– Почему не до воскресенья? – спросил я, когда мы обсуждали детали. – Так у тебя будет больше времени.
– Они почуют неладное. Слишком долго. Все должно быть как обычно.
Грета не собиралась идти к Кире. Она пропустит в пятницу школу, подделав записку от родителей про прием у врача, который якобы займет весь день.
Для родителей уход Греты из дома в пятницу будет выглядеть совершенно обычно, она же бросит на папу, маму и дом последний взгляд. В рюкзаке – теплая одежда и собранные деньги. Поразмыслив, Грета решила не оставлять родителям прощальной записки. Они этого не заслужили – неизвестность добавит им страданий.
Грета представляла себе этот момент множество раз: крик «Я ушла!», хлопок двери за спиной, дыхание свежего ветерка, мысль о том, что она никогда больше сюда не вернется.
Потом она двинется по дороге в сторону городка, перепрыгнет через ворота, пересечет шоссе и свернет к амбару. Я буду ждать ее там – ну конечно, – и она переоденется из школьной формы в обычную одежду, которую я купил на ее же деньги. Соберет волосы и спрячет под тесную шапочку. Большой туристский рюкзак – такие обычно носят путешественники – будет уже упакован.
Мы немного покурим и пожуем конфеты, пока не спадет утренний траффик. Свой старый телефон она оставит мне – я должен буду от него избавиться, – а себе возьмет новый, недорогой, который нельзя отследить. В контактах записан только один номер – мой.
Только ты по-настоящему меня понимаешь.
Потом она уйдет.
Через гору, вниз по узкой обрывистой тропе к городу, расположенному в следующей долине. Дорога туда займет бóльшую часть дня. В том городке полно туристов, поэтому Грета не будет бросаться в глаза. Она сядет на автобус до следующего города, на окраине Уэльса. Там есть большой вокзал, где Грета купит билет на поезд, чтобы исчезнуть.
– Исчезнуть куда? – спросил я, когда она закончила объяснять мне свой план.
– Может быть, в Лондон, – ответила она со счастливым лицом. – Не знаю. Туда, где я смогу затеряться. Где никто меня не узнает!
– Но мне-то ты скажешь?
– Пришлю сообщение, чтобы ты знал, что со мной все в порядке.
Во всем этом не было никакой необходимости, о чем я сразу сказал. Ей лишь надо сесть на автобус в Бетесде, потом – на поезд в Бангоре и оттуда отправиться куда угодно. Она же не ребенок. Ей не нужно прятать волосы под шапочкой или перебираться через горы, чтобы никто не узнал ее в транспорте.
– Тебе шестнадцать, – напомнил я. – За тобой не устроят полицейскую охоту. Ты вправе уехать.
– Они могут заполучить запись с камер наблюдения и выследить меня, – ответила она тихо.
Думаю, Грета понимала, что в ее планах много ребяческого, незрелого – все эти излишние предосторожности, как будто она заложница, задумавшая бежать из плена. Ее возбуждение меня беспокоило – она полагала, что в Лондоне, прямо на вокзале, ее встретит новая жизнь.
– Чем ты займешься в Лондоне?
– Найду работу. А потом, может, отправлюсь за море.
– Ты знаешь только английский и валлийский.
– Ну, я имею в виду Америку или Австралию.
Я не хотел возвращать ее на землю, но не мог не думать о том, какая работа ждет шестнадцатилетнюю девочку в большом городе вроде Лондона и в каких местах она должна будет жить на ничтожный заработок, который ей предложат. Зная, насколько тяжела жизнь Греты, я понимал, почему она мечтает убежать. Но я также понимал, какой кошмарной будет ее жизнь после побега. Она никогда раньше не волновалась о деньгах, а теперь ей, возможно, придется выбирать между едой и теплом, и ночами она будет ежиться от холода под грязными одеялами в промозглой съемной комнатушке, скучая по чувству безопасности. Я знал, что тогда она обязательно вспомнит Брин-Мар, где батареи зимой всегда были теплыми, в холодильнике водилось много вкусной еды и весь мир был доступен из уединенного, роскошного фермерского дома.
Грета собиралась сменить одну беду на другую, но я не мог сказать ей об этом. Не смел погасить лучи радости, которой она светилась, с тех пор как замыслила побег. Я сильно за нее боялся, но ни с кем не поделился. Никто не знал о ее планах.
Не представляю, почему Грета мне доверяла.
Мне было известно, о какой жизни она мечтала. Она хотела сойти с поезда и снять дешевый номер в сомнительном, но живописном отеле в Камден-Тауне[16]. Наутро со стаканчиком кофе в руке отправиться на прогулку по уличному рынку, наслаждаясь оттенками и текстурами одежды на прилавках и на вешалках у дверей лавок. Она будет вдыхать ароматы черного кофе, жареного лука, благовоний и травки, а потом заметит женщину, посматривающую на нее из-за прилавка.
Грета рисовала себе ровесницу матери, с коротко подстриженными волосами цвета фуксии и незамысловатым макияжем: красные губы, черные густые тени, морщины и складки на бледной коже напоминают схему дома. На женщине надета черная кожаная куртка с ремешками и пряжками, слишком тяжелая для такого хрупкого тела, под курткой – красное платье. Невозможные каблуки. Посмотрев на Грету, которая оставила свои лучшие вещи дома, женщина сказала бы: «У меня были точно такие же волосы в детстве».
Они немного поболтали бы о краске для волос, косметике и одежде, а потом женщину – Грета хотела, чтобы ее звали Вив, Касс или Бетти, – заинтересовал бы акцент. Грета, которая, не забывайте, проживала свой первый или второй день в новом мире, ответила бы, что родилась в Северном Уэльсе – без уточнений. На самом деле она буквально только что приехала… Вив, случайно, не знает, где тут можно найти работу? Вив какое-то время разглядывает Грету, как будто пытается проникнуть взглядом под одежду, кожу и кости, чтобы разглядеть ее душу. «Пошли посидим в магазинчике. Сверну нам по сигаретке».
В этом месте действие фильма совершает скачок примерно на месяц вперед или чуть больше. Грета стоит за тем же прилавком, торговля процветает. Она подстриглась под каре (отец предпочитал, чтобы Грета носила длинные волосы) и покрасила кончики волос в холодную синеву. Теперь она носит одежду, которая не подошла бы для Бетесды: платья с узором тай-дай, тяжелые ботинки и бейсболки ярких цветов. Живет она вместе с Вив, которая оказалась классной и в то же время заботливой – все время твердит о том, что Грета худая, пытается уговорить ее на добавку домашнего жареного картофеля и часто нудит о невероятной пользе завтрака.
Дальше воображение Греты застилал плотный туман, в котором мелькали смутные возможности работы в модельном бизнесе, переезд в Нью-Йорк, большие деньги, шикарный особняк и слава. Всего этого, впрочем, Грета хотела не так сильно, как Вив, Камдена и платьев с узором тай-дай.
– Ты когда-нибудь грезил наяву? – спросила она однажды, а потом подробно рассказала, какую именно одежду хотела бы продавать в Лондоне, описала текстуру ткани, точные оттенки цветов. Она опять собирала рюкзак – как делала при каждом посещении амбара. Думаю, это бессмысленное занятие добавляло реальности ее побегу. Она все вытаскивала, потом снова складывала и плотно упаковывала обратно.
– Типа того, – ответил я.
Конечно, мы говорили о разном. Мои грезы были мелкими. Например, я мог представлять себе, как девушка пригласит меня на свидание или как я забью невероятный гол во время школьной игры в футбол. Пару раз я позволял себе помечтать о том, как сдаю все экзамены на отлично, повергая в шок учителей, приятелей и маму. Воображал, каково это – быть достаточно умным, чтобы поступить в университет, потом устроиться на волшебную работу, где ты получаешь кучу денег и можешь позволить себе что угодно…
Ничего из этого никогда не случится. Я запретил себе грезить о прекрасных вещах. Зачем разбивать сердце, сокрушаясь о том, что находится вне зоны доступа? С Гретой было иначе – ее фантазии могли стать реальностью.
– Тебе стоит попробовать, это чудесно. Можно создать в воображении любую жизнь, какую захочешь!
– Зачем?
– Ради бога, не будь циником. Когда у меня все плохо и никак не получается уснуть, я представляю себе, как буду жить в собственном доме, свою внешность, какие занавески повешу на окна, как обустрою кухню и что посажу в саду.
Я улыбнулся, хотя не находил в этом ничего смешного. Напротив, это было очень грустно.
– Большинство людей грезят о доме, в котором ты живешь сейчас. Ты ведь это знаешь, да?
– Знаю. Только не я. Я представляю себе магазин в Камдене, где хочу работать, представляю, чтó буду там продавать, и где буду обедать, и с кем отправлюсь вечером в паб.
При последних словах я почувствовал болезненный укол ревности, хотя она не сказала ничего странного. Разумеется, Грета будет встречаться с разными людьми после побега. Станет болтать с ними (не со мной) о своей работе и планах на будущее, кушать «мишек гамми» из общего пакета и, как обычно, выберет себе всех зеленых. Найдет еще одного Шейна. Я уже ревновал к ним всем.
Мне хотелось спросить: а как же я? Что она ко мне чувствует? Кем я был для нее? Лучшим другом? Потенциальным бойфрендом? Станет ли она мне писать? Присылать фотки? Позволено ли мне будет приехать и пожить с ней, урвать кусочек ее новой, чистой, гламурной жизни? Или я больше никогда о ней не услышу? Состарюсь, так и не увидев взрослой Греты?
Я ей нравлюсь?
Я не смог задать ни один из этих вопросов. Думал, что не имею права. По необъяснимой причине она мне доверяла, хотя я был почти мужчиной, а мужчины всегда ее подводили. Если спросить, нравлюсь я ей или нет, Грета поймет, как это важно для меня – как будто она, а не я несет ответственность за мои чувства. Я наблюдал, как она перепаковывает одежду, и понимал, что мыслями Грета уже в Лондоне. Меня снова бросят, как бросали раньше, и я буду в порядке. Люди вроде меня всегда в порядке.
– Забавно. – Грета улыбнулась, как будто самой себе. – Я столько раз представляла себе Вив из Камдена, что мне кажется, будто она живет там на самом деле. Ждет меня в Лондоне. Я знаю, как выглядят ее руки, мне знаком запах ее духов, ее голос.