– Значит, закон никуда не годится.
Я сунул руку в полосатый розово-белый пакет с конфетами, стоившими кучу денег, и выбрал одну из тех, что остались. Мусс из белого шоколада. Просто блеск. Грета последний раз затянулась и бросила окурок на землю, покрытую толстым слоем сухих сосновых иголок. Я вскочил, чтобы поскорее его затоптать.
– Черт возьми, Грета, хочешь здесь все спалить? Ты ходячее бедствие.
– Странно, что людей сажают за неоплату счетов, а такие, как Том, продолжают безнаказанно издеваться над детьми. Он по-прежнему ведет свой кружок!
– И родители по-прежнему отдают туда своих малявок. Им прекрасно известно, в чем его обвиняют, но это их не волнует.
– Для них рисование важнее безопасности детей.
Я посмотрел на Грету. Она пыталась прикурить от зажигалки, в которой почти не осталось газа. В тот день Грета казалась особенно взволнованной. История Мэри сильно ее задела, и я не знал почему.
– Тебе стоит с ней подружиться.
– С Мэри? – Грета посмотрела на меня. Под ее левым глазом осталась тонкая линия от вчерашнего макияжа, похожая на черную венку. Минуту Грета размышляла над моими словами, потом покачала головой: – Не-а.
– Почему? Она была бы в восторге. Вы могли бы принять ее в свою компанию.
– У меня нет компании!
Я улыбнулся:
– Конечно есть. Ты, Элла и Кира. Популярные девочки.
Грета опять помотала головой, высокомерно поджав губы:
– «Популярные»! Я тебя умоляю.
– Ты знаешь, что это правда.
Зажигалка наконец воскресла, и Грета глубоко затянулась.
– Я не могу ни с того ни с сего предложить ей дружбу. Это будет выглядеть так, будто я захотела с ней общаться только потому, что над ней издевались.
Я достал еще одну конфету. Шипучка со вкусом колы. Вкуснотища.
– Ну, это ведь правда…
Грета по-драконьи пыхнула дымом из нозд-рей. Кажется, мои слова заставили ее задуматься. Я был уверен, что она на меня накинется, но Грета продолжала молчать.
– Вы можете стать тайными друзьями. Никто не узнает. Будете встречаться в горах, в поле или, я не знаю, в зарослях на холме.
Я отвернулся, чтобы Грета не разглядела моей боли. Ведь я и был таким тайным другом, которого приходится прятать от других.
После того дня мы почти не разговаривали о Мэри. Жизнь продолжалась, случались новые драмы, которые следовало обсудить.
Время не стоит на месте.
Лишь однажды, через несколько недель после нашего разговора, я увидел, что между ними что-то есть. Не дружба, нет. Скорее, тонкая, неуловимая связь.
Шла перемена. Я шагал вслед за Гретой и Кирой на урок истории и на ходу копался в сумке – искал батончик мюсли (был один из тех дней, когда мне постоянно хотелось есть). Нащупав батончик под учебниками, я поднял взгляд.
Мэри шла мимо нас, в противоположном направлении, на какой-то свой урок, и я заметил легкую, застенчивую улыбку, адресованную Грете, когда они встретились взглядами. Мэри быстро опустила глаза и прошла мимо. Тогда я понял, что Грета все-таки поговорила с Мэри, что между ними установились тайные отношения, о которых мне никогда не узнать.
Интересно, сколько секретных друзей было у Греты – таких, как я, – и всегда ли она выбирала людей с разбитой жизнью?
Глава 11
Итак. Старший детектив-инспектор Карен.
Она всем заправляла. Никаких сомнений. Остальные полицейские следовали ее указаниям, ходили за ней по пятам, как за Иисусом. Когда она приехала к нам допросить маму, я раскусил ее игру. Добрый полицейский, злой полицейский – такое увидишь разве что по телику. Не думал, что они проделывают это в реальной жизни. Опыт подсказывал мне (и я был склонен ему доверять), что на самом деле всякий коп – злой полицейский; просто те из них, что расследуют важные преступления вроде убийства, действуют хитрее и коварнее. Притворяются такими, как мы, чтобы внушить нам чувство безопасности.
Карен прикидывалась добренькой, поэтому с ней следовало быть начеку.
В первый понедельник после похорон мы с Дионом отправились на перемене прошвырнуться по искусственному газону на стадионе – он сказал, что хочет покурить. Спортивные площадки пустовали из-за дождя. Гвин с Эллой где-то обжимались – парень явно последовал моему совету. А Кира до сих пор злилась на всех после того вечера четверга, когда Элла сказала, что видела Гвина с Гретой в ночь убийства. Кира осталась в классе по рисованию, перед листом бумаги размером с обеденный стол и высокими банками с красками: красной, розовой и черной. Когда Дион позвал ее с нами на улицу, она огрызнулась:
– Отвали, понял?
Так что мы пошли вдвоем, решив, что у Киры выдался один из ее молчаливых дней.
– Хорошо, что никто с нами не пошел, – сказал Дион, пытаясь прикурить прикрытую ладонями сигарету. – Я тут кое-что разнюхал.
– Да ну?
– Мне не нравится эта история с Гвином и Гретой. Кто-нибудь точно расколется. Расскажет копам.
– Думаешь?
– Да.
Я вздохнул и отрицательно мотнул головой, когда он предложил мне затянуться. Я разлюбил табак.
– Они приезжали ко мне. Детектив Карен и толстый коп с грязными волосами.
– Что? К тебе домой?
– Да. Точнее, не ко мне. Мама убирается в доме Греты, помнишь? Ну, то есть раньше убиралась. Не знаю, станет ли она там работать теперь.
– Ага. – Дион явно был доволен, что копы не приехали допрашивать меня.
– Он к ней приставал. Кельвин. Отец Греты. Пытался замутить с моей мамой.
Я сказал это спокойно и тихо, но Дион хорошо меня знал. Он чувствовал, как я сдерживаю злобу, различал ее признаки. Мои слова его не удивили; он лишь кивнул и выпустил облако дыма:
– Богачи считают, что все на свете продается.
Дион был молчаливым парнем, но во многом разбирался и умел найти верные слова.
– Спасибо, Дион.
– Не будь мудаком.
Я улыбнулся и опустил взгляд.
– Я тут наводил справки о Карен.
– Это еще зачем?
– Да так. Мне не нравится, что она знает про нас все, а мы про нее – ничего.
– Но ведь она про нас не знает. На самом деле ей почти ничего не известно.
– Ну мало ли что может пригодиться.
Господи Иисусе! Дион вообразил себя героем паршивого фильма про мафию семьдесят пятого года.
– И что?
– Она выросла в Кармартеншире. В семье фермеров. Обожала пони в детстве и все такое. Сейчас живет в Рексеме. С мужем по имени Найджел. Они участвуют в марафонах, по выходным ездят в трейлере на природу – обожают активный отдых на свежем воздухе. У них двое детей, Оливер и Гетти. Обоим по пять лет, посещают валлийскую школу, но дома разговаривают по-английски.
– Какого черта?! Откуда ты все это узнал?
– Какая разница? Она полицейский, поэтому на «Фейсбуке» использует псевдоним Карен Джамироквай в честь какой-то тупой группы из девяностых.
– Я реально не пойму, зачем нам это знать.
– Иногда по вечерам она возвращается домой, но чаще остается на ночь в «Травелодже»[14], потому что заканчивает поздно. Хотела бы найти в Бетесде нормальное жилье, но других отелей здесь нет, а снимать дом она не хочет.
– Ты не пробовал домашку поделать?
– Теперь кое-что важное. Она уверена, что от нее что-то скрывают про Грету. Нечто серьезное. Подозревает, что это как-то связано с семьей и что мы знаем больше, чем говорим.
– Выходит, она не такой уж плохой детектив. – Я безрадостно улыбнулся. – Откуда тебе известно, что творится у нее в голове?
– Она наводит о нас справки. Расспрашивает людей, не употребляем ли мы наркотики, спим ли друг с другом. Она не перестанет копать, Шейн. Убийство Греты на первых страницах всех газет, по всем каналам. Они не успокоятся, пока не посадят кого-нибудь за решетку.
Я помотал головой:
– Думаешь, я этого не знаю?
Дион бросил окурок на газон.
– Тебе как будто плевать.
– Дебил, они наблюдают за нами. За каждым шагом. Если заметят, что мы на нервах, нам конец. Веди себя нормально, понял? Притворись, что ничего не происходит. Пока мы молчим, все будет в порядке.
– Да. Да, ты прав. – Дион кивнул, и я посмотрел на его крепко сжатые губы. Я и не догадывался о том, как сильно он переживает. – Но послушай, мы должны избавиться от…
Дион был самым психованным из всех психов, которых я знал. А знал я их немало. Мы были знакомы с раннего детства, и я еще не забыл, как он заманивал кошек в сарай своего дяди, чтобы выяснить, каково это – причинить боль живому существу. Точно не знаю, что он сделал с одним худеньким тихим мальчиком по имени Джейкоб, когда мы учились в седьмом классе. Однажды после школы они пошли покурить в карьер. Джейкоб вернулся домой в десятом часу вечера, в описанных штанах, дрожа от страха. Он ни в чем не обвинил Диона, но в школу больше не вернулся и, кажется, несколько месяцев спустя пережил нервный срыв.
Я не боялся Диона, он бы никогда не причинил мне вреда – нас многое связывало. Но если честно (а я редко бывал честен с самим собой), я думал, что остальные должны его бояться. Особенно пугало его невероятное умение скрывать свою психованную натуру.
Сейчас он не выглядел ни суровым, ни опасным. Я все держал под контролем, а он был ребенком, который боялся, что его выведут на чистую воду.
– Я с этим разберусь, – сказал я спокойным голосом.
– Да, но как? Если тебя поймают…
– Твою мать, Дион! Меня не поймают.
– Куда ты их денешь?
– Я тебе не скажу. Так будет лучше. Перестань об этом думать. Это уже прошлое. Этого никогда не было.
– Ладно. Спасибо, Шейн.
На дальнем конце поля раздался звонок, словно громкий призыв к оружию, и мы двинулись обратно в школу сквозь мягкую дымку дождя.
Валлийское крыло располагалось в конце длинного коридора, к которому вели несколько ступенек. Три класса и одна кладовая.
Кабинет мисс Дженкинс находился по левую сторону. Мисс Дженкинс – одна из самых добрых учительниц в школе и, пожалуй, одна из самых лучших. Никогда не злится, но и не допускает никакого безобразия. Я не испытывал ненависти к ее урокам, хотя был совершенно безразличен к книгам и литературе в целом; по мне, так поэзия – это просто бессмысленная трата слов. Но по крайней мере, мисс Дженкинс пыталась учить нас интересно.