едерка.
– Давайте, ребята, – сказал мистер Ллойд, – садитесь. Карен хочет поговорить с вами отдельно как с одноклассниками Греты.
Мы взяли стулья, на которых обычно сидели семиклашки, – с узкими, неудобными сиденьями. Я почувствовал себя большим и долговязым.
Дион сел рядом.
Я выпрямил спину, стараясь на него не смотреть.
– Не отниму у вас много времени, ребята, – сказала Карен, дружелюбно улыбаясь. – Для начала хочу спросить: все ли у вас в порядке?
Несколько недель назад на уроке английского мисс Эйнион объяснила нам, что такое риторический вопрос.
– Это вопрос, который не требует ответа, – изрекла она тем раздраженно-разочарованным тоном, которым обычно к нам обращалась.
Грета подняла руку:
– Я не понимаю.
От любого другого ученика такая реплика прозвучала бы грубо, но открытое, доброе лицо Греты, ее вопрошающий взгляд всегда казались очень искренними, словно она в самом деле хотела понять.
– Ну что ж… Например, вопрос «Сколько раз я должна тебе напоминать?» – риторический, поскольку не нуждается в ответе. Или «Кому какое дело?» Ты, конечно, можешь на него ответить, но в этом нет никакой необходимости.
Грета кивнула, и мисс Эйнион заговорила о чем-то другом. Но я продолжал наблюдать за Гретой, заметил тоненькую морщинку на ее лбу и понял, что на самом деле она не согласна, на самом деле она недовольна объяснением. Думаю, она считала, что на все вопросы можно ответить, так или иначе.
Я не был уверен, нужно ли считать вопрос детектива Дэвис «Все ли у вас в порядке?» риторическим или просто глупым. На какой ответ она надеялась? Все молчали. В открытое окно влетел чей-то далекий смех.
– Я знаю, что вам нелегко. Пожалуйста, не забывайте, что мисс Анвен всегда здесь и готова выслушать вас, а в кабинете завуча находится полицейский психолог, к которому вы можете заглянуть в любое время. Даже просто поболтать.
Мне было известно, что некоторые девочки к нему ходили, но лично я предпочел бы сутки играть в регби под проливным дождем.
Детектив Дэвис, очевидно, ждала от нас какой-то реакции. Она внимательно вглядывалась в наши безразличные, замкнутые лица и явно чувствовала себя неловко.
– И мы тоже, разумеется, здесь. Если кто-то о чем-то вспомнит… Даже если вам покажется, что это не заслуживает внимания… Пожалуйста, – произнесла она с расстановкой, напирая на каждое слово, – приходите к нам поговорить.
Я заметил, как несколько человек обменялись взглядами, другие о чем-то перешептывались. Скорее всего, о том, как сложно понять, какие именно подробности о Грете требуются копам. «Она выпивала каждый день банку диетической колы», «У нее была привычка играть с волосами – заплетать косичку, а потом сразу распускать», «Она жевала уголок губы, когда старалась не смеяться». Так много можно сказать о человеке, и все будет иметь значение – или ничего.
– Послушайте, – произнесла детектив Дэвис ниже на пол-октавы, словно болтала с нами по-приятельски, а не пыталась выудить информацию, – каждый день мы узнаём о Грете все больше и больше. Вы понимаете, о чем я говорю, – о настоящей Грете.
Она замолчала.
Я почувствовал на себе взгляд Диона и посмотрел на него в ответ.
Как много им было известно?
– Идеальных людей не существует. Нам необходимо, чтобы вы были предельно откровенны. Чем лучше мы узнаем Грету, тем больше шансов поймать того, кто это сделал. Нам нужны все подробности, включая те, о которых не говорят родителям.
Мысли кипели в моей голове. Так много воспоминаний, так много фактов, которые старший детектив-инспектор Дэвис отчаянно желает выведать… Которые я никогда не выложу ни одному копу. У каждого из нас были свои тайны, однако мы не стали бы делиться ими с этой низкорослой опрятной женщиной. Сама идея о том, что ей можно что-то доверить, казалась абсурдом.
– Я буду в школе весь день, – добавила детектив Дэвис. – Приходите ко мне поболтать, хорошо? Незначительная подробность может стать уликой, которая позволит раскрыть дело.
Кривая усмешка почти проступила на моих губах, когда я услышал последнюю фразу. Детектив Дэвис пыталась выражаться, как полицейский из телевизора, в надежде нас впечатлить. Однако нечто в ее голосе подсказывало нам: она понимает всю тщетность своих усилий. Мы не станем с ней разговаривать.
О некоторых вещах просто не говорят.
Нам было запрещено покидать школьную территорию во время перемен или обеда, однако мы, конечно, ее покидали. Не каждый день, но по пятницам обязательно: по пятницам наша шайка всегда отправлялась на Мейн-стрит в кафе Бренды. Мы ходили туда с девятого класса, поначалу для того, чтобы почувствовать себя взрослыми и крутыми, обедая в кафе. Потом это стало традицией. Ритуалом.
В тот день мы вышли из школы на заднюю улочку, чтобы не угодить в толпу репортеров и фотографов, по-прежнему карауливших у ворот. Болтали о всякой ерунде: Гвин распинался о Лиге чемпионов, о том, как слабо играет «Арсенал»; другие жаловались на домашнюю работу по валлийскому, которую никто не сделал. Кафе Бренды было наполовину пустым – только старики, как обычно, склонялись над пластиковыми столами, глотая некрепкий чай и пощипывая выпечку. Они торчали там каждый день. У Бренды было принято делиться местными новостями: кто на ком женился, кто с кем изменяет, кто родил, а кто умер. Я любил это кафе. Оно больше походило на уютную гостиную в доме. Большинство предпочитало ходить к Красту, выше по улице – там все было приличней и дороже.
Мы являлись к Бренде каждую неделю и давно стали частью кофейной тусовки, однако в тот день старики не отводили от нас взгляда, пока мы не сели за свой стол. На секунду разговоры смолкли, и я заметил, как один из стариков посмотрел на свои руки и его лицо стало очень грустным.
– Бедная девочка, – сказала Бренда, глядя на пустой стул, где обычно сидела Грета.
Для них она навсегда осталась школьницей с невинным личиком, приходящей сюда по пятницам, чтобы заказать сэндвич с ветчиной и салатом и банку «Доктора Пеппера». Садилась на одно и то же место, никогда не забывала говорить «пожалуйста» и «спасибо». Благодаря нашей традиции посещать эту дешевую забегаловку каждый из завсегдатаев установил свою особую связь с Гретой.
Она приходила к Бренде каждую неделю, понимаете, поболтать с друзьями и все такое. Мы никогда по-настоящему не общались, но она нас знала. Милая девочка. Добрая.
После того как Бренда ушла с нашими заказами, Гвин кивнул на пустой стул.
– Вы заметили, как она садилась? – спросил он.
– У каждого тут свое место, – равнодушно произнесла Элла.
– Да, но куда бы мы ни пошли, она всегда садилась так, чтобы видеть дверь. Помните? Все время смотрела наружу.
Он был прав. В школьной столовке, в бангорском «Макдоналдсе», на вечеринке в Крикетном клубе или даже на уличной скамейке в субботу вечером Грета неизменно садилась так, чтобы иметь самый лучший обзор. Лицом к миру, не к друзьям. Взгляд порхает туда-сюда, словно кого-то пытается отыскать. Почему я никогда этого не замечал?
– Ну и что? – спросила Кира. – Ей нравилось смотреть на людей.
– Я не говорю, что это важно… – начал Гвин.
– Ну и заткнись тогда, – раздраженно бросил Дион. – Хватит копаться в каждой чертовой детали только потому, что она мертва. Угомонись уже.
Бренда принесла еду, и все замолчали. Никто не обратил особого внимания на слова Диона, все давно привыкли к его повадке терьера, который лежит тихо, пока не цапнет.
Кира уже съела половину сэндвича с тунцом, когда вдруг сказала:
– Может, нам стоит поговорить с детективом Карен?
– И что мы ей скажем? – спросил я.
– Мы расскажем, какой была Грета на самом деле. О том, какие мы на самом деле. Они ведь совсем нас не знают.
Все посмотрели на Киру, кроме Эллы, которая пробормотала, глядя в свою тарелку:
– Я же тебе говорила, Грета бы этого не хотела…
– Она этого не хотела, когда была живой, – ответила Кира, стараясь говорить тихо, чтобы не привлекать внимания стариков, вернувшихся к своей болтовне. – Возможно, нам следует сказать правду. Просто чтобы они знали…
– Нет. – Мой голос был спокоен. – Так нельзя. Нам хорошо известно, чего хотела Грета. Сейчас ее все вспоминают как ангела, как идеальную девушку. Даже слишком идеальную. Не как обычную школьницу.
Внезапно я кое-что вспомнил. Воспоминание отличалось от прочих, поскольку возникло само по себе и на несколько секунд задержалось в моем сознании, вытеснив все мысли. Уверен, такое случалось со всеми, кто знал Грету: живые, полноцветные обрывки прошлого возникали словно из ниоткуда. Однако то воспоминание было только моим.
Место действия – карьер, солнце пытается пробиться сквозь густые тяжелые тучи. Куски сланца еще блестят после утреннего дождя, однако по краям влага медленно подсыхает. Грета в ярко-оранжевом дождевике, капюшон на голове, хотя дождь давно прошел. Я вижу под капюшоном ее волнистые спутанные волосы – она не потрудилась их расчесать.
Грета смотрит на меня, одновременно улыбаясь и плача.
– Шейни! Ты принес мне «мишек гамми»?
– Такой уж она была, – сказала Элла, и я сразу вернулся в кафе; воспоминание исчезло. – Ее больше нет, Кира. Мы не можем ничего с этим поделать. Давайте оставим ее в покое.
Когда кто-то умирает, поначалу мысли о нем приносят больше боли, чем радости.
– Но ее кто-то убил! – прошептала Кира сдавленным голосом, и я, хоть и ненавидел себя за такие мысли, не мог не подумать, как она меня раздражает своими слезами, и страхом, и тем, что продолжает говорить, говорить, говорить о том, чего уже не изменишь. Слишком сильно Кира любила Грету – смерть лучшей подруги сделала ее жалкой.
Грета вела бы себя иначе, она не была такой слабой.
Всю неделю я избегал Диона, но тем вечером согласился встретиться с ним в парке. Мы часто ходили туда по вечерам, если не лил дождь, поскольку парк, хоть он и располагался рядом с городком, был достаточно диким, чтобы создать иллюзию, будто мы находимся далеко от мира. Дорога туда пролегала мимо старой, давно заколоченной пекарни, покрытой бездарными граффити – «Лаури любит Родса», «CYMRU!»