Моша снял еще три фильма, но настоящий европейский режиссер, идущий впереди времени, желавший снимать глубокие серьезные картины вместо эксцентричных поделок, был Голливуду не нужен. Не только Майер, но и другие студии предпочли лучше не иметь Стиллера в числе своих режиссеров, чем выполнять его разумные требования, казавшиеся акулам Голливуда капризами. Мориц был категорически против диктата продюсеров на площадке, он всегда твердил, что работа продюсера заканчивается, как только звучит команда «Мотор!». Это дело режиссера – как снимать, как монтировать, как репетировать с актерами, как строить мизансцены… Голливуд желал диктовать.
У Стиллера отношения и на другой студии становились все более напряженными, а мне предложили новую роль в фильме «Плоть и дьявол» в паре с настоящей звездой того времени Джоном Гилбертом.
О Джоне обязательно нужно рассказать отдельно, я едва не стала его женой.
О нас с Мошей ходило такое количество разных слухов, что, чтобы их опровергнуть, пришлось писать десятки страниц.
Стиллер гей? Бисексуал? Какие у нас были отношения кроме отношений наставника и ученицы? Делал ли он на меня ставку только как на начинающую актрису с большим будущим или хотел чего-то большего? Как относился к моим романам на стороне, если таковые бывали? Что испытывал, видя мои экранные поцелуи?
Очень хочется ответить вопросом: «Какое кому до этого дело?!» Но все-таки кое-что расскажу.
В одном из первых интервью в Голливуде на вопрос, была ли я замужем, я честно ответила:
– Не была, но я живу с Морицем.
Последовавшая оторопь репортера объяснила мне, что сказано что-то не то. Нужно знать Голливуд тех лет с его ханжескими пуританскими законами. Все деятели киноискусства, а актеры и режиссеры особенно, должны быть образцами высокой морали. Ну, если не быть, то хотя бы так выглядеть. Обязательно наличие семьи, разумеется, тоже образцовой, никакого вольного поведения у репортеров на виду… О любовной связи чтоб никто не слышал, разводы не для звезд Голливуда, а уж о словах «гей», «лесбиянка» или «бисексуал» вообще следовало забыть!
И вдруг на фоне этих строжайших законов морали какая-то европейская пигалица, ничего собой не представляющая, заявляет, что, будучи несовершеннолетней, живет со своим наставником, который старше на тринадцать лет!
Скандала не случилось только потому, что я еще не была никем. Как, впрочем, и Мориц. Репортеры пожали плечами, решив, что то ли я не поняла вопроса, заданного по-английски, то ли переводчик не силен в шведском. А может, это такая шутка по-шведски? Знаете, в этой Швеции все такие шутники… тупые шутники…
Заявление сошло с рук, но вызвало шок у Стиллера, который куда лучше меня понимал истинное положение дел с моралью в Голливуде. Эта мораль двойная, репортеры, прекрасно знающие о грешках и грехах актеров и режиссеров, получали деньги за свое молчание и молчали, а образцовые голливудские звезды за закрытыми дверями вели тот образ жизни, который предпочитали. Все довольны и счастливы – внешние атрибуты морали соблюдены, репортеры не слишком настойчивы, потому что им хорошо платят как за жареные факты, так и за их сокрытие, а публика ни о чем не подозревает.
Стиллер предусмотрел возможные ляпы с моей стороны и попросту запретил давать какие бы то ни было интервью. Позже к этому требованию присоединились и на студии:
– Сфинкс должен молчать. Чем меньше будет сказано, тем лучше, образ холодной, загадочной скандинавки Гарбо больше к лицу, чем глупая болтовня с опасностью выдать какой-нибудь нелицеприятный секрет.
Я подчинилась по нескольким причинам сразу: все еще плохо знала английский и боялась выглядеть нелепо из-за акцента и ошибок, все же не была столь образованна, чтобы отвечать красиво на чужом языке, боялась вообще обнаружить свое ущербное образование, к тому же я патологически застенчива и предпочитаю одиночество. В данном случае интересы студии совпали с моими собственными.
В Голливуде Стиллер никак не мог вести привычный и желанный ему образ жизни, никаких молодых людей рядом с ним быть не могло, поскольку студия была рада любой возможности раскопать на Морица компромат. К тому же быстро выяснилось, что относится он ко мне несколько теплее, чем просто к своей протеже.
Это обнаружилось, когда мне предложили роль в третьем фильме «Плоть и дьявол», но речи о Стиллере в качестве режиссера идти не могло, он уже работал на конкурентов. Но куда больше нашей раздельной работы Моше волновало то, что я буду играть с Джоном Гилбертом и жить от Стиллера отдельно.
Сейчас мне кажется, что он просто предчувствовал, что произойдет, тогда я не понимала беспокойства наставника. Не принимать такое предложение нельзя, это равносильно актерскому самоубийству, студия просто больше ничего не предложит. К тому же отказываться было бы нелепо, материал для актерской игры куда больший, чем в «Потоке» и «Соблазнительнице», хотя снова несчастная любовь и женщина-вамп. Тогда я еще была согласна играть однообразные роли.
Скрепя сердце Стиллер согласился, хотя его никто и не спрашивал, у меня обязательство перед МГМ, любое невыполнение условий грозило разрывом контракта и просто депортацией из страны. Я не Стиллер, которого тут же взяли конкуренты, меня просто посадили бы на ближайший пароход в Европу.
Да мне самой хотелось сыграть с Джоном Гилбертом.
Фильм получился, после него я стала настоящей звездой.
Но этот же фильм просто рассорил нас с Морицем. Стиллер… приревновал. Не без оснований, но совершенно безобразно. Он, всегда внушавший мне, что просто изображать любовь перед камерой грешно, нужно хотя бы в минуты съемки искренне любить партнера, что отношения мужчины и женщины вообще трудно поддаются как описанию, так и осуждению, что ревность одно из самых нелогичных и глупых чувств, ревновал.
И вот это было особенно тяжело. Стиллер никогда не предлагал мне выйти за него замуж, это даже не приходило нам обоим в голову, мы не говорили слов «люблю» или «ты моя», «ты мой». Почему же, когда я влюбилась хотя бы на время съемок, реакция Стиллера была ужасной? Теперь я понимаю, что не говорить, что любишь, и не любить в действительности не одно и то же. Наверное, он меня любил, причем сам того не сознавая. Так бывает, человек понимает, что любит, только когда появляется угроза потерять любимого человека.
И все же, признайся Моша в своих чувствах, я бросила бы Голливуд и умчалась с ним обратно в Европу. Но он предпочел выговаривать мне, обвинять, даже оскорблять. Потом я поняла, что это и было объяснение в любви, но тогда, молодая и глупая, я увидела другое: он переживает из-за своих неудач, своей болезни, не может принять то, что у меня все складывается удачно на фоне его проблем.
Стиллер действительно был болен, очень болен. Он где-то заразился чахоткой, в калифорнийском климате она расцвела, и на Морица было трудно смотреть, он кашлял, чахнул на глазах и сильно переживал из-за этого. Я хорошела, он бледнел, моя карьера была на взлете, его рушилась на глазах…
Позже меня не раз обвиняли в том, что я предала Стиллера. Но в чем? В том, что не отправилась с ним обратно в Европу? Но он не звал. Скажите, как можно навязываться человеку, который этого не желает? Может, и желал, но никогда не говорил об этом. Сейчас я понимаю, почему не говорил. Он был смертельно болен, оказался неудачником на фоне моего успеха, он мог стать мне обузой во всех отношениях. И не желал этого. Мориц, как жаль, что я все это поняла слишком поздно, а твое благородство не позволило тебе сказать о своих чувствах откровенно!
Конечно, меня назвали бессердечной, ведь я не бросилась вплавь за своим наставником, не разрушила свою карьеру, забыла все свои обещания. Но я ничего не забывала, никакой карьерой не занималась, а в Гилберта влюбилась не на шутку.
А еще Стиллер не мог простить мне вмешательства Гилберта в мои финансовые дела. Дело в том, что по контракту, заключенному по настоянию Морица при нашем прибытии в Голливуд, мне полагались сущие гроши – сто долларов в неделю, при том что студия собирала за фильмы уже миллионы. Во время съемок «Плоти и дьявола» мой гонорар несколько подрос – до 600 долларов, но у Гилберта, игравшего со мной в паре, он составлял 10 000 долларов!
Понимая, что после этого фильма я стану настоящей звездой, Джон посоветовал потребовать от студии прибавки и не бояться гнева боссов, никуда они не денутся.
Стиллер мог бы простить успех без него, был даже рад ему, но простить мою влюбленность в Гилберта и его вмешательство в мои дела пережить уже не мог. Скандал следовал за скандалом, каждый следующий безобразней предыдущего. Студийные боссы довольно потирали руки. Я не виню в скандалах Морица, совсем нет, но очень жалею, что мы не смогли поговорить нормально, что он предпочел выяснять отношения криком и что расстались пусть не врагами, но и не друзьями. Внешне это выглядело с его стороны как бегство из-за неудачи, а с моей – как простое предательство наставника.
Но не было ни того, ни другого!
Стиллер действительно уехал, не закончив свой четвертый фильм, его отстранили из-за постоянного несогласия с руководством студии и скандалов на площадке. Наверное, эти скандалы во многом были из-за болезни и ощущения моего предательства, хотя меня он в предательстве не обвинял. А в чем обвинял? Смешно вспомнить, но ни в чем серьезном.
Наверное, это было предательством – я влюбилась в партнера по фильму Джона Гилберта, а его агент Харри Эдингтон стал и моим агентом.
Когда после успеха «Плоти и дьявола» мне предложили еще одну роль такого же плана, вернее, просто такую же роль женщины-вамп, я чувствовала себя разбитой, уничтоженной, потеряла покой и сон. В ушах стояли сказанные Мошей в сердцах слова, что Голливуд выпьет из меня все соки, мою молодость, использует и выбросит, как выбросил многих, как выбросил его самого.
Хотелось напомнить, что это он привез меня в Голливуд, он постарался, чтобы я стала звездой на «Метро-Голдвин-Майер», он прочил золотые горы и бешеный успех, так почему же теперь, когда у меня получается, против?