Когда на стене в холле вывешивали результаты последних экзаменов, он покупал кучу закусок и напитков на собственные деньги. Если оценки были хорошие, поздравлял нас и говорил, что гордится; если плохие – находил, за что похвалить, утешал и ободрял. Рассуждал о возможностях, которые по-прежнему открыты перед нами, несмотря на оценки. Когда началась подготовка к экзаменам на аттестат зрелости, он собрал нас в холле, немного побубнил насчет того, что теперь пора взяться за ум и начать работать, и закончил речь такими словами: «Конечно, вам известно, что экзамены – не конец света. Не стоит думать, будто самый умный в классе проживет самую успешную жизнь. Так это не работает. И помните: ваши результаты не несут в себе моральной оценки. Вы не становитесь плохим или хорошим человеком в зависимости от того, сдали вы математику или провалили. Просто старайтесь выдать все, на что способны». Учителя удивленно смотрели на него, потому что обычно вдалбливали нам ровно противоположные истины.
Потом случилась та история с Дионом.
В девятом классе Дион, словно смертоносный ураган, копил в себе тьму и силы на протяжении многих недель, поскольку его мать снова подсела на азартные приложения. Я его знал достаточно хорошо, чтобы правильно истолковать молчание. Напряжение возрастало день ото дня, и вместе с ним – мой страх. Я знал, что он что-нибудь выкинет. Только не мог понять, что именно.
Дион никогда не дрался – для этого он был слишком умен. И вышло так, что, когда он наконец слетел с катушек, меня не было рядом.
Это был кошмар.
Вам не стоит об этом знать.
Достаточно упомянуть, что к нему домой опять наведались из социальной службы, где уже разработали для него определенную стратегию, и обязали посещать психолога (на протяжении полутора месяцев Дион приходил к нему раз в неделю и просто сидел в кресле битый час, не говоря ни слова). Мы все были уверены, что теперь-то его отчислят из школы.
Мистер Ллойд пригласил Диона к себе в кабинет – одного, без мамы, поскольку та не очень ладила с официальными лицами; к тому же Дион в ее присутствии неизбежно укрылся бы за крепостными стенами молчания.
Дион не хотел идти. Не видел смысла. Но победили любопытство и скука после недельного заточения в комнате. К тому же он много слышал о буйном нраве мистера Ллойда и желал на собственной шкуре испытать его легендарный гнев. Он почти мечтал об ударе кулаком в лицо, мечтал стать первым в истории учеником, кому наконец врежет мистер Ллойд.
Но Дион его недооценил.
Секретарша, старательно отводя глаза в сторону, проводила Диона в кабинет директора. Мистер Ллойд поднял голову от компьютера, улыбнулся, пригласил его сесть, закрыл дверь. Взял себе банку колы и сделал долгий глоток.
– Прости, ты будешь? У меня под столом целый ящик на всякий случай. Только вот, боюсь, без сахара не найдется.
Дион покачал головой, слишком напряженный, чтобы пить колу.
– Как твои дела? – спросил мистер Ллойд спокойным тоном. – Предпочитаешь, чтобы я тебя исключил?
Дион неопределенно пожал плечами.
– Я все размышляю, стоит ли тебя исключать. Административный совет этого хочет, но оставил решение за мной. – Он сделал еще один глоток. – Я пытаюсь понять, какой выбор сделает тебя счастливым.
Дион решил, что его опять заманивают в ловушку. Учителя были мастера прикидываться. То один, то другой решал взяться за какого-нибудь проблемного ученика, как будто получил роль в паршивом голливудском фильме девяностых, где по сюжету алгебра, Шекспир или квантовая физика должны были спасти пропащего парня от страшной судьбы. Дион не собирался этому потворствовать. Он промолчал.
– Они могут отправить тебя в спецшколу, но не думаю, что ты там долго продержишься. Я смотрел твои оценки. Они не такие уж плохие. У тебя тут друзья. Я не хочу, чтобы ты продолжал сюда ходить, если не имеешь такого желания. Если школа заставляет тебя делать плохие вещи и попадать в неприятности. Я не могу позволить тебе и дальше вредить моим ученикам, Дион.
Мистер Ллойд не отчитывал его, лишь раскладывал перед ним разные варианты. Никакой злобы, никакого разочарования. Голос ровный и спокойный. Мистер Ллойд был не из тех, кто умеет симулировать спокойствие.
– Если хочешь знать мое мнение, после того как я исключу тебя из школы, ты окажешься в тюрьме. Я тебя не осуждаю. Но, оставшись здесь, продолжая спокойно учиться, ты сможешь найти себе нормальную работу и устроить нормальную жизнь.
Мистер Ллойд был прав, и это страшно бесило Диона. Тот понимал, что ничего не стоит сказать директору: «Отвали» – и уйти из школы, навсегда избавившись от глупых правил и скучных уроков, но можно также проглотить свою гордость и сделать наконец правильный выбор.
Потом Дион сказал мне, что поведи себя мистер Ллойд по-другому… Если бы директор отчитал его или показал, что делает ему одолжение, вышел из себя или сказал, что разочарован… Короче, если бы он прибег к любой из многочисленных взрослых манипуляций, Дион бы ушел. Но мистер Ллойд повел себя иначе. Дион понял, что может принять верное решение и не чувствовать себя проигравшим.
– Тогда я остаюсь, – сказал он голосом напряженным, как кулак.
– Отлично, – ответил мистер Ллойд. – И приходи ко мне, если почувствуешь, что теряешь контроль, хорошо?
Дион кивнул – хотя не был уверен, что придет.
Разговор закончился, но Дион оставался в кабинете, глядя на стену; ему было необходимо знать правду насчет мистера Ллойда. Он должен был понять, на самом ли деле директору можно доверять, или все это лишь хитроумная игра.
– Что-то еще, Дион?
– Ходят слухи, что картинка с карьером закрывает дыру в стене, которую вы пробили кулаком.
Мистер Ллойд поднял брови и широко улыбнулся.
– Что, правда? – весело спросил он. – Зачем мне крушить стену?
– Не знаю, – ответил Дион, чувствуя себя дураком.
– Посмотри, если хочешь.
Дион посмотрел. Разумеется, под картинкой не было никакой дыры. Дион даже провел ладонью по стене – слой штукатурки был ровным и старым.
– Репродукцию подарил мне прошлый директор. Она мне не нравится, если честно: слишком старая и мрачная. Я бы лучше повесил фотографию сборной Уэльса по регби, но не думаю, что это одобрят.
Дион вернул картинку на место и отступил на шаг.
В его собственном доме все стены были в дырах.
– Значит, увидимся на следующей неделе, Дион, – бодрым голосом сказал мистер Ллойд и больше никогда не возвращался к этому разговору, не бросал на Диона многозначительных взглядов в коридорах и никак не выделял его среди прочих учеников.
Однако мне кажется, что лишь после смерти Греты, когда все стало странным и школа мистера Ллойда облачилась в траур, я понял, как сильно он мне нравится. Он оказался в центре внимания; все ждали от него правильных слов: что теперь делать, как жить дальше. Откуда ему было знать? Он был всего лишь учителем физкультуры, который продвинулся по карьерной лестнице чуть выше, чем предполагал.
Только много месяцев спустя, может быть через год после смерти Греты, Элла рассказала нам о том, что ему пришлось пережить. То была информация из вторых рук – мама Эллы дружила со школьной подругой жены мистера Ллойда. Иногда они собирались с другими женщинами на пьяные бранчи и апдейтили истории своей жизни. Мне была знакома привычка Эллы приукрашивать правду, поэтому я не мог всецело доверять ее версии событий. Впрочем, я часто делал то же самое и чем чаще вспоминал ее слова, тем больше деталей к ним прибавлял, пока наконец история мистера Ллойда не превратилась в кино по мотивам реальных событий, которое крутилось в моей голове. Я доверял своей интуиции, подсказывавшей мне, что история правдива. Он был хорошим парнем.
Смерть Греты почти уничтожила мистера Ллойда.
Он так и не признался в этом друзьям. Долгое время не говорил даже Шэрон, своей жене, хотя порой отчаянно нуждался в ее поддержке. Не хотел переводить внимание на себя. В тот воскресный день, когда ему впервые рассказали о несчастье, кошмар проник в его тело и остался там на многие годы.
Тяжелая ноша.
Он всегда относился к Грете с той отстраненно-благосклонной симпатией, какую учителя обычно питают к прилежным ученикам, – с Гретой было легко, она никогда не давала повода для наказаний и волнений. Многие преподаватели отмечали ее ум и красоту, любили за то, что она была крутой, – но не мистер Ллойд. У него не водилось любимчиков, и он ни к кому не испытывал ненависти, даже к тем детям, которых возненавидеть было проще простого.
В тот день он проводил время в гараже, копался в двигателе машины Шэрон, который в последнее время завел привычку дребезжать на ходу. Увидев полицейских, он подумал, не стряслось ли что-то с его пожилой мамой или с одним из братьев Шэрон. Детей у Ллойдов не было. Они мечтали о ребенке с молчаливым, болезненным отчаянием, тоскливо перебирая детские комбинезоны в магазинах и пряча подальше свои чувства, когда кто-то объявлял о своей беременности. Они сдали все тесты и выяснили, что проблема в яичниках Шэрон. Спустя пару дней, переварив этот факт, она пришла к мужу и попросила его о разводе. Шэрон любила его и не могла лишить возможности стать отцом. Мистер Ллойд просто заключил ее в объятия – низенькую кругленькую женщину с невероятно кудрявыми светлыми волосами и большими глазами газели, – и они простояли так долгое время, ничего не говоря. А потом он сказал, что любит ее, вот и все. Желание иметь детей не исчезло, но они были по-своему счастливы.
По какой-то причине, следя за тем, как полицейские выбирались из машины, хлопали дверцами и надевали шляпы, мистер Ллойд думал о своем несуществующем ребенке. Сколько ему сейчас было бы лет? Мальчик или девочка? Как бы он выглядел?
Следующие несколько недель он провел в непрерывном напряжении; у него крутило желудок; каждую минуту он готов был откликнуться на все, что потребует его внимания. Конечно, ему пришлось поехать в Брин-Мар, чтобы выразить свои соболезнования, что далось ему непросто. Почему никто не плачет, разве это нормально? Почему Лиз болтает с ним о смерти своей дочери как о чем-то банальном, вроде дорожного движения в городе, трехдневных выходных или стоимости проезда в автобусе?