Я стала его Галатеей, но особого рода. Джордж делал мое состояние, утверждая, что еще немного, и у меня будет достаточно средств, чтобы жить по-своему, вообще не обращая внимания на остальных.
Жить так, как хочется мне самой, будучи достаточно состоятельной, чтобы не беспокоиться о будущем… Это же то, о чем я мечтала еще в детстве! Джордж Шлее осуществлял мою мечту. Разве можно не быть за это благодарной? Я была.
Валентина расценивала это иначе (и тоже была права) – ее супруг уделял слишком много времени и сил капризной звезде, которая ни на что не способна сама. Мы больше не надевали одинаковые платья и костюмы, не разгуливали с ней под ручку, мы с трудом терпели присутствие друг друга. Галатея слишком отвлекла Пигмалиона от его супруги и собственной семьи. Тем не менее Валентина приветствовала наши ежегодные поездки в Европу без нее.
Джордж умер в Париже осенью 1964 года во время одной из таких поездок.
В его смерти обвинили меня. Дело в том, что медики, вызванные в отель из-за сердечного приступа Шлее, меньше занимались им и больше глазели на меня. Как же, оказаться свидетелями личной жизни закрытой кинозвезды! Страшно хотелось накинуться на них с кулаками, но что я могла? Время было упущено, Джордж погиб.
Я откровенно запаниковала, не зная, как поступить. Что бы я ни сделала, все было плохо. Любовница женатого мужчины… Любой другой это сошло бы с рук, но только не мне. Меня немедленно предали бы анафеме, а уж дать такие козыри Мерседес с Битоном значило вовсе лишить себя покоя на долгие годы.
И я удрала к Сесиль Ротшильд, а потом и вовсе в Нью-Йорк.
О, какой бальзам был пролит на израненные моим невниманием души де Акоста и Битона!.. Какой повод я дала вопить во все горло о моем эгоизме!
Битона удержало только то, что место подле меня вдруг оказалось свободно, Шлее ему больше не мешал. Ссориться со мной открыто оказалось в тот момент невыгодно.
Думаете мои лжедрузья поддержали меня после смерти наставника? Ничуть не бывало. Битон тут же навязался в круиз к Сесиль Ротшильд, о чем бедолага быстро пожалела, как пожалела и я, что не предупредила подругу о пакостном характере своего бывшего любовника.
А какой крик подняли, когда выяснилось, что по завещанию я получила большую часть наследства Джорджа! Валентине осталась их большущая квартира, битком набитая дорогими предметами искусства и картинами, и кое-что из акций и денежных средств. Акции бумажной промышленности, его дом на Французской Ривьере и многое другое, что было создано или куплено во времена наших поездок по Европе, завещано мне. Я не считаю это подарком ни за что, Валентина отдыхала в Италии, в то время как мы обустраивали дом на Ривьере или покупали акции бумажной промышленности…
Джордж умер, сделав меня богатой окончательно.
Нужно сказать, что не один Джордж завещал мне свое состояние после смерти. Удивительно, но это иногда делали совершенно незнакомые люди. К примеру, мне присылали извещение о том, что некий очень богатый фермер завещал все «прекрасной Грете Гарбо» и я просто обязана вступить в наследство. Терпеть не могу быть кому-то обязанной, но пришлось. Я дала согласие на вступление и попросила, выплатив положенные налоги, остальное отдать благотворительному фонду. Мерседес, которая привычно сидела без денег, надула губы, немедленно поползли слухи, что я даже не вспомнила имя фермера и не пожелала ничего о нем знать. Но как можно помнить имена тысяч поклонников, ежедневно присылающих письма с адресом: «Грете Гарбо»? Вероятно, я должна была перезавещать все подруге, тогда о моем благородстве стали бы кричать на перекрестках и в газетах. Но я не покупаю положительные отзывы, и мне все равно, что напишут газеты, лучше бы вовсе не писали.
Шлее похоронили в Нью-Йорке, я осталась без наставника. Смешно, потому что близилось мое шестидесятилетие, в таком возрасте можно бы жить самостоятельно.
Я и живу, уже четверть века живу.
Валентина тоже. Она на четырнадцатом этаже, я на девятом. Обе больны, стары и… дружно ненавидим друг дружку. Почему? Не знаю, это необъяснимо, не из-за денег, просто ненавидим. У нее есть повод – завещание мужа, у меня повода нет, я просто отвечаю взаимностью.
Мы старательно избегаем встреч, платим консьержу, выходим из квартир по расписанию, а при встрече разыгрываем страшную невнимательность, чтобы не здороваться. Зачем, ведь куда проще разъехаться, в Нью-Йорке немало хороших домов и квартир, даже удобней расположенных. Купленная когда-то за 38 000 долларов, ныне квартира стоит в десятки раз дороже, но не в том дело, я могла бы позволить себе купить целый дом, да и Валентина тоже, она зря жалуется на свое безденежье, Шлее не мог оставить супругу без гроша, я его знаю.
Но мы, словно рабы на галере, прикованы друг к другу. Иногда такую связь может создать не только любовь, но и ненависть. Словно, разъехавшись, мы потеряем смысл жизни.
И я знаю, что угроза Валентины оставить записи для публикации после смерти не блеф, она может. Но что Валентина расскажет? Ничего такого, что могло бы бросить тень на меня большую, чем уже есть. Я эгоистка? Но разве это запрещено? Использовала Шлее? Он все делал добровольно, это его решение – заняться моими финансами. Раскроет финансовые дела Джорджа? Прошло двадцать пять лет после его смерти, да и не было ничего такого, за что у меня можно отнять заработанные тогда деньги. Расскажет о действительном положении дел с моими финансами, чтобы все знали, что я богата? Но кому какое дело?
Она может только одно: заложить бомбу из немыслимого вранья, чтобы мне пришлось долгие годы либо опровергать все, давая бесконечные интервью и устраивая пресс-конференции, либо привычно прятаться от репортеров.
Это возможно, что бы ни сказала в посмертных записях вдова любовника Греты Гарбо, всему поверят. Валентина может написать, что обожала мужа, а я его увела, мечтала встретить с Джорджем старость, а я его погубила, была предана Шлее всей душой, но эту душу украла Гарбо.
Но если мне предложат выкупить записи Валентины Саниной-Шлее, я этого не сделаю даже за доллар. Не потому, что скупа, а потому, что не считаю возможным откупаться от подлости. Стоит заплатить один раз, и будешь платить всегда. Однажды я отказалась покупать свое спокойствие такой ценой, меня облили грязью сполна, и все же я поступлю так же снова.
Валентину Санину-Шлее похоронили рядом с мужем в день моего рождения…
Меня снова и снова обвиняли, что я не рыдала на похоронах Джорджа и Валентины, даже цветочка не принесла. Никому не приходит в голову, что, появись я там с цветами даже под самой густой вуалью, похороны превратились бы в бой за получение автографа Греты Гарбо. Я не могу нигде появиться открыто, тем более в таких случаях. Я приносила и присылала цветы и Джорджу, и Валентине, но инкогнито.
Большая часть жизни инкогнито… О таком ли я мечтала на корабле «Куин Мэри», плывя с Морицем Стиллером в Нью-Йорк?
– Грета, поверь, тебя ждет слава!
Почему Мориц не сказал, что этой славе будет сопутствовать настоящее одиночество, не то, которое люблю я сама, а то, которое обволакивает, как кокон, не позволяя расправить крылья и полететь? Орлы в небе тоже одиноки, но это одиночество иного рода, чем у посаженной в клетку птички.
Если вам пророчат славу, известность и тому подобное, сразу спросите, какую цену придется заплатить. Иногда цена слишком дорога – это невозможность жить жизнью, которая нравится, жить своей жизнью.
И снова Мерседес и Сесил Битон
Этот человек был в моей жизни так долго, что я даже привыкла к его присутствию.
Битон и Мерседес де Акоста – вот те, кого я неосмотрительно допустила к себе ближе других и кого вовсе не стоило подпускать и на пушечный выстрел!
Столько гадости, сколько вылили они на меня в своих публикациях, не смогли бы сочинить и десятки резвых репортеров, возьмись выдумывать мою жизнь нарочно. Эти двое подмечали, обсуждали между собой, записывали и публиковали любой мой промах, любое движение души, слово, улыбку, желание или нежелание, недовольство или каприз. Если разобрать жизнь любого человека поминутно, используя такой подход: выискивание недостатков даже якобы с целью оправдания, то окажется, что хороших людей на свете нет.
Могу посоветовать любому: попробуйте разобрать критически один-единственный свой день, ко всему придираясь, во всем находя недостатки. К вечеру окажется, что стоит принять упаковку снотворного, чтобы больше не просыпаться.
Если бы эти двое просто записывали каждое мое слово или жест, но перемывали мне косточки (даже ежедневно) лишь между собой, я бы смирилась. Так и было долгие годы: они переписывались, поливая меня грязью друг перед дружкой, со вздохами: как бы нам исправить эту самовлюбленную эгоистку, жалели друг друга, давали советы по моему перевоспитанию или ругали за мои предпочтения кого-то другого…
Но ведь подробности фиксировались не просто так! Всеми знаниями потом воспользовались.
Я серьезно заболела, не очень умный врач озвучил диагноз, от которого впору упасть в обморок – не смерть, но долгое растительное существование. По привычке я бросилась за советом к Мерседес, совершенно забыв, что ей категорически нельзя открывать никакие секреты:
– За мной будет некому даже ухаживать.
– Но ты ведь не хочешь, чтобы это делала я?
Что заставило меня промолчать, не раскрыв до конца причину паники, не знаю, но за эту сдержанность я себя тысячу раз позже похвалила. Де Акоста немедленно принялась действовать, она приставила ко мне своего доктора-итальянца, чтобы от него узнавать малейшие подробности о состоянии моего здоровья.
Только тут я сообразила, что нельзя раскрывать истинное положение вещей! То, что знает Мерседес, через пару дней будет знать и Битон, а затем весь белый свет. Доктору удалось заморочить голову якобы страхами и неуверенностью в необходимости лечения. Он посчитал меня настоящей эгоисткой и не меньшей идиоткой.