова. Она продолжала:
— Поэтому, когда родилась Аннализа, я была счастлива. Твоему отцу, конечно, не нужна была девочка, но это и хорошо. — Она быстро взглянула на него и опустила глаза. — Он отобрал тебя у меня, когда ты был совсем маленьким, сделал тебя своей собственностью. Своим наследником. Поэтому я сделала Аннализу своей собственностью. Ее кормилица жила с нами в доме, и я видела дочку каждый день. А когда могла, то и несколько раз в день.
Она закрыла глаза и сделала большой глоток бренди.
Лазарус молчал. Он ничего этого не помнил, но тогда он был ребенком, и его интересовало только то, что касалось его собственного маленького мирка.
— Когда она заболела… — Леди Кэр замолчала и кашлянула. — Когда Аннализа заболела, я просила твоего отца послать за доктором. Он отказался, и мне следовало бы самой сделать это. Но он был непреклонен… Ты помнишь, каким он был.
О да, он хорошо помнил, каким был его отец. Суровым. Злобным. Глубоко убежденным в собственной неуязвимости и в своей правоте. И холодный, такой страшно холодный.
— Как бы то ни было, — тихо сказала мать, — я подумала, что тебе следует знать это.
Она смотрела на сына, как будто ожидая чего-то, а он молчал, потому что не был уверен, готов ли он и будет ли когда-нибудь готов дать ей то, чего она от него хотела.
— Ладно. — Мать выпила до дна, отставила в сторону рюмку и встала. Одарив сына сияющей улыбкой, она сказала: — Уже очень поздно, и мне пора домой. Завтра у меня примерка нового платья, а потом я приглашена на чашку чая, так что нужно немного поспать, чтобы хорошо выглядеть.
— Естественно, — только и сказал он.
— Доброй ночи, Лазарус. — Мать повернулась к двери, но, поколебавшись, оглянулась. — Пожалуйста, помни, если любовь не выставляют напоказ, это еще не значит, что ее не чувствуют.
Она вышла из комнаты, прежде чем он успел ей ответить.
Лазарус снова сел и вспомнил карие глаза маленькой девочки и запах апельсинов.
Она не может жить так дальше.
Сайленс, притворившись спящей, смотрела, как встает ее муж. Они спали на той же кровати, но как будто в разных домах. Уильям лежал неподвижно, словно труп, на самом краю кровати, и Сайленс боялась, что ночью он свалится. Когда она в темноте осторожно пробралась к нему, его тело окаменело, и, опасаясь, что он упадет, она, обиженная, отползла на другой край.
Но прошло немало часов, прежде чем она уснула.
А сейчас она смотрела, как он бреется, как одевается, даже не взглянув в ее сторону. Что-то увяло и умерло в ней. Груз на его судно вернулся так же неожиданно, как и исчез. Владелец судна был вне себя от радости, Уильяму больше не грозило тюремное заключение за кражу, ему, наконец, заплатили жалованье.
Они должны были радоваться.
А вместо этого на их домик зловещим туманом опустилось отчаяние.
Уильям застегнул пряжки башмаков и вышел из спальни, тихо закрыв за собой дверь. Сайленс выждала минуту, затем встала и быстро, на цыпочках обошла комнату, одеваясь на ходу. Накануне он ушел не попрощавшись. И сейчас, когда она вышла из спальни, он уже надел шляпу.