Джон подсказывал мне, как вести себя в той или иной сцене, если мы не были в кадре вдвоем. Это тоже хорошая школа. Ах, если бы они смогли работать вместе с Морицем! Но этого не случилось, на премьере «Любви» (так назвали фильм в американском прокате) Стиллера не было, он отбыл в Швецию, где поставил на театральной сцене «Бродвей» и довольно быстро зачах.
Съемки «Любви» по роману «Анна Каренина» не стали чем-то потрясающим. Вопреки логике произведения у фильма были сняты два финала: один для Европы, следовавший логике романа, где Анна Каренина бросается под поезд, второй для проката в Америке со счастливым концом. Не все зрители читали «Анну Каренину», а потому искренне верили, что иного финала и быть не могло.
Снова запретная любовь, мешающий влюбленным муж, страдания и… либо гибель, либо торжество сказочной морали. После такого финала мы с Гилбертом обязаны быть вместе, иного зрители просто не приняли бы.
Самая известная история о нас с Джоном Гилбертом – мой побег из-под венца.
Вообще, Джон был женат четырежды, а к моменту нашей встречи уже дважды разведен. Почему-то в Голливуде развод не считался чем-то неподобающим, а вот жизнь в одиночестве порицалась. Требовалось создавать видимость семьи, а потому актеры и режиссеры без конца женились друг на дружке, разводились и женились снова.
Столь страстная влюбленность, какую мы демонстрировали на экране в двух фильмах, требовала продолжения в жизни. Гилберт воспринял это как нечто само собой разумеющееся и решил, что третьей супругой непременно должна стать я.
Что об этом думала я сама? Очень сложно выразить словами.
Я была влюблена, я горела, и не только на площадке. Я никогда не делала различий между красотой женского и мужского тела, считая, что красивое тело прекрасно само по себе, кому бы ни принадлежало. Как и красивое лицо.
Джон Гилберт был красив, а еще нежен, бережен и влюблен… Все вытекало именно из этого: его влюбленности. Не знаю, каким чутьем я поняла, что такое состояние не может продолжаться вечно. Нельзя вечно играть любовь на экране, нельзя вечно любить в жизни. Стать супругой Джона Гилберта?
Возможно, стала бы. Не думаю, что наш брак продлился долго, но какое-то время продлился. Гилберт мог пробудить мои чувства, рядом с ним я оживала, загоралась, оставалось понять, стоит ли связывать себя брачными узами. Живя в домике в его имении, я размышляла над этим. Нет, я не боялась его измен, потому что прекрасно знала: стоит такому случиться, и меня не удержит ничто. Я не ревновала к женам или актрисам, с которыми Джон играл, знала, что не буду ревновать в будущем. К тому времени Гилберт был единственным мужчиной, который сумел всколыхнуть мое нутро, заставить трепетать сердечко не только на съемочной площадке, но и вне нее. Но как надолго?
Что меня смущало? Влюбленный красавец, звезда экрана, состоятелен, с прекрасными перспективами, потому что Майер относился к нему хорошо, не монстр, не подлец, не сноб… Он влюблен, я влюблена…
Но замужество означало бы обязательную игру в паре, бесконечные вариации либо «Плоти и дьявола», либо «Любви» по схеме: любовь – разлука – страдание – воссоединение или гибель. Осознав это, я испугалась, что обязательность экранной любви просто убьет настоящую, вынужденные постоянно быть вместе, играть в одних эпизодах, выставлять наши чувства напоказ, мы могли очень легко их потерять.
А еще замужество означало конец загадочной Гарбо, которую придумал Эдингтон. Дело не в том, что этот образ был по мне, а в том, что рядом с Гилбертом-мужем я невольно становилась публичной, его известность просто вынудила бы меня показаться из тени. Но это же потребовало бы совсем другой Греты Гарбо, той, которой не было, какую Джон не знал. Боюсь, он не подозревал, что такой Греты не существует. Гилберт видел меня экранную, как видели зрители, загадочную, и любил такую же. Что будет, когда он поймет, что это лишь образ, что я сырой материал, который Стиллер так и не успел по-настоящему обработать? Нужна ли я ему такая?
Это так страшно – понимать, что когда вуаль спадет, любимый может тебя не узнать, а если и узнает, то будет просто разочарован. Я готова была отказаться, но Гилберт и не мыслил такого поворота событий.
И все же я вышла бы замуж за Гилберта, конечно, оставив свое имя и вытребовав достаточно свободы, попыталась играть загадочную Гарбо даже наедине с Джоном (попытка, заведомо обреченная на провал), если бы не трагическая весть, пришедшая из-за океана. Умер Мориц Стиллер. Он смог поставить спектакль, доказав, что не растерял талант по ту сторону Атлантики, но после премьеры прожил недолго.
Не стало моего первого наставника, моего учителя, человека, превратившего Грету Ловису в Грету Гарбо. Я чувствовала себя виноватой за его неуспех в Голливуде и свой успех тоже. Я понимала, что Стиллер позволил Голливуду перемолоть себя, чтобы дать мне время стать звездой, ведь реши он уехать после первой неудачи, я бы тоже вернулась в Европу. Получалось, что Мориц пожертвовал собой, а я этого даже не оценила, скандалы последних месяцев были ужасными и даже безобразными, тогда Стиллер страшно злил меня своей ревностью и не совсем справедливыми упреками. Если честно, я даже обрадовалась его отъезду, потому что почувствовала себя свободней.
Когда Морица не стало, я поняла, что все эти скандалы были просто из-за любви, Стиллер любил меня, он мог сколько угодно прикрываться интересом к молодым людям, вести себя просто как наставник, прикидываться безразличным, ревность и эти скандалы выдали его настоящие чувства.
Что было бы, пойми я это тогда? Конечно, уехала вместе с Мошей. Были бы мы счастливы? Нет. Во-первых, я сама не любила Стиллера так, как любила Гилберта или Битона, или того же Стоковского. Во-вторых, еще неизвестно, как сложилась бы моя карьера в Европе, а если не слишком удачно, то рано или поздно всплыл вопрос о том, что Стиллер ее испортил.
Мориц сделал все верно, поняв, что он третий лишний, просто покинул Америку. И я поступила правильно, не отправившись следом, это не сделало бы счастливым никого из нас.
Но когда известие о его смерти достигло Америки, я была удручена сверх меры. Однако на просьбу отпустить меня на похороны в Швецию студия ответила отказом. Звезда не имела права плакать по прошлому и напоминать зрителям и прессе об этом, по мнению студийных боссов, не слишком удачном прошлом тоже не имела права. Грета Гарбо могла капризничать только при выборе помады на губах, в остальном она рабыня, хотя и высокооплачиваемая.
Вот в такой атмосфере и готовилась наша с Гилбертом свадьба. Беда в том, что я не могла рассказать о своих размышлениях Джону. Он любил меня и попробовал бы понять, но едва ли это удалось. Понять, что значил для меня «склочный» Стиллер, едва ли мог актер, которому заглядывали в глаза, а если и мог, то просто приревновал бы. Гилберт действительно страстно желал на мне жениться. А я в последнюю ночь перед свадьбой вдруг почувствовала, что лучше быть действительно замкнутой и одной, молчаливой, нелюдимой, странной, чем долгое время притворяться еще и перед человеком, которого тоже любишь.
Гарбо в воспоминаниях либо невольно, либо намеренно дает свои версии развития событий, например, несостоявшейся свадьбы с Джоном Гилбертом. По ее словам, она приняла решение отказаться от замужества после смерти Стиллера, но свидетели событий утверждают иное.
Эта свадьба должна была состояться в сентябре 1926 года одновременно со свадьбой друга Гилберта режиссера Кинга Видора и Элеоноры Боерман. Дома обоих находились в Тауэр-Хилл рядом, МГМ действительно вложила немало средств в это мероприятие. Грета Гарбо сбежала в день свадьбы, даже не объяснив свой поступок Гилберту, не говоря уже о студии. Сама Гарбо еще не была звездой, успех первого фильма «Поток» сделал ее известной, но в ранг звезд не возвел. МГМ тратилась скорее ради Гилберта.
Но в сентябре 1926 года Мориц Стиллер был еще в Голливуде, мало того, еще даже не прошла премьера «Соблазнительницы» (она состоялась в октябре), а у Гарбо и Гилберта впереди были премьера «Плоти и дьявола» (в январе 1927 года) и съемки в «Любви» (по мотивам «Анны Карениной»). Значит, побег из-под венца не связан ни с отъездом и смертью Стиллера, ни с разрывом с Гилбертом.
Скорее, наоборот, роман с Джоном Гилбертом, возникший на площадке и едва не перешедший в брак, с одной стороны, помог Гарбо в карьере, с другой – подкосил Морица Стиллера, ведь его протеже, его любимица и, судя по всему, любовь меняла наставника.
Мы можем простить великой Гарбо такое несоответствие воспоминаний упрямым фактам, главное – ее объяснение, почему порвала с Гилбертом, чего испугалась, ведь это был не просто каприз избалованной звезды, а опасение сломать уже созданный образ и собственную жизнь.
А еще важно чувство вины перед Морицем Стиллером. Говорят, даже в Стокгольме она сначала отправилась на могилу наставника, а потом на могилу отца. И хотя вины Гарбо в неудачах Стиллера в Голливуде не могло быть, Мориц просто пришелся не ко двору на фабрике грез, она чувствовала себя виноватой. Может, было в чем, и ее роман с Гилбертом действительно явился для Стиллера последней каплей?
Утром, встав непривычно рано и подойдя к окну, Гилберт увидел отъезжающий от ворот автомобиль со мной на пассажирском сиденье.
Говорят, он бросился в домик, убедился, что в шкафу вместо одежды только плечики, что домик пуст. Я виновата только в том, что сбежала накануне самой церемонии, которую с немыслимой пышностью организовала студия. А еще в том, что струсила и не объяснилась с Джоном, предпочтя оставить его наедине с множеством недоброжелателей.
А дальше разыгралась сцена, стоившая Гилберту карьеры.
Майер, довольный моей выходкой (хотя чему тут радоваться?), безобразно пошутил насчет того, что Гилберту удалось переспать с красоткой, жениться на которой теперь необязательно. И без того взбешенный, Джон не смог сдержаться после такого замечания и со всей силы врезал Майеру в скулу. Жалею, что не присутствовала при этом, посмеялась бы от души!