– Мари-Роз, прошу, прекрати, у меня нет сил слушать твои вымыслы.
– Вымыслы? Какие вымыслы, Анжелик? Ты просто не хочешь услышать правду о нашем «святом» папочке! А ты не хочешь узнать, что скрывается за этими словами? Нет? А, ты закрываешь уши! Но я всё равно скажу, я буду кричать об этом на весь мир: Орельен Годен – убийца! Слышишь, у-бий-ца! Не веришь мне? Спроси у него сама, если мне не веришь! Тебе он врать не станет, не отвертится, выложит как есть и упадёт ниц, вымаливая твоего прощения!
– Замолчи, замолчи Мари-Роз, прошу тебя, замолчи!.. Я не хочу тебя слышать, не хочу! Молчи… Молчи!
– Молчать? А почему я должна молчать? Носить это в себе, мучаться, скрывать? Нет, дорогая моя, будь добра разделить со мной эту ношу! Но самое главное… Знаешь ли ты, почему наш дорогой папочка всё это делал и продолжает делать? Ради тебя, всё только ради тебя, чтобы из тебя получилась настоящая светская дама, с высокими манерами и большим кошельком, настоящий идеал, венец его творения! И подобно запонке с бриллиантом он бы щеголял тобой, показывая всем своим друзьям из высшего света, а про себя бы думал: «Смотрите, это моя заслуга, вот какое дерево жизни я вырастил на человеческих костях!» … Вот как он обесценивает человеческую жизнь в угоду своим желаниям. А на меня ему всегда было плевать, он всегда видел только тебя, даже когда ты училась заграницей, а я была у него на расстоянии вытянутой руки…
Закончив свою пламенную речь, Мари-Роз подошла к окну, отбросила в сторону тюль и подожгла сигарету. Пока она делала глубокие, медленные затяжки, за её спиной снова разразилась гроза – Анжелик плакала так сильно, как никогда ранее. В какой-то момент могло показаться, что у Мари-Роз слегка дрогнула рука и от чего-то по-настоящему защекотало в горле. Возможно, она хотела обернуться, подойти к сестре и успокоить её, погладив по волосам. Но этот порыв был подавлен её слепой ненавистью. Выкурив сигарету, она сразу подожгла вторую. Так и не обернувшись, она в последний раз обратилась к ней безразличным, холодным голосом:
– Прекращай рыдать, у меня будет мокрая постель. Уходи сейчас же через пожарный выход на этаже. Ключи отроешь в цветочном горшке напротив лестницы.
Заплаканная, поникшая Анжелик встала с кровати и с опущенной головой, всхлипывая поплелась к двери. В пороге она оглянулась на сестру, ожидая что та посмотрит ей в глаза и это растопит её ледяное сердце. Но увы, этого не случилось. Теперь и сама Анжелик воспылала от ненависти и злости, но были ли они такими же сильными, как у Мари-Роз? Напоследок, она всё же нашла в себе силы, и твёрдым, уверенным голосом сказала:
– Я не знаю, зачем ты это делаешь, Мари-Роз, но хочу сказать тебе одно: я никогда не хотела занимать чужого места. Ты думаешь, мне нужен был этот дом? Или все эти деньги? Нет, мне этого не нужно было. И если ты хочешь получить всё, считай, что ты это уже получила. Но это ничто, по сравнению с тем, чего ты навсегда лишишься – своей семьи.
Высказавшись, она не стала ждать обратной реакции, и поспешила покинуть клинику Дюфура, нахождение там было ей противно. Торопливыми, неуверенными шагами она поспешила в поисках ближайшей телефонной будки – ей непременно нужно было услышать отца. Единственное, о чём она молилась всю дорогу, это чтобы к телефону не было большой очереди и мсье Годен был на месте.
На углу шляпного магазина как раз показалась одна свободная кабинка, будто ждала именно её. Плотно закрыв двери, она дрожащими руками отыскала мелочёвку в кармане, чтобы набрать телефон мэрии.
– Соедините меня с советником Орельеном Годеном, прошу, побыстрее, это очень срочно!
– Извините, мсье Годен не может подойти сейчас к телефону. А кто его спрашивает?
– Это звонит его дочь, Анжелик Годен.
– А, Мадемуазель Годен, я вас не узнала. Сожалею, но сейчас идёт ежеквартальное собрание, беспокоить кого-либо из членов совета запрещено.
– Сюзи, это вы? Прошу вас, дорогая Сюзи, придумайте что угодно, но вызовите его к телефону, я не могу передать, как это важно! – едва не плача умоляла в трубку Анжелик.
– О Господи, не волнуйтесь, мадемуазель Годен, минуты три, я постараюсь его выдернуть и переведу разговор в его личный кабинет. Ожидайте на линии, никуда не отлучайтесь!
Наверное, сложно представить, на какие ухищрения пошла секретарша Сюзи, чтобы её пустили на заседание, но совсем скоро на той стороне уже послышался голос Годена – запыхавшийся, он с трудом переводил дыхание:
– Анжелик, что произошло, где ты?! С тобой всё в порядке?! Алло, алло, не молчи!
У Анжелик появился ком в горле, когда она услышала голос отца, потому ответить смогла не сразу.
– Папа, я была у Мари-Роз.
Годен насторожился, но после успокоился и выдохнул, ложно полагая, что причина волнений пустяшная. Он вытер лоб и даже немного засмеялся:
– И что же? Ты убедилась, Белоснежка, что с твоей сестрой всё в порядке? Я же говорил тебе, это всё исключительно для её блага. Тишина и покой ей только на пользу!
– Папа, мне нужно задать тебе два вопроса, сейчас, без отлагательств. Пожалуйста, не бросай трубку, выслушай меня.
– Анжелик, моя дорогая Белоснежка, я хоть раз бросал трубку? Вот если бы ты была одним из этих ослов Префектуры, то я бы не стал подбирать выражений и наверняка бы положил трубку первым! Ну полно, может лучше поговорить дома? Это не серьёзно обсуждать важные вещи по телефону, разве в Англии тебя этому не научили? Дармоеды, однако, а я им столько отвалил!
Анжелик слушала голос отца и таяла: его смех и немного задиристый тон дарили её сердцу тепло и радость. Но ей нужно было знать правду.
– Я не знаю, вернусь ли я домой, папа.
Тон дочери явно насторожил Годена: дело действительно было на грани катастрофы, и теперь уже было не до шуток и смеха.
– Так, что она тебе там наговорила?!
Анжелик старалась не давать волю чувствам и правильно подбирать слова. Она отдавала отчёт, что телефон штука ненадёжная, и мало чем защищённая от посторонних ушей.
– Папа… Ты имеешь отношение к тому, что случилось с Филиппом?
– Филиппом? Я не понимаю… Зачем она рассказала тебе об этом…
– Папа… Это… ты?
– Нет, Анжелик, Богом клянусь! – закричал в трубку Годен.
– Я так счастлива это слышать! Но… Второй вопрос…
– Что второе, Анжелик? Говори, говори, дорогая!
Анжелик снова перевела дыхание:
– Папа, ты…
– Говори, прошу, говори!
– То, что случилось с Филиппом… Случалось и с другими, ты понимаешь?
– Что? Я же ответил уже, я не имею отношения к тому, что с ним случилось!
– Нет, я о других, папа!
– О каких других?
– Не знаю, о многих! Она сказала… Что их было много… Что люди… С ними случалось и продолжает случаться тоже, что и с Филиппом, но по твоей вине, папа. Это т-так?
– Ничего не понимаю. Анжелик, милая, позволь мне за тобой заехать, прошу! Я подъеду сейчас же, и мы спокойно поговорим обо всём, о чём бы ты только не спросила, я отвечу на всё честно!
– Деньги… Деньги, папа, которые ты выделяешь на наше содержание… На мою учёбу в Англии, на наше приданное, наследство, на особняк… Ты ведь не сделал ничего дурного, папа? Поклянись, что никто не пострадал от этого?
И вот теперь уже у Годена появился ком в горле – Анжелик единственная, кому он никогда не лгал, а если и пытался, то сразу выдавал себя.
– Анжелик, прошу, не вынуждай меня признавать или опровергать что-либо сейчас, это не телефонный разговор, дорогая, пойми…
– Этого я больше всего и боялась, папа…
Годен утратил хладнокровие под натиском дочери, и комкая слова пытался как-то изъясниться. Как всегда, он не смог настоять на своём перед ней:
– Я не могу всего тебе объяснить, дорогая, в данной ситуации, но я был уверен, я думал, что она, и что ты, что вы поймёте, когда станете старше, ведь всё, что я когда-либо делал и продолжаю делать, так это только ради вас двоих! Прошу, не пытайся упрекнуть меня в том, что я дал вам всё: престижное образование, финансовое состояние и положение в обществе!
Для Анжелик это был конец: она услышала от отца слова, которые услышала накануне от сестры. Она поняла без всяческих подтверждений или опровержений, что Мари-Роз не врала, когда говорила об отце. За сегодня она выплакала всё – слёз больше не осталось, и набрав воздуха в лёгкие, она на эмоциях бросилась обвинять отца:
– Ради нас двоих?! А ты спросил нас, хотим ли мы этого?! Ты не спрашивал, когда отправлял меня на учёбу в Англию на долгих пять лет. И в конце концов, ты не спрашивал меня, хочу ли я управлять этим домом, в конце концов хочу ли я этих денег! Ты никогда ничего не спрашивал – ты делал так, как хотел того сам. Я верила, искренне верила всю свою жизнь, что у меня прекрасная семья. Что у меня есть семья, люди, которые любят меня просто потому, что любят. Оказалось, это не так – и ты, и Мари-Роз, жили только для себя и во имя себя. Вы использовали меня ради своего развлечения!
– Постой, остановись, Анжелик, моя Белоснежка, прошу тебя! Это не так, милая, я люблю тебя и даже твою сестру несмотря на то, что она сделала! Прошу скажи, где ты находишься? Я брошу все дела, брошу всё и сейчас же сам за тобой приеду, клянусь, мы обо всём поговорим. Спокойно, тихо, в домашней обстановке. Позволь мне сделать это!
– И что это изменит, папа? Как теперь быть – притвориться, что будто ничего и не произошло, жить, разыгрывая спектакль?! Мне кажется, ты и сам заигрался. Но я не хочу… не хочу быть актрисой в твоей постановке!
– Алло, Белоснежка, не бросай трубку! Анжелик…
К несчастью для Годена она всё-таки положила трубку. Как и хотела того Мари-Роз, между отцом и дочерью пробежала чёрная кошка – мир Анжелик рухнул, разлетевшись на тысячи песчинок, и былую жизнь больше не вернуть. Мари-Роз соврала, оговорила отца перед Анжелик, но только наполовину: вторая часть вранья, как ни странно, оказалась правдой, причём настолько тяжёлой, что и сам Годен уже был не в силах её скрывать. Гнев Анжелик был притворным, она всё ещё любила и отца, и сестру. А главное, она чувствовала вину перед своими близкими. Перед сестрой за то, что заняла её место и украла любовь отца, перед отцом – за то, что толкнула его на нечто ужасное ради её блага и счастья.