– Вот черт!
Я быстро спустился по лестнице. Мама гладила одну из рубашек Кельвина, рядом на стуле лежала стопка отутюженной одежды из Брин-Мара. Еще несколько рубашек болтались на плечиках в гостиной, бесцветные и неподвижные, словно висельники. Сквозь пар от утюга с экрана телевизора на меня смотрел Кельвин, бледный как смерть.
Конечно, я знал, что это случится, но не думал, что так быстро. Молодой полицейский вывел Кельвина из задней двери дома в Брин-Маре под яркий свет прожекторов: глаза арестованного широко распахнуты, нижняя челюсть отвисла, словно в беззвучном вопле. За кадром вещал очень серьезный голос ведущего новостей:
– Отец Греты Пью был арестован сегодня вечером по подозрению в ее убийстве…
– Боже мой… Он?
– Удивлена?
Мама уставилась на меня растерянным взглядом:
– Ну конечно! Я хорошо его знаю, Шейн. Он не мог…
– Да ладно? А как же все эти слухи…
– Какие слухи?
– Ты же сама говорила, что он странный. Такой… фальшивый. Думает, что самый крутой в городе, кичится своим богатством, считает, что важнее остальных, раз владеет горой…
– Это не значит, что он способен убить собственную дочь!
Мама повернулась обратно к телевизору. С этим мужчиной она провела много времени, доставала его волосы из душевого слива, пила с ним дорогой кофе, улыбалась в ответ на его улыбки. Она все еще помнила о своей симпатии к Кельвину, о том, как почти в него влюбилась.
– Это значит, что он умеет притворяться. Никто его не знает на самом деле. Несколько недель назад ты сама сказала, что тебя тошнит от Кельвина и Лиз. Может, тебе стоит прислушаться к своей интуиции?
– Никто никого не знает на самом деле, – пробормотала мама, скорее, самой себе и опустила взгляд на рубашку, которую гладила. Его рубашку в полоску. – Черт, черт, черт!
– Я удивлен, что они и Лиз не арестовали.
– Прекрати! Я не воспитывала тебя таким злым.
– Не будь наивной. Если бы они были бедны, как мы, ты бы так не удивлялась.
– Ни черта подобного! – Думаю, мои слова ее не столько рассердили, сколько ранили. Жестокие и несправедливые слова. Но все было бы намного проще, если бы мама поверила, что Кельвин убил Грету.
– Посмотри на рубашку, которую гладишь. Она стоит в шесть раз больше, чем тебе платят.
Прежде чем выйти из комнаты, я бросил последний взгляд на экран. На заднем плане виднелся «лендровер», в котором лежала улика, способная отправить Кельвина Пью в тюрьму до конца его жизни.
На следующий день школа гудела от новостей, у ворот торчало еще больше репортеров. Кира не пришла. Прошлым вечером она прислала мне сообщение.
Блядь.
Конечно, я ответил, что она ни в чем не виновата – полиция обязана провести расследование в связи с ее показаниями о Кельвине. Но Кира была слишком доброй и чувствовала вину за то, что сказала правду. Она привыкла подмечать в людях только хорошее – это всегда было ее слабым местом.
Дион, Гвин и я устроились рядом в классе; девочки собрались в кучку, чтобы обсудить новости. Одна лишь Мэри сидела в стороне, смотрела в телефон и выглядела не такой печальной, как обычно; мне даже показалось, что она слегка распрямила спину. Возможно, ей стало чуть легче от вида мерзавца, которого собирались наказать.
Гвин, напротив, выглядел утомленным, как человек, который не спал всю ночь из-за свалившихся на него проблем. Не думал, что он станет так сильно переживать. Он был бледен, как раннее утро.
– Выглядишь хреново, – бодрым голосом сказал Дион.
– Еще бы! – прошептал Гвин, как будто новость о Кельвине не передавалась по всем каналам, а была нашим личным секретом. – Он этого не делал…
– А тебе откуда знать? – спросил Дион, пожалуй, чуть агрессивнее, чем следовало.
Я предостерегающе на него посмотрел, но он не отводил взгляда от Гвина. Хоть Дион и пытался выглядеть так, словно все это ему неинтересно, я знал его лучше, чем Гвин, и почти видел, как гудят его напряженные нервы. Его взгляд набрасывался на Гвина, как дикий зверь на добычу.
– Может, это сделал ты?
– Не будь идиотом! Он нормальный мужик. Мы все его знаем. – В голосе Гвина слышалась паника. – Папа учился с ним в школе, он сказал, что Кельвин ни за что…
– У полиции наверняка есть причины для его ареста, – заметил я.
– Какие, например?
– Откуда мне знать!
Как потом оказалось, полицейский, который оформил Кельвина в участке, не умел держать рот на замке. В тот же вечер он выпивал «У Джорджа» с отцом Эллы и после парочки пинт разболтал подробности на весь паб.
– Достаньте все из карманов.
Голос полицейского за конторкой звучал монотонно – показывать чувства на этой должности считалось непозволительным, к тому же офицер понимал, что невозмутимость напугает арестованного более всего прочего.
Кельвин уставился на него поверх столешницы. Белый, как бумага, кожа на лице напоминает страницы старой книги, на носу – тонкие прожилки вен, характерные для любителя хорошего вина.
– Ну?
Кельвин смотрел на офицера полиции так, словно тот обращался к нему на иностранном языке.
– Простите…
– Что у вас с собой? Кошелек? Ключи? Телефон?
– А-а… – Кельвин выложил на стол все, что было в карманах.
Черный, кожаный, туго набитый бумажник. Сотрудники полиции найдут в нем тридцать шесть фунтов и сорок пять центов наличными, много кредитных карточек – включая одну золотую, которая есть только у богачей, – членский билет регби-клуба, чек за покупку рубинового ожерелья в ювелирном магазине Карнарвона и фотографию маленьких Греты и Бедвира – оба широко улыбаются с вершины горы.
Дорогой перочинный нож с разными инструментами: открывалкой, штопором, парочкой острых лезвий.
Швейцарский армейский нож с тонкими обрывками шерсти, – очевидно, им пользовались на ферме. Никому не хочется угодить в полицию с такой штукой в кармане (пусть Грету и убили ударом тяжелого предмета по голове).
Телефон. Последняя модель айфона с тяжелым металлическим чехлом для защиты – не тот, который Кельвин представил полиции раньше для досмотра. В этом хранилось кое-что любопытнее переписки о ценах на овец и договоренностей насчет очередной игры в гольф. На заставке красовалась гора за Брин-Маром, но полицию больше заинтересовала история сообщений. Конечно, Кельвин ее удалил, но только непроходимые тупицы считают, что можно безвозвратно стереть что-либо из телефона.
– Я требую адвоката! – сказал Кельвин, когда офицер полиции забрал его телефон.
Разумеется, эти слова стали началом его конца. Они прозвучали как фраза человека, которому есть что скрывать. И ему действительно было что скрывать, хотя и не то, что искала полиция.
Потому что Кельвин не убивал Грету.
Просматривая удаленную переписку на его телефоне, полиция узнала, что он спал с одной из подружек Лиз, а еще – с Фионой, улыбчивой девушкой из кафе Краста, которой едва исполнилось восемнадцать. Кельвин состоял с ней в отношениях по крайней мере восемнадцать месяцев, и сообщения, которыми они обменивались, заставили покраснеть всех полицейских в комнате. Стало известно, как мерзко и оскорбительно Кельвин отзывался о жене в общении с друзьями и как они обсуждали девушек возраста Греты – по-сексистски грязно и унизительно.
Нашлись и сообщения, отправленные дочери. «Где ты?» – много раз. Потом: «Иди домой, немедленно!» В вечер смерти Греты: «Домой лучше не приходи, шлюха». Грета редко на них отвечала, но те несколько слов, которые она решалась отправить, были похожи на судорожное дыхание жертвы душителя. «Я скоро приду. Пожалуйста, не сердись». И последние слова, обращенные к отцу, прежде чем она была жестоко убита:
Пожалуйста, папа, будь добрее.
Самую некрасивую правду о человеке можно узнать из его телефона. Это самое честное зеркало на свете.
Когда я услышал подробности ареста Кельвина, то сразу подумал о Зовите Меня Карен. Что она чувствовала, когда это читала? Ужасалась, как все остальные, испорченным, запутанным отношениям отца и дочери, раскрывающим свои тайны с каждым сообщением, каждым резким словом? Или ощущала глубоко внутри возбуждение, оттого что поймала наконец своего преступника? Может быть, она радовалась тому, что Кельвин оказался плохим и ему можно предъявить обвинение?
Кельвина проводили в камеру и заперли в холодной пустой коробке. Нары, туалет, взгляд полицейского сквозь окошко в двери: не самое подходящее место для такого, как Кельвин. Ванная в его доме была больше этой камеры.
Он замер в центре и с жалким видом глазел на стену. Во внешнем мире Кельвин выглядел мужчиной крупного телосложения, а здесь казался грузным. Во внешнем мире его лицо, подобно складкам и отрогам горы, оставляло впечатление суровой привлекательности – здесь же оно было просто старым. У него забрали обувь на случай, если ему придет в голову повеситься на шнурках, поэтому Кельвин стоял в одноразовых казенных тапочках, старый и грузный, не чувствуя успокаивающей тяжести телефона и бумажника в кармане. Грязный старикашка, жуткий тип. Психопат. Извращенец.
Кельвин простоял так долгое время. Неподвижно. В молчании. Не представляя, что делать дальше.
Наверное, он думал о том, чего лишился навсегда: о жене, о сыне (Бедвир не захочет с ним общаться, после того как узнает о сообщениях). Наверное, Лиз подаст на развод, а потом избавится от фермы. Кельвин потеряет свою гору.
Однако он не допускал и мысли, что его всерьез обвинят в убийстве Греты. Он этого не делал, поэтому доказательств его вины существовать не может.
Разумеется, он не знал, что я подложил в его «лендровер» сумочку и телефон Греты. Сколько времени потребуется полиции, чтобы их найти? Несколько часов? Думаю, не больше одного дня.
Пожалуйста, папа, будь добрее.
Да, я позаботился о том, чтобы Кельвина Пью обвинили в убийстве дочери. В чем он был виновен на самом деле? Точно не знаю. Но я не забыл слез Греты. Не забыл, как мне приходилось скрывать нашу дружбу, чтобы Кельвин не пришел в ярость. И не забыл, как он относился к моей маме, пытаясь ею помыкать, касаясь ее ногой под столом.