Должно быть, она в шоке, думал мистер Ллойд, пытаясь забыть о том, что всегда считал семейку Пью немного странной, даже подозрительной.
От присутствия в школе полиции его мутило; ему казалось, что он теряет контроль над ситуацией, что атмосфера безопасности и счастья, которую он стремился создать и поддерживать, нарушена вмешательством незнакомых людей.
Ему не нравилась Зовите Меня Карен.
Мистер Ллойд беседовал с женой вечерами за ужином, к которому едва притрагивался. Шэрон готовила все более сложные и изысканные блюда, чтобы заставить его нормально поесть, и, когда он отказывался, долго лежала без сна, беспокоясь о муже и переживая о мертвой девочке, которую совсем не знала, потом вставала и съедала все, что осталось на столе. Мистер Ллойд морил тоску голодом, а жена свою кормила.
Однажды Шэрон спросила про Зовите Меня Карен, но мистер Ллойд только пожал плечами. Он старался как можно меньше делиться с женой, боясь ее волновать, не замечая, как отчаянно она пытается вывести его на откровенный разговор, чтобы он не закрывался от нее в своем страдании. Мистер Ллойд уставился в свою тарелку, он выглядел большим и сильным и вместе с тем очень слабым, неспособным даже съесть порцию салата.
– Она старается быть дружелюбной, – ответил он, что на самом деле значило: «Она притворяется доброй». – Но дети на это не ведутся. Они либо боятся ее, либо считают глупой.
Шэрон кивнула и нахмурилась:
– Она говорит с тобой?
– Постоянно. Постоянно.
Как ни странно, это раздражало его сильнее прочего, потому что мистер Ллойд хотел быть с детьми: проводить с ними время, следить за их состоянием. Но как только у него выдавались свободные пять минут, он слышал: «Могу ли я с вами поговорить?» или «Возможно, вы вспомните что-нибудь еще?»
Каждый вечер он покидал школу последним. Зачем-то делал обход – так обычно проверяют дом, прежде чем отправиться спать. Все ли двери заперты? Плотно ли закрыты окна? Никого не бросили? Никого не забыли?
Иногда он позволял себе поплакать.
После срыва на том первом собрании мистер Ллойд запер слезы и эмоции на замок и сторожил их, как страшную тайну. Он больше никогда не рыдал на собраниях, не плакал во время надгробной речи на похоронах. И когда лежал с женой ночью на кровати, тоже не плакал – она обвивала его руками и гладила по волосам, как ребенка.
Но в молчаливых, застывших коридорах ранними вечерами, когда закат истекал кровью по зубчатым отрогам карьера, просачиваясь в окна школы, сверкая на старых фотографиях, подсвечивая полоски от резиновых подошв на полу, брошенные шкафчики и вешалки для одежды, он плакал. Ему казалось, что эта чудовищная трагедия разрушила все. Теперь здесь было место для скорби. И конечно, он рыдал крупными, некрасивыми слезами по Грете, которая должна была остаться просто одной из множества школьниц, ноющих про домашнее задание или забытый дома учебник математики.
Школа, потерявшая ученика, навсегда останется для мистера Ллойда самым печальным местом на свете. А убийство Греты – самым трагическим событием.
Неделя за неделей Зовите Меня Карен появлялась в школе, чтобы отыскать улики, которых там не было, выдергивая случайных учеников с уроков и допрашивая их, казалось, без всякого разумного основания.
– Вы можете объяснить мне, почему выбрали именно эту группу учеников? – однажды спросил ее мистер Ллойд, после того как она закончила говорить с компанией семиклассников. – Они намного младше Греты. Сомневаюсь, что между ними и убитой существовала хоть какая-то связь.
Он был с ней неизменно вежлив, но Зовите Меня Карен часто огрызалась, пребывая в постоянном раздражении из-за отсутствия зацепок.
– Эта информация не для разглашения.
Тебе просто нечего разглашать, подумал мистер Ллойд. Ты наугад хватаешь детей с уроков.
– Для школьников может быть стрессом допрос в середине урока. Многие плачут. Родители спрашивают меня, почему их детям задают вопросы, хотя они не имеют никакого отношения к Грете.
– Во время каждой беседы в кабинете присутствует офицер полиции, специалист по работе с детьми. И это беседы, а не допросы. И психолог присутствует тоже, конечно.
– Насколько я знаю, вы опять допрашивали учителей. Учительницу по валлийскому вызывали три раза, хотя она никогда не учила Грету и, насколько мне известно, не общалась с ней вне школы.
Зовите Меня Карен посмотрела снизу вверх в глаза мистеру Ллойду, расправила плечи и глубоко вздохнула.
– Мистер Ллойд, я пытаюсь поймать убийцу. У вас имеются возражения?
– А я пытаюсь заботиться о гребаном городе, сломленном горем. – Мистер Ллойд сказал это очень тихо, глядя в пол и пожалев о грубом слове через секунду после того, как его произнес. Он не верил Зовите Меня Карен и считал, что она не справляется с работой, которую ей поручили.
– Тогда давайте не мешать друг другу заниматься своим делом. – Она подвела итог резким тоном и направилась прочь в поисках очередного случайного ребенка.
Ей никогда не понять наш городок, его благородство, негласную заботу людей друг о друге. Она лишь хотела раскрыть дело, посадить кого-нибудь за решетку и почувствовать себя молодцом. Мы все нуждались в тепле и внимании не меньше, чем Грета. Карен отказывалась принять тот факт, что каждый ученик в школе, каждый житель нашего города не менее важен, чем убитая девушка.
Мистер Ллойд знал, что у Карен нет ни малейшего шанса раскрыть преступление. Она не понимала мир, в котором оно совершилось.
Он был хорошим мужчиной, мистер Ллойд – порядочным от природы. Далеким от совершенства и не лишенным недостатков, зато знающим, как заботиться о других. Благодаря ему я понял, что ошибался насчет мужчин; может быть, мне необязательно становиться таким, как большинство. Немало мужчин походили на мистера Ллойда: хорошие, заботливые, по-своему добрые; они не крушили кулаками стены, держали жен за руку, когда смотрели телевизор по вечерам, и любили жителей своего городка, включая сложных подростков, не крича о своих чувствах на каждом углу.
Глава 10
Я зациклился на Кельвине Пью.
Какое-то время думал о нем больше, чем о Грете. Как только наступало затишье, выдавалась свободная минутка, я мысленно переносился в тот дом, где они с мамой пили кофе, поверяли друг другу тайны, встречались взглядами над кухонным столом. Не мог ничего с собой поделать. Представлял его лицо, когда он флиртовал с ней, рисовал в воображении точный изгиб его улыбки. О маме я тоже думал – о том времени, когда ей нравился Кельвин Пью. Какие взгляды она на него бросала? Наряжалась ли перед работой, красилась, укладывала волосы в прическу, душилась дешевыми духами, которые я подарил ей на Рождество?
Чем хуже мысли, тем труднее от них избавиться.
На уроке математики, по пути домой из школы, раскуривая сигарету с Дионом и Гвином, в очереди за выпивкой в «Теско»… Мысли эти мельтешили в моей голове до тех пор, пока я не убедился в одном.
Я ненавидел Кельвина Пью.
Стоял ранний промозглый вечер, после смерти Греты прошла пара недель. В то время сидеть по вечерам дома одному казалось мне странным и неправильным, поэтому я отправился в маленький магазинчик на углу, чтобы купить шоколадный батончик. Мама опять уснула перед телевизором, а я маялся, не в силах найти себе занятие. Делать домашку – скучно, играть онлайн с парнями – слишком спокойно. Мне нужно было пройтись. Я выскользнул из дома, зная, что мама не проснется, не станет гадать, куда я подевался.
Мэри стояла передо мной в очереди, но я заметил ее, лишь когда почувствовал аромат ее духов. Это был необычный, старомодный запах, словно она пользовалась парфюмом своей бабушки, с нотами розы, фиалки или ландыша. Раньше я об этом не думал, но духи делали Мэри особенной, выделяли среди других девочек в школе.
Она стояла, слегка горбясь, вытянув длинную шею. На ней был старый плащ, висевший мешком, спортивные штаны и потрепанные кроссовки. Тонкие волосы неопределенного цвета доставали до плеч. Я не видел ее лица, но и так хорошо его знал: бледное, с серыми глазами, узкими губами. Плоское. Она тоже была одной из невидимок; казалось, на ее плечах лежит невидимый груз, как у взрослых женщин, на которых жизнь взвалила слишком много работы, ответственности и забот. Таких, как моя мама.
Я наблюдал, как Мэри пробивает упаковку чипсов и достает деньги. Услышал ее хриплое монотонное «спасибо». Она заметила меня, только когда повернулась, чтобы выйти из магазина, но и тогда ничего не сказала. Мы не были друзьями. Ничего не значили друг для друга. Не уверен, что обменялись хоть словом.
– Мэри, как дела? – сказал я, сам себе удивляясь.
Не знаю, зачем я с ней заговорил. Почему так мягко, по-доброму произнес ее имя. В моей голове все это было как-то связано: Грета, Кельвин и то, что случилось с Мэри.
– Нормально, – ответила она, широко раскрыв глаза от удивления.
Потом опять пригнула длинную шею, накинула на голову капюшон и пропала в дождливом сумраке, оставив за собой аромат иных времен.
Это был учитель.
Он называл себя репетитором, поскольку не имел специального образования и не преподавал в школе. Мама записала Мэри на уроки рисования, когда та училась в седьмом классе, потому что плата была невысока; немногочисленная группа учеников собиралась в здании городского совета каждый вечер четверга. Больше всего на свете мама мечтала, никому в этом не признаваясь, развить в Мэри талант, который сделает ее особенной, но годы проходили, а дочь не выказывала никаких признаков одаренности. У Мэри неплохо получалось перерисовывать в тетрадку персонажей аниме, поэтому выбор пал на живопись.
Репетитора звали Том, и он вел кружок по рисованию, потому что не мог зарабатывать собственным творчеством. В молодости он подавал надежды, даже ненадолго приобрел известность как пейзажист, смело работающий с акрилом, но потом его картины вышли из моды и