Вы не поверите, но я любил свои дни рождения. Думаю, это чувство осталось со мной с детства, когда маме приходилось немало трудиться, чтобы устроить мне праздник. Я всегда получал «поп-тартсы» и забавную открытку с глупой мордочкой зверька. И еще торты – в форме паровоза, Человека-Паука, игровых приставок и футбольных полей, а позднее более изысканные – с любимыми сладостями, посыпанными шоколадной крошкой. В раннем детстве мы устраивали праздники и несколько раз приглашали моих друзей, пока дети не стали слишком большими, а дом – слишком маленьким. Тогда мама завела традицию ездить со мной в Рил. Мы добирались туда на поезде, ели всякую вредную еду, и я получал пять фунтов, которые мог потратить как вздумается. Перед тем как вернуться, покупали в дорогу комиксы. Даже когда я подрос, мы продолжали ездить в Рил на выходные после дня рождения – просто погулять и почувствовать себя беззаботными, как в отпуске. Из комиксов я вырос, поэтому на обратном пути мы сидели в телефонах, однако поездка оставалась для нас чем-то важным. Особенным.
Конечно, в конце концов мы перестали ездить, потому что все традиции умирают. Да и какой подросток празднует день рождения, отправляясь с мамой по магазинам? Кажется, мы никогда этого не обсуждали. Мама просто давала мне деньги, которые раньше тратила на поездку, а сам праздник стал более рутинным: фильм по телику, приличный напиток, рыба с каким-нибудь гарниром на ужин. Торт по утрам и торт на десерт.
– Ну, как отпраздновал? – спросила Грета, поворачивая ко мне смутное в сумерках лицо.
Назавтра после моего дня рождения мы сидели в тени каменного уступа на горе и поедали «мишек гамми».
– На ужин была рыба с картошкой фри. Завтра, может, поеду в Бангор, потрачу подаренные деньги.
– Звучит не очень, – сказала она, нахмурив лоб. – Похоже на обычный уик-энд.
– Мы едим рыбу с картошкой только на дни рождения, – ответил я.
Она кивнула и, слизав сахар с губ, о чем-то задумалась, как будто ляпнула что-то не то. Грета была на редкость спокойной, в хорошем настроении, и я не хотел его портить.
– Раньше мы ездили в Рил – каждый год.
Грета посмотрела на меня и издала хриплый смешок:
– Рил? Почему туда?
– Не знаю. Он далеко – знакомых не встретишь. И потом, там классно.
– Правда? – спросила Грета с сомнением, по-прежнему улыбаясь.
– Да! Там есть парк с аттракционами, разные веселые штуки, маленькие магазинчики, где продается все на свете. И пляж! И мороженое.
– Звучит здорово. – Грета зачерпнула большую пригоршню «мишек». – Мы должны туда поехать.
– Да… – после паузы ответил я, понимая, что она это не всерьез.
Люди часто говорят: «Надо обязательно вместе выпить кофе» или «Приходи как-нибудь в гости», хотя на самом деле ничего такого не имеют в виду. Я не хотел спорить с Гретой, поэтому просто сказал «да».
– Завтра, – сказала она. – Можно поехать завтра, в субботу. Сядем в разные вагоны на время, пока не отъедем подальше. На всякий случай, чтобы папа не заметил.
– Чего? – Я выпрямился, ощутив прилив возбуждения и надежды. – Ты серьезно?
Грета пожала плечами:
– Конечно. Почему нет?
Мне захотелось ее толкнуть. Сказать: «Потому что мы никогда не гуляем вместе на людях», и «Я ни разу не проводил с тобой всю субботу», и «Потому что у тебя наверняка есть друзья поинтереснее». Но я очень хотел поехать. Хотел побыть с Гретой.
– Есть поезд в десять минут одиннадцатого на Бангор.
– Супер, – ответила она, допивая сладкий сок со дна пакета. – С тебя конфеты.
Между Рилом и Бетесдой не больше пятидесяти километров, но кажется, что не меньше тысячи. Наш маленький городок затерян в глубине долины, защищен со всех сторон и укрыт тенью высоких гор, чьи скалистые пики тянутся к тяжелым серым небесам, всегда полным дождя. Долина покрыта зеленью – мшистыми лесами, сквозь которые в разные стороны кровеносными сосудами расходятся ветвящиеся дороги, безмолвные, невозмутимые, окутанные древней красотой.
Рил был резким, как вопль.
Оживленная трасса вела из гористой местности к плоским равнинам побережья, усеянным городами и поселками (тем больше, чем ближе к Англии), к Манчестеру и Ливерпулю. Туда обычно приезжали отдохнуть те, кого достала городская жизнь. Рил считался столицей прибрежного Северного Уэльса.
Он был вульгарным, громким, настоящим, и я его обожал. Обожал парки аттракционов с расшатанными «американскими горками» с облупившейся краской. Обожал залы игральных автоматов, сверкающих, словно драгоценности. Обожал наглых, вороватых чаек, которые ошиваются вокруг бургерных и лотков с мороженым, поджидая удачного момента для изящного нападения.
Грета никогда не бывала в Риле.
Она вертела головой, озираясь по сторонам, все то время, что мы шли от вокзала к центру города. Таращилась на забегаловки с покосившимися вывесками, на ряды обшарпанных викторианских домов, на водянисто-голубое небо в просветах между зданиями. Она замаскировалась, надев пуховик и черную бейсболку; на лице никакой косметики. Впрочем, Грета выглядела великолепно и в самой простой одежде. Даже тогда от нее пахло деньгами – безымянная черта, которую невозможно ни определить, ни сымитировать.
Было странно находиться с ней на людях. Она притягивала взгляды, сама того не замечая. Я чувствовал гордость и считал себя недостойным идти с ней рядом. Пытался угадать, считают ли нас парой.
Никогда в жизни я не праздновал лучше день своего появления на свет.
Мы сразились в «стрелялки» на игровом автомате; сначала я разбил ее в пух и прах, но потом Грета взялась за меня всерьез и дважды победила. Затем она потратила двадцать фунтов, пытаясь зацепить свинообразную мягкую игрушку в «хватайке», хотя я ее убеждал, что дело это безнадежное, – так уж настроена машина. Потом целый час мы играли на двухпенсовых автоматах, где надо бросать монетки на полку с металлическим рычагом, который подталкивает мелочь к краю. Грета обожала эти штуки, просаживала в них кучу денег, часть которых иногда возвращалась с торжественным грохотом, только чтобы снова оказаться в автомате, – кому охота таскать с собой гору двухпенсовиков?
Мне было так хорошо, что я почти не смотрел на Грету. Только слушал ее восторженное повизгивание, разочарованную брань, глупые смешки, когда она таскала мои двухпенсовики. Я забыл, что она была Гретой, а я – Шейном.
Когда мы вышли из павильона, жмурясь на ярком солнце, она поднесла пальцы к моему носу:
– Я пахну деньгами.
На ее руках остался металлический, отдающий кровью запах монет.
На «американских горках» мы были единственными пассажирами, и Грета схватила мою руку в неподдельном ужасе, когда вагоны медленно двинулись вверх.
– Они ведь могут сломаться, правда, Шейн? И мы взаправду упадем. Эта штука такая хрупкая, вот-вот треснет… Я не хочу умирать!
Я не придал особого значения тому, что она держит меня за руку, не ощутил ни нервной дрожи, ни проскочившей между нами искры – все было в порядке вещей. Она завопила, когда вагоны наконец обрушились вниз и описали петлю; извергала проклятия, в которых смешались блаженство и страх, а я хохотал во весь голос. После «американских горок» мы залезли в медленный вагончик, кативший через павильон ужасов, потому что у Греты дрожали коленки и она просто хотела спокойно посидеть.
– Мы на самом деле могли погибнуть, – сказала она, когда двери павильона открылись и наш транспорт, дернувшись, отправился в путь.
– Исключено, – ответил я. – Их постоянно проверяют. Ни разу не слышал, чтобы кто-то погиб на «американских горках».
Пластиковый призрак, покрытый фальшивой паутиной, закачался перед нашими глазами. Мы не обратили на него ни малейшего внимания. Из тьмы донеслись звуки расстроенного пианино, как в плохом мультфильме о привидениях.
– Они скрывают все несчастные случаи, – уверенно проговорила Грета, устраиваясь поудобнее.
– Не говори ерунды.
– Так и есть! Мы почти погибли. – Она улыбнулась. – Представь себе, что мы умерли. Что бы сказали в школе?
Я посмотрел на нее, стараясь понять, о чем она думает.
– Сказали бы, что я сошел с ума, раз поехал праздновать день рождения с такой страхолюдиной.
Я слегка толкнул ее в плечо, она захихикала. Рядом возник вампир: с клыков капала кровь, деревянная шевелюра вся в трещинах. Где-то вдали зажегся свет, демонстрируя фигуру, подвешенную за нос к фонарному столбу.
– Что за бред? Она даже на человека не похожа. Интересно, из чего ее сделали.
Вагончик медленно продвигался вперед мимо утомленного оборотня и жалкого вида банши. Мы смотрели на них с легким удивлением – они на самом деле были ужасны, только в ином смысле.
– А вот и твой бойфренд пожаловал, – я показал на линялого йети, дергающего лапой вверх-вниз в тщетной попытке кого-то напугать.
Грета рассмеялась и повернулась к трем ведьмам с пластиковыми лицами, хлопотавшими у пыльного котла из пенопласта:
– Ого, смотри, твои бывшие собрались. Наверное, говорят о тебе всякие гадости.
Я тоже рассмеялся. Мы ехали через скопище картонных надгробий, затянутых фальшивой паутиной, и хохотали, высмеивая и поддевая друг друга. Управляющий аттракционом только покачал головой, когда мы выбрались из вагончика.
– У вас там совсем не страшно, – заметил я спокойно.
– Сделайте вот что, – посоветовала Грета, – в середине поездки остановите вагоны и вырубите свет. Пусть люди посидят в темноте.
Мужчина кивнул, глядя на Грету, явно смущенный.
– Или, – добавила она с очаровательной улыбкой, – разбросайте вдоль дорожки тела погибших на «американских горках». Тогда ваши гости точно в штаны наложат.
Появившаяся было улыбка тут же исчезла, хотя мужчина успел снова кивнуть – по инерции. Мы пошли прочь, я едва сдерживался, чтобы не рассмеяться.
– Разбросать тела? – выдавил я. – Какого черта на тебя нашло?
– Ну, это и правда было бы страшно.
В тот день Грета казалась другим человеком.