И все-таки она сделала попытку снова стать правительницей. Карл Х, которому Христина уступила престол, умер, оставив наследником четырехлетнего сына. Христина решила, что престол не должен быть в руках маленького племянника и канцлера, и потребовала от сената вернуть трон ей. Сенат решил, что королева, сменившая веру и предавшая свой народ, Швеции не нужна. Возмущенная и отвергнутая, бывшая королева предприняла несколько нелепых шагов вроде предложения своей кандидатуры на польский престол после смерти Яна Казимира. Не удалось…
Остаток жизни она провела Риме, уже меньше шокируя почтенную публику своими любовными похождениями, но продолжая жить по собственным законам и активно помогая развитию культуры.
Сама мысль снять фильм о королеве-лесбиянке была для Голливуда крамольной, но Салка Виртель сумела убедить Тальберга, а за ним и Майера, что фильм не коснется второй половины жизни Христины. Ее сценарий был написан о годах самостоятельного правления и отречения от престола, вернее, о последних месяцах перед отречением.
Фактически фильм посвящен выбору королевы между возможностью быть правительницей и счастьем обыкновенной женщины, которая желает быть любимой. Весьма актуальная тема во все времена.
Никаких упоминаний о переходе в католичество, никакой распутной жизни в Риме или Париже, только Стокгольм и только проблема выбора – власть или простое земное счастье. Непривычная сексуальная ориентация королевы, если она и была, в фильме выражена только намеками – ношением мужского костюма, в котором Христина выглядит куда лучше, чем в громоздком платье, и в покровительстве юной придворной даме. Ни единой откровенной сцены с этой дамой нет, никакого другого намека тоже.
Напротив, чтобы обосновать выбор королевы в пользу обычной жизни без трона, Салка добавила испанского посла, в которого Христина влюбилась с первого взгляда, причем взаимно. По сценарию, именно вкусив радость любовной страсти к настоящему мужчине, Христина сделала свой выбор не в пользу надоедливого кузена Карла-Густава. Посол погиб в неравной борьбе с будущим королем, но это не остановило Христину, которая предпочла удалиться из страны, погубившей возлюбленного. Все, никаких палаццо Фарнезе, никакого Фонтенбло и убийств маркизов, никакого распутства или перехода в католичество. И даже о покровительстве искусствам и науке ничего нет, все в Швеции, все о выборе между властью и земной любовью.
В фильме королева отрекается от надоевшего ей престола, уплывая в Испанию, на родину погибшего возлюбленного. Ничто не могло разозлить ни шведов, ни цензуру, зато сильный женский характер пришелся по вкусу, фильм получился и был очень популярен.
Швецию мы снимали в… Голливуде, хотя я очень надеялась пожить еще немного на родине, мне казалось, что шведская природа внесет свою лепту в успех фильма, но даже Рубен Мамулян, который был режиссером фильма, предпочел искусственные сугробы в павильонах студии. Что бы ни говорили, но это привнесло в фильм голливудский налет, при всем «шведском» материале сразу можно сказать, где фильм снят, Европой там и не пахнет.
Рубен Мамулян прекрасный режиссер, он работал в манере Морица Стиллера, что мне сильно импонировало. Мы подружились, газеты немедленно объявили о романе! Роль мне нравилась, я была увлечена, хотя на съемках сильно уставала. И все же роль далась не сразу.
Фильм о любви, которая заставляет женщину выбирать между возлюбленным и властью, Христина выбирает любовь, и хотя возлюбленный погибает, от власти она все равно отреклась. Немало любовных сцен, конечно, не столь откровенных, как в прежних фильмах (все же фильм о Швеции), но все же.
На роль испанского посла, встреча с которым заставила шведскую королеву вспомнить о том, что существует любовь, а не просто отношения по обязанности, была выбрана восходящая звезда английской сцены Лоуренс Оливье. Молодой гениальный красавец, готовый своим напором изобразить не только испанца, но Отелло, явно переигрывал, особенно в тех самых камерных сценах.
Я понимала, в чем дело, – Оливье актер театральный, причем шекспировский, его манера игры идеальна для немого кино, но не для камерных любовных сцен. Как играть с таким в паре? Он очень старался и был великолепен при произнесении бравурных монологов, которыми Салка Виртель снабдила испанского посла в изобилии, чтобы подчеркнуть его принадлежность к южанам. Выспренность фраз вкупе с шекспировской манерой действительно превращала партнера в мавра, а не в персонаж из фильма о шведской королеве.
Я немедленно зажалась. Я не мавританка и не неистовая Мерседес, а холодная шведка, если этого не учитывать, получится не фильм, а пародия. Конечно, лед и пламень – это всегда эффектно, но в данном случае получался дергающийся паяц и безвольно висящая на крючке кукла. Пара не складывалась.
Несчастный Мамулян взвыл:
– Грета, ведь ты играешь любовь, любовь, понимаешь, а не простое присутствие в кадре! Ты любишь его! Есть ли мужчина, который способен разбудить тебя?!
Я просто вскинула на Рубена глаза:
– Джон Гилберт…
Мамулян на несколько мгновений замер с открытым ртом, пытаясь осознать, что я ответила, не веря своим ушам и глазам. Рядом на съемочной площадке находился один из самых красивых актеров мира, готовый ради роли со мной забыть о Шекспире (сомневаюсь, что это получилось бы, Лоуренс Оливье во всех фильмах независимо от съемочного материала играл Шекспира), а я называла Гилберта, который активно спивался? Но это было так.
– Разыщите Джона, – распорядился Рубен ассистентам.
Голливуд велик, но тесен, как и весь мир, кстати. Гилберта нашли где-то на соседней площадке, он не был занят, а при упоминании обо мне оживился, как при звуке бравурного марша. Говорят, у меня и впрямь загорелись глаза при его появлении на площадке. Конечно, Джон согласился, конечно, он тоже переигрывал, конечно, фильм получился несколько театральным, больше похожим на пьесу, а искусственные сугробы отбросили свой отсвет на все остальное. Но все равно фильм удался.
Нам не нужны репетиции, мы с Джоном играли каждую сцену с первой попытки, чем, с одной стороны, очень радовали Мамуляна, с другой – приводили в ужас, потому что не всегда наша работа с первого дубля означала такую же у остальных. Иногда зачарованные нашей камерной игрой ассистенты забывали свои обязанности, и что-то шло не так. Просить нас переиграть Рубен почти стеснялся.
Лоуренс Оливье обиделся и всем объяснил, что старуха Гарбо выбрала своего бывшего любовника старичка Гилберта. Все понимающе кивали, забыв о том, что сам Оливье всего лишь на два года моложе меня, а назвать даже сильно пьющего тридцатипятилетнего Гилберта старичком язык повернулся бы только у глупого. Или завистливого.
Лоуренс Оливье, на мое счастье, состоялся в других ролях, я его больше не видела, разве случайно на каких-то европейских вечеринках. При случае он ехидно кивал и окидывал меня таким взором, что я понимала: Оливье пересчитал все мои морщины и заметил все недостатки. Взор Оливье просто кричал: «Старуха!»
Я смене партнера была очень рада, хотя вынуждена предупредить Джона, что ни о каком возобновлении отношений не могло идти речи, только экранная любовь!
И все же я переросла те самые камерные любовные сцены, мне в их рамках тесно, времена «Плоти и дьявола», разлучниц-вамп прошли, чему я сама была рада. Я играла не женщину-вамп, а самостоятельную женщину-правительницу, вынужденную выбирать между счастьем свободы и счастьем власти, любовь только помогала сделать этот выбор.
Мне даже кажется, что, убери любовную линию из фильма, он хуже не станет. Не ради страсти к испанцу Христина отказалась от трона, а ради свободной жизни. Мы-то об этом знали, но сказать прямо не могли, именно потому Салка Виртель выдумала внезапно вспыхнувшее чувство. Поскольку женщине не полагалось выбирать между чем-либо, кроме любви и нелюбви, пришлось заставить Христину это сделать. Гибель возлюбленного Христины обязательна, потому что счастливы они не были бы, испанец был ее просто недостоин, она куда более свободна и очень быстро это осознала бы. А дальше? Освободившаяся от уз власти Христина осталась бы свободной, просто отвергнув надоевшего возлюбленного.
Думаю, выбирала она не между Карлом и испанским послом, а между властью и свободой.
Если бы королева Христина не была готова выбор сделать, никакая любовь к испанцу ее на такое не подвигла. Они могли остаться любовниками вопреки противлению Карла или вообще не стать ими. Христине, какой она была в самом начале фильма, и в голову бы не пришло чем-то жертвовать ради любовных отношений. Мы даже вскользь намекали на ее увлечение юной придворной. Конечно, любовь может многое, но для начала нужно влюбиться. Если бы властной королеве не пришло время влюбиться, никакой испанский красавец не смог бы поселиться в ее сердце.
Вообще-то, королева в фильме несколько распущенна (это намек на ее будущее): даже в мужском платье отправиться в постель с человеком, которого видишь впервые в жизни, – это несколько фривольно, все же семнадцатый век и протестантская Швеция… Но Салка не представляла себе Швецию совсем, к счастью, она этим и ограничилась, никаких вакханалий или борделей в сценарии нет. И Мамулян тоже постарался, оргий мы не снимали. Протестантская Швеция, конечно, проста, но строга.
Не мне судить, что получилось, но кажется, получилось неплохо, фильм понравился и в самой Швеции (я очень опасалась, как примут там) тоже. Однако образ Христины знаменем феминизма не стал, слишком наигранный. Лесбиянства тоже, чему я была рада, потому что афишировать это в Америке начала тридцатых годов значило подписать себе смертный приговор как актрисе.
К тому же этот фильм нельзя провалить, он первый после заключения моего нового договора с Майером, никакой ошибки мне боссы студии не простили бы.
Но пока я снималась, едва не потеряла свою подругу Мерседес де Акоста.
В своих мемуарах она твердила, что любила не меня, а скорее, созданный мой образ. Нет, не образ Гарбо, который Грета Ловиса создала на экране, а тот образ, который для себя создала сама Мерседес. Если это и так, то моей вины тут нет совсем.