Я нарушаю заповедь Стиллера никого не осуждать и ни о ком не говорить плохого. Но это не плохое, просто Оливье действительно не очень подходил для кино, во всяком случае, для роли возлюбленного Христины.
Режиссер фильма Рубен Мамулян был в отчаянье от моей неимоверной зажатости и нежелания раскрыться в любовных сценах:
– Есть ли мужчина, способный разбудить тебя?!
На такую реплику можно бы и обидеться, но я воспользовалась:
– Джон Гилберт.
Каприз звезды? Да, но ни у Рубена, ни у меня выбора не было, с Лоуренсом Оливье у нас ничего не получилось бы.
Со вздохом Мамулян отправил посыльного за Джоном, который не был занят ни в одной роли. После нашей несостоявшейся свадьбы и его поспешной после нее женитьбы карьера Гилберта откровенно пошла на спад, ярких фильмов больше не было. Мало того, нуждаясь в деньгах, он умудрился за спиной Майера продать часть акций МГМ владельцам «ХХ ВЕК – ФОКС». Продать пусть и малую часть студии конкурентам?! Я понимала ярость Майера, но на Луиса Барта мне наплевать, потому что на площадке появился мой обожаемый Джон!
Снова видеть рядом его глаза, слышать его голос, который идиоты критики признали слишком высоким, когда Гилберт впервые снялся в звуковом фильме. Это было счастьем! Мы словно окунулись в прежние счастливые времена съемок «Плоти и дьявола» и «Любви».
Нет, не так, хотелось окунуться, но мы оба были иными. Дело не в том, что я звезда в самом расцвете, а он гаснущая, не в моем праве менять все и всех, не в том, что это по моему желанию Гилберту уже второй раз давали роль… Дело в том, что я повзрослела и теперь смотрела на Джона совсем иными глазами. Весь фильм получился прощанием, мы словно вспоминали прежнюю любовь и прощались с ней. Временами это соответствовало сценарию, иногда нет, но грусть, которая слышалась с первой минуты до последней, очень помогла и фильму, и образу Христины.
Удивительно, но я не замкнулась на отношениях между Христиной и ее возлюбленным, я действительно переросла такие сцены, для меня важным казались слова, которые произносила королева, ее жизненная и даже гражданская позиция. Какое счастье предпочтительней – счастье правительницы или просто женщины?
Хорошо, если получилось убедительно, потому что счастье женщины я так и не познала…
Благодаря этому фильму я стала по-настоящему популярной и на родине, но в Швеции меня все равно не считают шведской актрисой. Это справедливо, ведь я ничего не сделала там, не считать же достижением съемку в рекламе шляпок или мыла?
Но так сложилась моя судьба: уплывая в Нью-Йорк, я совсем не задумывалась о том, что могу не вернуться, да и мой наставник Стиллер был настоящим космополитом, для которого границы не преграда. Потом, оставшись одна, я послушала Харри Эдингтона и сделала карьеру в Голливуде, многим ради нее пожертвовав. Права ли? Не знаю. И никто этого сказать не сможет, потому что никто не знает, как сложилась бы моя жизнь, вернись я в Швецию.
Думаю, не стоит жалеть ни о чем, хотя с Голливудом я была связана пятнадцать лет, а привязана к нему всю свою жизнь. Уйдя из Голливуда, невозможно избавиться от его влияния, особенно если ты звезда. Даже переезд в Нью-Йорк помог мало. Нет, студия оставила меня в покое, деньги были, но не было свободы.
Тысячу раз повторяла и могу повторить еще столько же раз: я очень хочу, чтобы меня оставили в покое! Не забыли, даже не перестали узнавать на улицах или интересоваться моей жизнью, но оставили в покое, чтобы не приставали с вопросами, не просили об интервью, не просили автографы.
Грета Гарбо осталась на пленке, помните ее, а от меня отстаньте. Я много лет играла Грету Гарбо, позвольте мне жить своей жизнью вне экрана, жизнью Греты Ловисы, хотя и сильно изменившейся за прошедшие годы.
Эдингтон однажды говорил мне, что в самом начале двадцатых годов, еще до нашего со Стиллером приезда в Америку, Торговая Палата США опубликовала в газетах призыв ко всем сумасшедшим, осаждающим Голливудские холмы. Суть его была в напоминании, что из 100 000 тех, кто собирается у подножия, желая пробиться к вершине, только пятеро ее достигают. Остальные 999 995 человек становятся безработными, неудачниками, разрушают свои жизни, вместо того чтобы делать карьеру или просто хорошо работать в другой области.
Какого же размера должно быть бедствие, чтобы Торговая Палата решилась на такое заявление!
Я об этом заявлении не подозревала, да если бы и читала?.. Кого когда-либо останавливали чужие неудачи? Каждая девушка мнит себя Золушкой, каждый прибывающий в Голливуд актер считает, что уж ему-то удача улыбнется обязательно, потому остальным и не улыбалась, что ждала именно его.
Я не ожидала никаких подарков судьбы, не ждала Синюю птицу, я просто следовала за Стиллером, а когда в Голливуде осталась одна (у Стиллера был фильм, у меня нет), просто попыталась хоть что-то делать, чтобы на что-то жить.
Не все роли в Голливуде были глупыми, не за все мне стыдно, получив право выбирать сценарии (было бы из чего!) и партнеров, я получила возможность дышать хотя бы время от времени. Мне кажется, удались Маргарита Готье, королева Христина, Мария Валевская… судить о второй Анне Карениной сложно, в памяти все еще та, первая, с Джоном Гилбертом в роли Вронского…
Маргарита Готье мечта многих актрис, если не всех.
Не очень давно, давая такое редкое для меня интервью, я говорила Свену Броману:
«Не могу сказать, что героиня вызывала у меня какие-то особые симпатии. Достаточно посмотреть, какую профессию она себе избрала. Конечно, роман Дюма я прочитала с большим интересом. Как ни странно, но на эту работу я получила много откликов. Например, мне написала жена Мао Цзэдуна и сообщила, что так часто смотрела фильм, что совершенно испортила пленку. Пришло письмо от дочери Дюма. Она утверждала, что я играю лучше Дузе и Бернар, которых она видела на сцене. Она не сомневалась, что, если бы ее отец посмотрел фильм, то обязательно влюбился бы в меня».
На съемках «Камелии» я часто болела. В перерывах приходилось подолгу отлеживаться в гримерной. Моим партнером был замечательный молодой человек, может быть, чуть-чуть застенчивый – Роберт Тейлор. Он видел, как мне плохо, и делал все, чтобы облегчить мои страдания. Зная, что я люблю музыку, он приносил с собой граммофон и пластинки.
С Джорджем Кьюкором у нас сложились прекрасные отношения. Было снято два финала. Тот, что предложил Кьюкор, я считаю очень удачным. Я подавала Роберту руки и как бы засыпала.
Очень жаль, что Роберт Тейлор умер совсем молодым. Как и я, он много курил, и заработал рак легких. Ему даже не было шестидесяти, когда он умер. На съемках «Камелии» мне стало ясно, что нужно как можно скорее покончить со своей карьерой и вопреки давлению руководства МГМ расстаться с кино. В страшном мире этих людей можно было только погибнуть.
Это верно, совершенно верно. Есть режиссеры, играть у которых легко, потому что они находят твою изюминку и используют ее из фильма в фильм. Это неинтересно – повторять раз за разом даже талантливые находки, гораздо интересней находить каждый раз новое, открывать новые грани своей игры.
Студии нужны деньги, мало кого интересуют творческие искания, еще в первый год мне жестко дали понять, что МГМ не творческий полигон для гениев, а настоящая фабрика грез, но при этом подчиняться следует фабричным законам, а не законам грез. Если для проката лучше Гарбо в ролях женщин-вамп, значит, такие и нужно играть.
Только при заключении второго контракта, получив право выбирать, я могла почувствовать себя свободней. Могла, но не почувствовала, потому что диктат продолжался. Чтобы действительно выбирать, сначала нужно иметь из чего, а большого выбора не было. Не только актеры играют то, что требует студия и публика, сценаристы тоже пишут на потребу.
Мой самый любимый фильм – «Ниночка». Благодаря Любичу получилась замечательная комедия. Я так устала от всех этих роковых женщин, что восприняла фильм как отдушину. Кстати, мало кто верил, что Гарбо может играть в комедии. Всего несколько человек в Голливуде понимали мои проблемы. К их числу принадлежал и Эрнст Любич. Как и я, он был эмигрантом и говорил по-английски со страшным акцентом.
И вот в «Ниночке» мне предстояло сыграть сцену, где моя героиня произносит несколько грубых слов. Например, там была такая реплика: «Вот пну тебя под зад». Едва прочитав сценарий, я выразила протест руководителям студии. Видимо, они думали, что если фильм не будет вульгарным, то не вызовет интереса. Или полагали, что русская комиссарша должна выражаться только таким образом? Одним словом, когда пришла пора произносить эту реплику, я от смущения выскочила из павильона и, забившись в угол, дала волю слезам. Потом кто-то вошел и по-отечески положил мне на плечо руку: «Маленькая девочка, ты права. Не плачь!» Услышав этот акцент, я поняла, что передо мной Любич. Вечером он позвонил мне домой и согласился, что женщина не должна говорить таких слов.
Любич мой любимый режиссер еще и потому, что считал себя учеником Стиллера.
Харри Эдингтон, твердя о законах зрительских симпатий, был прав, как и во всем остальном. Это я мечтала сняться в комедии, это Любич хотел меня в ней снять. Нам могло нравиться или не нравиться, зрителям смена образа Гарбо не понравилась совсем. Гарбо в комедии? Нет, это не то!
Клоун должен смешить, а трагик рыдать, к этому привыкли, это принимали. Наоборот нельзя! Женщина-вамп обязана оставаться разлучницей, страдалицей, Сфинкс должен быть Сфинксом. Никакой Любич, никакая «Ниночка» не помогли мне сменить амплуа. Зрители могли воспринять меня в роли русской комиссарши, но только страдающей, никаких комедий!
Удивительно, что критики отнеслись несколько иначе, фильм даже номинировали на «Оскар», хотя и не дали. Рекламная кампания шла под девизом: «Гарбо смеется!» Не помогло. Главное – фильм не поняли и не приняли зрители. Майер злорадствовал, постоянно подчеркивая, что лично он к такому нелепому выбору роли отношения не имел: