– Убеги из дома.
– А дальше? Меня станут искать, я постоянно буду оглядываться через плечо. Разве это жизнь?
– Хорошо, тогда просто потерпи еще немного. Тебе осталось пару лет до универа. А там – свобода!
– От родителей нельзя освободиться.
Один раз, под мостом на берегу Огвена, мы заговорили об убийстве. Идея была моя.
– Мы можем их убить, – сказал я легкомысленным тоном, чтобы мои слова можно было истолковать как шутку.
Но Грета хорошо меня знала. Она молча смотрела мне в глаза, пока я затягивался сигаретой; вода бежала мимо нас под мостом с тихим плеском, словно делилась своими тайнами. Грета не вздрогнула, не вскрикнула, не стала ругаться.
Ее невозмутимость меня почти напугала.
Она лишь устало кивнула, спросив:
– И как мы это сделаем?
– Не знаю. Пока не думал.
– Устроим пожар? Они много раз поджигали дом по пьяни.
– Плохой вариант. Они могут выбраться, и все останется по-прежнему, только у тебя не будет дома.
– Может, отравить их? Я слышала об одном грибе, что растет в лесу…
В итоге мы решили, что это слишком сложно. Грета не была уверена в своих силах и не хотела, чтобы убийство двух людей легло грузом на мою совесть. Но она ни разу не сказала, что это неправильно, что она не хочет смерти родителей.
Грета не всегда была печальной.
Самым тяжелым воспоминаниям я перекрыл доступ. Думать о той Грете, которая пряталась за своими страданиями, было слишком больно.
Например, о том, как она выдавливала в рот сразу полпачки «тангфастикса», чтобы язык онемел от кисло-сладкого мармелада.
Или о том, как Грета критиковала романы и стихи из учебной программы, а потом смеялась над своим раздражением по таким пустякам, вскакивала на большой камень, поваленное дерево или глыбу сланца и принималась с выражением декламировать отрывки нелепых поэм, которые помнила, на ходу придумывая целые куски взамен забытых.
Помню, как мы уснули среди теплых сланцевых плит, потому что солнце палило нещадно, а потом проснулись много часов спустя, на закате, когда карьер накрыла тень, а озеро внизу налилось густыми черными чернилами.
Ее красота. Во время одной неспешной беседы под палящим солнцем я сказал, что общество придает слишком большое значение красоте, на что Грета ответила:
– Да, и ты тоже.
Я стал отрицать, но, конечно, она была права. Я часто судил о людях по их красоте, привлекательности, сексуальности. Любую девушку подсознательно оценивал по ее внешности. Рассказывая историю Греты (или свою?), я слишком много времени уделял внешности героев. И я действительно наслаждался красотой Греты. Мне нравилось на нее смотреть. Все, что ее касалось, было исполнено для меня очарования.
Запах ее волос.
Короткие тонкие пальчики.
То, как она задумчиво хмыкала, прежде чем ответить на вопрос, как любила напевать, хотя была начисто лишена музыкального слуха.
– Я слышал собак, Грета, которые пели лучше, чем ты.
– Спасибо, Шейн. Люблю тебя.
Глава 20
Почти ровно через полгода после убийства Греты Кельвину Пью были предъявлены официальные обвинения. Поводом послужили найденные в его телефоне сообщения, адресованные дочери и демонстрирующие ревнивый тиранический характер, а также сумочка и телефон убитой, обнаруженные под сиденьем «лендровера». В ходе дальнейшего расследования выяснилось, что мистер Пью был жестоким мужчиной, обожавшим мучить молодых женщин и девушек.
Три свидетельницы средних лет дали показания о том, как подсудимый систематически ставил их в унизительное положение; в дальнейшем это повторили еще двадцать девушек.
Мистер Пью божился, что не понимает, откуда в его машине взялись сумочка и телефон, и высказал предположение, что их подкинула жена, убившая Грету и задумавшая подставить супруга. Лиз была задержана и допрошена, но вскоре ее отпустили, не предъявив обвинений. Впрочем, вред был уже нанесен. На суде Лиз предстала перед всеми неуверенной в себе изменницей, на протяжении многих лет унижавшей и оскорблявшей свою дочь. Жизнь для нее никогда не будет прежней. В глазах всего города Лиз была виновна не меньше, чем ее муж.
Мистера Пью приговорили к пожизненному сроку без права на досрочное освобождение. Он продолжал настаивать на том, что не убивал свою дочь, однако его поведение и поступки, вскрывшиеся на суде, убедили всех и каждого, что он способен на убийство. Он был чудовищем. Люди хотели верить в его вину.
Брин-Мар был выставлен на продажу и куплен задешево парочкой из Южной Англии. Они поменяли ферме имя, окрестив ее Скалой, и в кои-то веки никто не стал брюзжать, возмущаясь, что дом в Уэльсе носит английское название. Брин-Мар[24] – красивое имя, но для всех в Бетесде оно теперь звучало как проклятие.
Лиз исчезла. Кто-то говорил, что она переехала в Южный Уэльс, – считай, на другую планету. И это звучало весьма правдоподобно. Другие уверяли, что Лиз поменяла имя и даже форму носа и не выходит на улицу без парика, чтобы ее никто не узнал. Не думаю, что это правда. В любом случае это не имело значения. Она уехала. Бедвир тоже покинул Бетесду навсегда, и я надеялся, что он больше не видится с матерью.
Гвин и Элла по-прежнему встречались. Выпив лишнего, Гвин иногда вспоминал, до чего мила была Грета, и прикидывал, как развивались бы их отношения, останься она в живых. В конце концов, Гвин был последним, кого она поцеловала. Разумеется, рядом с Эллой ни о чем таком он не заговаривал, и никто из нас так и не открыл ему правды: что бы ни случилось, у Гвина и Греты не могло быть общего будущего.
Мэри уехала из города сразу по окончании учебного года. Кажется, в тот же день. Она бежала от своего прошлого, и ее трудно за это винить: Том все еще вел свои классы, очаровывая учеников, прежде чем их мучить. В последний школьный день, когда учителя спрашивали нас о будущем, Мэри ответила с несвойственной ей многословностью:
– Я поеду в Камден-Таун торговать одеждой…
Никто, кроме меня, не мог знать о планах Греты насчет Лондона, но Мэри явно была в курсе. Интересно, сколько секретных друзей имелось у Греты, сколькие втайне любили ее и втайне по ней горевали?
Кира во время процесса над Кельвином замкнулась в себе. Она чувствовала вину за весь этот шум. Но как только присяжные огласили вердикт, Кира расслабилась, вернулась к нам и стала прежней.
– Ты помогла упрятать преступника за решетку, – сказала Элла, которая всерьез задумывалась о карьере адвоката. – Грета тобой бы гордилась.
Дион тоже гордился, хотя и держал свои чувства при себе. Он не знал всей правды, потому что не имел к ней отношения, однако версия, в которую он верил, была лучше истины, поэтому я не стал ему ничего говорить.
Дело в том, что Дион считал, будто знает все. Ему казалось, что мы с ним храним большую, страшную тайну.
Вы должны понять, что я не убийца. Я лишил человека жизни. Но это не одно и то же.
Спотыкаясь и падая, я шел от карьера сквозь плотную ночную тьму, не в силах унять дрожь. Зазвонил телефон, завибрировал как безумный в нагрудном кармане. Дион. Не знаю почему, но я взял трубку.
– Ты где? – спросил он.
Я попытался ответить, но язык отказывался мне повиноваться, словно я рисковал задохнуться, если произнесу хоть слово.
– Шейн? Ты домой ушел? В парке никого нет.
– Блядь…
Я смог выговорить лишь это, но Дион хорошо меня понял. Случилось что-то очень плохое.
– Что произошло? Ты где?
– Черт…
Луна освещала тропу среди деревьев. Казалось, она смотрит на меня, осуждающе раскрыв рот. Луна видела все.
– Скажи мне, Шейн, где ты.
– Парк. – Мои зубы стучали. – По дороге к карьеру.
– Я иду.
Интересно, что подумал Дион, когда я появился перед ним, весь в крови, спотыкаясь о корни деревьев? Он многое повидал в жизни, мало что могло его удивить, но при виде меня он застыл с широко раскрытыми глазами. Его лицо было одного цвета с луной.
– Черт. Чертчертчерт.
Он бросился ко мне.
Он бросился ко мне. Любой другой убежал бы прочь.
– Ты ранен?
Я помотал головой.
– Ты весь дрожишь. Сядь!
Я повалился на мох у края тропы. Дион стоял надо мной, изумленно меня разглядывая. Было холодно, из его рта шел пар, словно он курил.
– Кто? – спросил он.
– Грета, – ответил я слабым голосом. Его глаза стали еще больше.
– Она?..
Я кивнул.
– Ччччерт.
Я вымок от пота, хотя мне тоже было холодно. Я это сделал. Только что.
– Что случилось?
Я сказал ему то, что велела Грета:
– Ее отец.
– Что?
– Мы были в карьере. Грета и я.
– Ты с ней встречался?
– Да. Гвин ее достал.
– И?..
– Появился отец. Я спрятался, он меня не заметил. Стал кричать на Грету. Блядь, меня сейчас стошнит.
– Все в порядке, успокойся. Все хорошо.
– Обзывал ее шлюхой, орал, что она спит со всеми подряд. Полный псих, Дион. Никогда такого не видел.
– Он убил ее?
– Куском сланца. Черт, Дион, она упала как подкошенная. А он оставил ее там валяться, просто сел в машину и уехал. Даже не заплакал.
Дион стал ходить туда-сюда, как затравленное животное.
– Я подошел к ней. Не знал, жива она или нет. У нее было разбито лицо. – Я поднял руку и показал Диону сумочку. – Я взял это.
– Блядь! Так, ладно, хорошо. – Дион заходил еще быстрее, вперед-назад, вперед-назад. – От этого надо избавиться.
– В смысле? Зачем?
– Потому что все подумают на тебя. Решат, это ты убил ее, Шейн! Сечешь?
– Я пойду в полицию! Расскажу все, что видел!
– Ага, конечно. Кому, думаешь, они поверят: парню, который живет в съемном жилье, или хозяину крутой фермы?
– И что мне делать? – В моем голосе звучала паника, хотя в голове уже вырисовывался смутный план.
– Выбросить сумочку в реку.
– Думаешь?