Слишком просто.
Я не мог винить маму за то, что она не нашла себе мужчину после отца, – тот нанес ей большой ущерб. Даже если бы удалось отыскать «хорошего», он лишь добавил бы ей работы. Стоило ли так убиваться ради того, кто станет смотреть с тобой телик по вечерам, а ночью греть ноги в кровати?
Мама правильно все рассудила. Лично я не собирался жениться. Если когда-нибудь встречу девушку, вероятно, буду любить ее слишком сильно, чтобы сделать своей женой.
Может быть, это не имеет никакого отношения к Грете и все дело в природе вещей, только я не мог понять, зачем мужчины и женщины связывают себя такими крепкими, сложными узами. Почему для каждого так важно найти себе пару? Я видел, как безутешны бывали мои сверстники, когда с кем-то расставались, как изнывали от тоски (среди них Гвин и Элла).
Даже моя мама недолгое время считала, что Кельвин стоит ее внимания, хотя могла бы быть умнее после того, что с ней случилось в прошлом.
Грета тоже была влюблена.
Мы все это знали. Вернее, догадывались, потому что никто не решался задавать вопросы, проявлять любопытство. Однажды в парке, в пятницу вечером, пьяная Элла спросила Грету заплетающимся голосом:
– Ну и с кем ты встречаешься? Еще один старичок?
Грета сделала вид, будто Элла ничего не сказала. Просто продолжила разговор, смеясь над чем-то, и мы все притворились, что вопрос не прозвучал, хотя каждый отметил мимолетную неловкость, возникшую из-за тайны Греты.
Тогда я впервые услышал про «старичка» и устыдился того, что это причинило мне боль – острый укол где-то в груди. Я сразу захотел узнать больше. Кто этот мужчина? Почему ты не хочешь, чтобы мы о нем знали? Мы с ним знакомы? Насколько стар старичок? Чем вы с ним занимаетесь?
Естественно, я держал рот на замке, однако стал обращать особое внимание на поведение Греты: в какие вечера ее не было с нами, почему она покидала компанию уже через час, то и дело поправляя прическу, на лице больше косметики, чем обычно. Я замечал, как она смотрит в телефон с отсутствующим видом, и меня сводила с ума ее манера улыбаться, как будто она только что прочитала послание от возлюбленного; иногда и после того, как Грета убирала телефон обратно в сумочку, ее взгляд оставался затуманенным каким-то чувством.
– Твой парень не возражает, что мы дружим?
Я отважился задать ей этот вопрос, когда мы сидели в горах, высоко над карьером, а грозовые тучи угрожающе подступали все ближе. Неделями я набирался смелости, чтобы это спросить, но она отмахнулась от меня, как от назойливой мухи, привлеченной ароматом ее персиковых духов.
– Не будь дураком.
Ее слова, конечно, ничего не объяснили.
Когда дождь обрушился на нас, мы не сдвинулись с места. Быстро промокли, одежда стала тяжелой, но мы молча наблюдали, как тучи проходят над головой в сторону долины.
И все же я знал, что она с кем-то встречалась, может быть даже с несколькими парнями. До самой смерти. Обычно по уик-эндам, поздно вечером.
– Я столько раз врала ради нее, – сказала мне Кира намного позже. – Никто этого не знает. «Девичий кодекс» действует и после смерти, тебе так не кажется, Шейн?
– Да, пожалуй. – Мы сидели на скамейке у школы после учебного дня, поедая просроченное мороженое, которое магазин отдавал бесплатно. Мы взяли по несколько порций, притворяясь, будто берем для друзей, с намерением слопать по три вишнево-шоколадных рожка. – Кто он такой?
– Она не хотела о нем говорить. Я даже не знала, был ли это один и тот же парень. Родителям она врала, что остается у меня, а в десять или одиннадцать вечера куда-то уходила. – Кира откусила верхушку мороженого и передернула плечами от холода на зубах.
– Интересно, знают ли копы?
– Сомневаюсь. Сообщения она сразу стирала. Часто меняла телефоны. И кажется, пользовалась шифровальными приложениями: удаляешь – и никаких следов не остается.
Я засунул язык в середину рожка, стараясь достать до шоколада. У Греты были бы серьезные неприятности, узнай отец о ее встречах. Ради какого парня стоило так рисковать?
Правда, у Греты были бы неприятности и в том случае, если бы отец узнал о нашей с ней дружбе. И я не имел ни малейшего понятия, зачем так рисковать ради меня.
– Обычно ее забирали на машине на дороге за карьером, – сказала Кира. – Неподалеку от места ее смерти, вообще-то. Господи, думаешь, я должна сказать полиции?
– Нет, – ответил я твердо. – Если только… Она когда-нибудь говорила, что тот парень вел себя грубо? Думаешь, он мог с ней плохо обращаться и все такое?
– Боже, нет. Ее лицо всегда светилось, когда она собиралась к нему на свидание или получала от него сообщение. Я пыталась расспрашивать, но Грета отвечала, что ничего мне не скажет, но я должна быть счастлива за нее.
– Вот видишь. Скажешь копам, что Грета встречалась по ночам со взрослым мужчиной – скорее всего, женатым, – и они смешают ее имя с грязью. Люди станут говорить, что она заслужила такой конец.
– Шейн!
– Это правда. Им нравится думать, что она была идеальной, невинной девственницей. Толпе не нужны реальные люди из реальной жизни.
Кира какое-то время молча кусала мороженое, откинувшись на спинку скамейки и положив свободную руку на живот.
– Элла бы рассказала.
– Конечно. Элла живет в маленьком безопасном мирке, в котором папа и мама ее любят, полиция защищает, а с хорошими людьми не случается ничего плохого. Благослови ее Бог, но она первой осудила бы Грету, узнав о ее взрослом поклоннике.
Кира пожевала губу. Она понимала, что я прав.
– Мне кажется, я видела их однажды. – Голос Киры стал тише. – В пятницу вечером я пошла на прогулку, потому что к маме приехал ее парень и я почувствовала себя лишней. Никто больше не гулял, поэтому я зашла в магазин купить чего-нибудь выпить, а потом направилась в парк и дальше – по дороге в сторону Трегарта.
Я нетерпеливо кивнул.
– Только начинало темнеть. Знаешь, такое время в конце дня, незадолго до темноты, когда все будто излучает синий свет? Сколько ни смотри, никогда не заметишь, как синий превращается в черный.
Я знал.
– Потом я пошла домой. На голове капюшон, в ушах наушники. Не слышала машину, пока она не оказалась прямо передо мной. Я отпрыгнула в сторону.
– Внутри была Грета?
– Я узнала ее волосы. Грета была не просто блондинкой, правда, Шейн? Блестящие, мягкие волосы… Больше ни у кого таких нет. Черная машина, внедорожник. Вроде бы «мерседес». Довольно новая, хотя откуда мне знать? Кажется, на переднем стекле что-то налеплено. Может быть, разрешение на парковку. А может, и ничего.
Я перетряхнул свою память в поисках такой машины, но безрезультатно. В городе ее точно не видел.
– Ты успела разглядеть водителя?
– Я бы не смогла указать на него в ряду мужчин, если ты об этом. Он ехал довольно быстро. Кажется, у него были темные волосы, одет в белую футболку. Вот и все.
– А номер ты не запомнила?
Кира посмотрела на меня, вздернув бровь.
– Мы не в «Криминальном дозоре»[13], Шейн. Конечно, я не запомнила номер. – Она разорвала упаковку третьего рожка и опять бросила взгляд в мою сторону. – А зачем тебе номер? Думаешь, тот парень ее убил? Все-таки мне лучше сказать полиции.
– Да нет, просто любопытно. Слушай, можешь сказать копам, если хочешь. Если тебе станет лучше. Но мне кажется… Не стоит спешить с выдачей информации, которая испортит репутацию Греты. Это все, что у нее осталось. Мы не должны ее предавать.
Кира кивнула. Я знал, что она не станет со мной спорить. Если можно было на что-то положиться, так это на ее верность друзьям.
Я дал ей плохой совет и прекрасно это понимал, как и то, что, манипулируя Кирой, превращаюсь в нехорошего мужчину.
Мистер Ллойд выглядел как футбольный тренер-садист из плохого американского фильма. Высокий качок с широкой и крепкой, будто стена, грудной клеткой; у него была короткая шея со вздутыми венами, как у многих мужчин, таскающих тяжести. Помню, как на первом собрании я не мог оторвать взгляд от этих вен, похожих на изображения рек с географической карты. Они придавали директору весьма грозный вид.
Конечно, о нем ходили слухи, как и о всех учителях. Говорили, что он очень вспыльчив и склонен к внезапным приступам ярости… Однако в этом было столько же правды, сколько в рассказах про учителя рисования, будто бы живущего в кладовке, и техника-лаборанта, вынужденного скрываться под чужим именем, после того как он проходил ключевым свидетелем по делу о наркотиках. Все это были выдумки, помогавшие немного скрасить унылые будни. Мы отказывались принять тот факт, что люди, которые нами управляют с девяти до трех каждый день, посредственные обыватели со скучными жизнями. Таким не дали бы столько власти.
И все же я искренне верил, что мистер Ллойд – вспыльчивый грубиян, хотя бы из-за его размеров. Когда Уэльс играл в регби и нам было позволено вместо уроков смотреть матч на большом экране в холле, мистер Ллойд громко вопил на игроков – тело напряжено, голова и шея пылают ярким угрожающе-пунцовым цветом. «Давайте!» – кричал он. И «Какого дьявола?!» – когда судья принимал неверное решение. Я его не боялся, однако на глаза ему не лез, давно усвоив, что лучший способ избежать внимания злого мужика – слиться с окружением. Но я понимал, почему его боятся другие.
Проходили годы, и постепенно я изменил свое мнение. Медленно, сам того не замечая, проникся к нему неким подобием симпатии.
Конечно, он выносил нам мозг, но быть занудой – непременная обязанность каждого директора школы. Он отпускал глупые шуточки на собраниях с идиотской ухмылкой на лице, и все улыбались вместе с ним. Да, мистер Ллойд стал мне нравиться. Он ходил на все школьные игры по футболу и регби, даже когда играли семиклассники, и потом обязательно появлялся в раздевалке, чтобы сказать, какие все молодцы, независимо от того, как они играли.